Иван Ильин. О сопротивлении злу силою

№ ИС 10-11-0843

© Издательство «ДАРЪ», 2005

О сопротивлении злу силой

И сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец, и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул.

(Ин. 2, 15)

Грозные и судьбоносные события, постигшие нашу чудесную и несчастную родину, проносятся опаляющим и очистительным огнем в наших душах. В этом огне горят все ложные основы, заблуждения и предрассудки, на которых строилась идеология прежней русской интеллигенции. На этих основах нельзя было строить Россию; эти заблуждения и предрассудки вели ее к разложению и гибели. В этом огне обновляется наше религиозное и государственное служение, отверзаются наши духовные зеницы, закаляется наша любовь и воля. И первое, что возродится в нас через это, – будет религиозная и государственная мудрость восточного Православия, и особенно русского Православия. Как обновившаяся икона являет царственные лики древнего письма, утраченные и забытые нами, но незримо присутствовавшие и не покидавшие нас, так в нашем новом ви?дении и волении да проглянет древняя мудрость и сила, которая вела наших предков и строила нашу святую Русь!

В поисках этого ви?дения мыслью и любовью обращаюсь к вам, белые воины, носители православного меча, добровольцы русского государственного тягла! В вас живет православная рыцарская традиция; вы жизнью и смертью утвердились в древнем и правом духе служения; вы соблюли знамена русского Христолюбивого Воинства. Вам посвящаю эти страницы и вашим Вождям. Да будет ваш меч молитвою и молитва ваша да будет мечом!

Ко всем друзьям и единомышленникам, которые помогли мне в этой работе, и особенно к издателю этой книги я навсегда сохраню в душе благодарное чувство.

Введение

В страданиях мудреет человечество. Невидение ведет его к испытаниям и мукам; в мучениях душа очищается и прозревает; прозревшему взору дается источник мудрости – очевидность.

Но первое условие умудрения – это честность с самим собою и с предметом перед лицом Божиим.

Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силой и мечом? Может ли человек, верующий в Бога, приемлющий Его мироздание и свое место в мире, не сопротивляться злу мечом и силою? Вот двуединый вопрос, требующий ныне новой постановки и нового разрешения. Ныне особенно, впервые, как никогда раньше, ибо беспочвенно и бесплодно решать вопрос о зле, не имея в опыте подлинного зла; а нашему поколению опыт зла дан с особенной силой. В итоге долго назревавшего процесса злу удалось ныне освободить себя от всяких внутренних раздвоенностей и внешних препон, открыть свое лицо, расправить свои крылья, выговорить свои цели, собрать свои силы, осознать свои пути и средства; мало того, оно открыто узаконило себя, сформулировало свои догматы и каноны, восхвалило свою, не скрытую более природу и явило миру свое духовное естество.

Ничего равносильного и равно порочного этому человеческая история еще не видала или, во всяком случае, не помнит. Столь подлинное зло впервые дано человеческому духу с такою откровенностью. И понятно, что при свете этой новой данности многие проблемы духовной культуры и философии, особенно те, которые имеют непосредственное отношение к идеям добра и зла, наполняются новым содержанием, получают новое значение, по-новому освещаются и требуют предметного пересмотра. И прежде всего – с виду морально-практический, а по существу глубокий, религиозно-метафизический вопрос о сопротивлении злу, о верных, необходимых и достойных путях этого сопротивления.

Этот вопрос надо поставить и разрешить философически, как вопрос, требующий зрелого духовного опыта, продуманной постановки и беспристрастного решения. Для этого необходимо прежде всего отрешиться от преждевременных и торопливых выводов применительно к своей личности, к ее прошлым действиям и будущим путям. Исследователь не должен предварять своего исследования отпугивающими возможностями или перспективами; он не должен торопиться судить свое прошлое или позволять чужому осуждению проникать в глубину сердца. Каково бы ни было последнее решение вопроса, оно не может быть практически единым или одинаковым для всех: наивность всеуравнивающей, отвлеченной морали давно уже осознана в философии, и требовать, чтобы «все всегда» сопротивлялись злу силой или чтобы «никто никогда» не сопротивлялся силой злу, – бессмысленно. Только неиспуганный, свободный дух может подойти к проблеме честно, искренно, зорко; все додумать и договорить, не прячась трусливо и не упрощая, не заговаривая себя словами аффектированной добродетели и не увлекая себя ожесточенными жестами. Весь вопрос глубок, утончен и сложен; всякое упрощение здесь вредно и чревато ложными выводами и теориями; всякая неясность опасна и теоретически, и практически; всякое малодушие искажает формулу вопроса; всякое пристрастие искажает формулу ответа.

Но именно поэтому необходимо раз навсегда отрешиться от той постановки вопроса, которую с такой слепой настойчивостью вдвигали и постепенно вдвинули в философски неискушенные души граф Л.Н. Толстой, его сподвижники и ученики. Отправляясь от чисто личного, предметно не углубленного и непроверенного опыта «любви» и «зла», предрешая этим и глубину, и ширину самого вопроса, урезывая свободу своего нравственного ви?дения чисто личными отвращениями и предпочтениями, не подвергая внимательному анализу ни одного из обсуждаемых духовных содержаний (например: «насилие», «зло», «религиозность»), умалчивая о первоосновах и торопясь с категорическим ответом, эта группа морализирующих публицистов неверно поставила вопрос и неверно разрешила его; и затем со страстностью, нередко доходившею до озлобления, отстаивала свое неверное решение неверного вопроса как Богооткровенную истину. И так как материал истории, биологии, психологии, этики, политики и всей духовной культуры не укладывался в рассудочные схемы и формулы, а схемы и формулы претендовали на всеобщее значение и не мирились с исключениями, то естественно начался отбор «подходящего» материала и отвержение «неподходящего», причем недостаток первого восполнялся художественно «убедительными» построениями. Проповедовался наивно-идиллический взгляд на человеческое существо, а черные бездны истории и души обходились и замалчивались. Производилось неверное межевание добра и зла: герои относились к злодеям; натуры безвольные, робкие, ипохондрические, патриотически мертвенные, противогражданственные – превозносились как добродетельные. Искренние наивности чередовались с нарочитыми парадоксами, возражения отводились как софизмы; несогласные и непокорные объявлялись людьми порочными, подкупными, своекорыстными, лицемерами. Вся сила личного дара вождя и вся фанатическая ограниченность его последователей обращалась на то, чтобы духовно навязать другим собственную ошибку и распространить в душах собственное заблуждение. И естественно, что учение, узаконивающее слабость, возвеличивающее эгоцентризм, потакающее безволию, снимающее с души общественные и гражданские обязанности и, что гораздо больше, трагическое бремя мироздания, должно было иметь успех среди людей особенно неумных, безвольных, малообразованных и склонных к упрощающему, наивно-идиллическому миросозерцанию. Так случилось, что учение графа Л.Н. Толстого и его последователей привлекало к себе слабых и простодушных людей и, придавая себе ложную видимость согласия с духом Христова учения, отравляло русскую религиозную и политическую культуру.

Русская философия должна вскрыть все это незаметно внедрившееся в души гнездо опытных и идейных ошибок и постараться раз навсегда удалить отсюда все неясности и наивности, всякое малодушие и пристрастие. В этом ее религиозное, научное и патриотическое призвание: помочь слабым увидеть и окрепнуть, а сильным удостовериться и умудриться.

О самопредании злу

В самом преддверии проблемы необходимо установить с очевидностью, что о несопротивлении злу в буквальном смысле этого слова никто из честных людей и не думает; что одна склонность к такому несопротивлению превращает человека из нравственного врача и духовного субъекта – в нравственного пациента и в объект духовного воспитания. А это значит, что не он будет обсуждать проблему непротивления, а уже про него будет идти спор, что именно с ним делать и как именно следует противиться ему или чему-то, что есть в нем .

В самом деле, что означало бы «непротивление» в смысле отсутствия всякого сопротивления? Это означало бы приятие зла: допущение его в себя и предоставление ему свободы, объема и власти. Если бы при таких условиях восстание зла произошло, а несопротивление продолжалось, то это означало бы подчинение ему, самопредание ему, участие в нем и, наконец, превращение себя в его орудие, в его орган, в его рассадник, наслаждение им и поглощение им. Это было бы, в начале, добровольное саморастление и самозаражение; это было бы, в конце, активное распространение заразы среди других людей и вовлечение их в сопогибель. Но тот, кто совсем не сопротивляется злу, тот воздерживается и от порицания его; ибо порицание, хотя бы вполне внутреннее и молчаливое (если бы таковое было возможно!), есть уже внутреннее сопротивление, чреватое практическими выводами и напряжениями, борьбой и сопротивлением. Мало того, пока живо в душе неодобрение или хотя бы смутное отвращение, до тех пор человек еще сопротивляется: он, может быть, восстает нецельно, но он все-таки раздвоен, он борется внутри себя и вследствие этого само приятие зла не удается ему; даже совсем пассивный вовне, он сопротивляется злу внутренно: осуждает его, возмущается, разоблачает его перед самим собою, не поддается его страхам и соблазнам; и даже поддаваясь отчасти, корит себя за это, собирается с духом, негодует на себя, отвращается от него и очищается в покаянии; даже захлебываясь, сопротивляется и не тонет. Но именно поэтому полное отсутствие всякого сопротивления – и внешнего, и внутреннего, требует, чтобы прекратилось осуждение, чтобы стихло порицание, чтобы возобладало одобрение зла . Поэтому несопротивляющийся злу рано или поздно приходит к необходимости уверить себя, что зло – не совсем плохо и не так уж безусловно есть зло; что в нем есть некоторые положительные черты, что их притом немало, что они, может быть, даже преобладают. И лишь по мере того, как ему удается уговорить себя, заговорить свое здоровое отвращение и уверить себя в белизне черноты, угасают остатки сопротивления и осуществляется самопредание. И когда отвращение стихает и зло уже не переживается как зло, тогда приятие незаметно становится цельным: душа начинает верить , что черное – бело, приспособляется и уподобляется, становится сама черною, и вот уже одобряет и наслаждается и, естественно, восхваляет то, что дает ей наслаждение.

Таков духовный закон: несопротивляющийся злу поглощается им и становится одержимым . Ибо «зло» – не пустое слово, не отвлеченное понятие, не логическая возможность и не «результат субъективной оценки». Зло есть, прежде всего, душевная склонность человека, присущая каждому из нас; как бы некоторое, живущее в нас страстное тяготение к разнузданию зверя, тяготение, всегда стремящееся к расширению своей власти и к полноте захвата. Встречая отказы и запреты, наталкиваясь на стойкие пресечения, поддерживающие духовные и моральные грани личного и общественного бытия, оно стремится просочиться сквозь эти препоны, усыпить бдительность совести и правосознания, ослабить силу стыда и отвращения, принять приемлемое обличие и, если возможно, то расшатать и разложить эти живые грани, эти зиждущие формы личного духа, как бы опрокинуть и рассыпать волевые стены индивидуального кремля. Духовное воспитание человека состоит в построении этих стен и, что еще важнее, в сообщении человеку потребности и умения самостоятельно строить, поддерживать и отстаивать эти стены. Чувство стыда, чувство долга, живые порывы совести и правосознания, потребность в красоте и в духовном сорадовании живущему, любовь к Богу и родине – все эти истоки живой духовности в единой и совместной работе создают в человеке те духовные необходимости и невозможности , которым сознание придает форму убеждений, а бессознательное – форму благородного характера. И вот, эти духовные необходимости поступать «так-то» и невозможности поступить «иначе» сообщают единство и определенность личному бытию; они слагают некий духовный уклад, как бы живой костяк личного духа, поддерживающий его строение, его оформленное бытие, сообщающий ему его мощь и державу. Размягчение этого духовного костяка, распадение этого духовного уклада означало бы духовный конец личности, превращение ее в жертву дурных страстей и внешних воздействий, возвращение ее в то хаотически-разреженное состояние, где духовных необходимостей нет, а душевные возможности неисчислимы.

Понятно, что чем бесхарактернее и беспринципнее человек, тем ближе он к этому состоянию и тем естественнее для него совсем не сопротивляться злу. И обратно, чем менее человек сопротивляется злу, тем более он приближается к этому состоянию, попирая сам свои «убеждения» и расшатывая сам свой «характер». Несопротивляющийся сам разламывает стены своего духовного кремля; сам принимает тот яд, от действия которого размягчаются кости в организме1
Следует заметить, что такому внуреннему «несопротивлению» до известной степени сродни практика «хлыстовства», отнюдь не являющаяся специфическим созданием русского сектантства, а наблюдавшаяся в самые различные времена и у разных народов. Однако хлыстовская практика сознательно организует и ограничивает несопротивление страстям для известного использования их и освобождения от них. Формула православного аскетизма гласит: «томлю томящаго мя ради духовного очищения». Формула хлыстовства: «предаюсь томящему мя ради душевного облегчения». Несопротивляющийся хлыст имеет вместо идеи малодушие, вместо духовной цели – душевную причину, вместо достижения – гибель.

И естественно, что от несопротивления злу злая страсть расширяет свое господство до полноты: куски страсти, уже облагороженные, совлекают с себя ризы своего благородства и вливаются в общий мятеж; они уже не держат грань и предел, но сами предаются бывшему врагу и вскипают злом. Злая одержимость становится цельною и влечет душу на своих путях, по своим законам. Одержимый злой страстью, несопротивляющийся буйствует потому, что сам отверг все удерживающее, направляющее и оформляющее: вся сопротивлявшаяся сила стала силой самого буреносящего зла, и дыхание гибели питается ожесточением самого погибающего. Вот почему конец его неистовства есть конец его душевно-телесного бытия: безумие или смерть.

Такое разложение духовности в душе может наступить у слабого человека в зрелом возрасте; но оно может вести свое начало от детства, и притом или так, что первоначальное зерно духовности, потенциально имеющееся у каждого человека, совсем не было вызвано к живой самодеятельности, или же оно оказалось, в результате внутренней слабости и внешних соблазнов, творчески нежизнеспособным и бесплодным. Во всех случаях слагается картина внутреннего недуга, имеющая чрезвычайное психопатологическое значение и интерес. Человек, духовно дефективный с детства, может выработать в себе даже особый душевный уклад, который при поверхностном наблюдении может быть принят за «характер», и особые воззрения, которые по ошибке принимаются за «убеждения». На самом же деле он, беспринципный и бесхарактерный, остается всегда рабом своих дурных страстей, пленником выработавшихся душевных механизмов , одержащих его и всесильных в его жизни, лишенных духовного измерения и слагающих кривую его отвратительного поведения. Он не сопротивляется им, но изворотливо наслаждается их игрой, заставляя наивных людей принимать его злую одержимость за «волю», его инстинктивную хитрость – за «ум», порывы его злых страстей – за «чувства». Влачась в противодуховных страстях, он выговаривает свою природу в соответствующей противодуховной «идеологии», в которой радикальное и всестороннее безбожие сливается воедино с немучительной для него самого душевной болезнью и законченным нравственным идиотизмом. Естественно, что духовно здоровые люди вызывают у такого человека лишь раздражение и злобу и разжигают в нем больное властолюбие, в проявлениях которого вспышки мании величия неизбежно чередуются со вспышками мании преследования. После духовных бед, разразившихся над миром в первую четверть двадцатого века, нетрудно представить себе, что может создать кадр таких, одержимых злобой, агрессивно изуверствующих людей.

В противоположность этому, всякая зрелая религия не только открывает природу «блага», но и научает борьбе со злом. Вся дохристианская восточная аскетика имеет два уклона: отрицательный – поборающий и положительный – возводящий. Это есть то самое «не во плоти воинствование» («стратейя»2
Стратейя (греч.) – букв.: войско, воинство; поход, воинское предприятие.

), о котором разъясняет Коринфянам апостол Павел (см. 2 Кор. 10, 3–5). Однако нигде, кажется, это внутреннее сопротивление злу не разработано с такой глубиной и мудростью, как у аскетических учителей восточного православия. Объективируя начало зла в образ невещественных демонов3
У Марка Подвижника и Иоанна Кассиана можно найти, однако, прямые указания на то, что злое начало остается имманентным человеческой душе.

Антоний Великий, Макарий Великий, Марк Подвижник, Ефрем Сиринин, Иоанн Лествичник и другие учат неутомимой внутренней «брани» с «непримечаемыми» и «ненасилующими» «приражениями злых помыслов», а Иоанн Кассиан прямо указывает на то, что «никто не может быть прельщен диаволом, кроме того, кто «сам восхощет дать ему своей воли согласие» (курсив мой: – Авт. ). Духовный опыт человечества свидетельствует о том, что несопротивляющийся злу не сопротивляется ему именно постольку, поскольку он сам уже зол, поскольку он внутренно принял его и стал им . И потому предложение, всплывающее иногда в периоды острого искушения, – «предаться злу, чтобы изжить его и обновиться им», – исходит всегда от тех слоев души или соответственно от тех людей, которые уже сдались и жаждут дальнейшего падения: это прикровенный голос самого зла.

Нет сомнения, что граф Л.Н. Толстой и примыкающие к нему моралисты совсем не призывают к такому полному несопротивлению, которое было бы равносильно добровольному нравственному саморазвращению.

И неправ был бы тот, кто попытался бы понять их в этом смысле. Напротив, их идея состоит именно в том, что борьба со злом необходима, но что ее целиком следует перенести во внутренний мир человека, и притом именно того человека, который сам в себе эту борьбу ведет; такой борец со злом может найти в их писаниях даже целый ряд полезных советов.

«Непротивление», о котором они пишут и говорят, не означает внутреннюю сдачу и присоединение ко злу; наоборот, оно есть особый вид сопротивления, т. е. неприятия, осуждения, отвержения и противодействия. Их «непротивление» означает противление и борьбу; однако лишь некоторыми, излюбленными средствами. Они приемлют цель – преодоление зла4
Впрочем, у Толстого можно найти и такую непростительную формулу: «не противьтесь злу»; так он считает возможным передавать слова Христа (см. Мф. 5, 39); по-гречески: «то понэрo», т. е. дурному человеку.

Но делают своеобразный выбор в путях и средствах. Их учение есть учение не столько о зле, сколько о том, как именно не следует его преодолевать.

Само собою разумеется, что только такая борющаяся природа их «непротивления» дает основание философически обсуждать их утверждения. Однако такое обсуждение не может принять ни выдвинутую ими постановку вопроса, ни тем более даваемый ими ответ.

О добре и зле

Проблему сопротивления злу невозможно поставить правильно, не определив сначала «местонахождение» и сущность зла.

Так, прежде всего, зло, о сопротивлении которому здесь идет речь, есть зло не внешнее, а внутреннее . Как бы ни были велики и стихийны внешние, вещественные разрушения и уничтожения, они не составляют зла: ни астральные катастрофы, ни гибнущие от землетрясения и урагана города, ни высыхающие от засухи посевы, ни затопляемые поселения, ни горящие леса. Как бы ни страдал от них человек, какие бы печальные последствия они не влекли за собою, материальная природа, как таковая, даже в самых с виду нецелесообразных проявлениях своих не становится от этого ни доброй, ни злой. Само применение идеи зла к этим явлениям осталось в наследство от той эпохи, когда всеодушевляющее человеческое воображение усматривало живого душевно-духовного деятеля за каждым явлением природы и приписывало всякий вред какому-нибудь зложелательному вредителю. Правда, стихийные естественные бедствия могут развязать зло в человеческих душах, ибо слабые люди с трудом выносят опасность гибели, быстро деморализуются и предаются самым постыдным влечениям; однако люди, сильные духом, отвечают на внешние бедствия обратным процессом – духовным очищением и укреплением в добре, о чем достаточно свидетельствуют хотя бы дошедшие до нас исторические описания великой европейской чумы. Понятно, что внешне-материальный процесс, пробуждающий в одних душах Божественные силы и развязывающий в других диавола, не является сам по себе ни добром, ни злом.

Зло начинается там, где начинается человек , и притом именно не человеческое тело во всех его состояниях и проявлениях, как таковых , а человеческий душевно-духовный мир – это истинное местонахождение добра и зла. Никакое внешнее состояние человеческого тела само по себе, никакой внешний «поступок» человека сам по себе, т. е. взятый и обсуждаемый отдельно, отрешенно от скрытого за ним или породившего его душевно-духовного состояния, не может быть ни добрым, ни злым.

Так, телесное страдание может повести одного человека к беспредметной злобе и животному огрубению, а другого – к очищающей любви и духовной прозорливости; и понятно, что став для первого возбудителем зла, а для второго – пробудителем добра, оно само по себе не было и не стало ни злом, ни добром. Именно на этой двуликости телесных лишений и страданий настаивали мудрые стоики5
Ср., например, трактаты Сенеки.

Научая людей обезвреживать их яд и извлекать из них духовное целение.

Точно так же все телодвижения человека, слагающие внешнюю видимость его деяния, могут проистекать и из добрых, и из злых побуждений и сами по себе не бывают ни добрыми, ни злыми. Самое свирепое выражение лица может не таить за собою злых чувств; самая «обидная неучтивость» может проистекать из рассеянности, вызванной глубоким горем или научной сосредоточенностью; самое резкое телодвижение может оказаться непроизвольным рефлексом; самые «оскорбительные» слова могут оказаться произнесенными на сцене или в бреду; самый тяжелый удар мог быть нечаянным или предназначенным для спасения; самый ужасный разрез на теле может быть произведен по мотивам хирургическим или религиозно-очистительным. В жизни человека нет и не может быть ни «добра», ни «зла», которые имели бы чисто телесную природу. Самое применение этих идей к телу, телесному состоянию или телесному проявлению, вне их отношения к внутреннему миру, – нелепо и бессмысленно. Это, конечно, не значит, что внешнее, телесное выражение совсем безразлично перед лицом добра и зла или что человек может делать вовне все, что ему угодно. Нет. Но это значит, что внешнее подлежит нравственно-духовному рассмотрению лишь постольку, поскольку оно проявило или проявляет внутреннее, душевно-духовное состояние человека: его намерение, его решение, его чувствование, его помысел и т. д. Дело обстоит так, что «внутреннее», даже совсем не проявленное вовне или, по крайней мере, никем извне не воспринятое, уже есть добро или зло, или их трагическое смешение; «внешнее» же может быть только проявлением, обнаружением этого внутреннего добра, или зла, или их трагического смешения, но само не может быть ни добром, ни злом. Перед лицом добра и зла всякий поступок человека таков, каков он внутренно и изнутри , а не таков, каким он кому-нибудь показался внешне или извне. Только наивные люди могут думать, что улыбка всегда добра, что поклон всегда учтив, что уступчивость всегда доброжелательна, что толчок всегда оскорбителен, что удар всегда выражает вражду, а причинение страданий – ненависть. При нравственном и религиозном подходе «внешнее» оценивается исключительно как знак «внутреннего», т. е. устанавливается ценность не «внешнего», а «внутреннего, явленного во внешнем», и далее, внутреннего, породившего возможность такого внешнего проявления. Именно поэтому два с виду совершенно одинаковых внешних поступка могут оказаться имеющими совершенно различную, может быть, прямо противоположную нравственную и религиозную ценность: два пожертвования, две подписи под одним документом, два поступления в полк, две смерти в бою… Казалось бы, что христианское сознание не должно было бы нуждаться в таких, почти аксиоматических, разъяснениях…

Структура

В качестве эпиграфа взята фраза из Евангелия от Иоанна (II,15): «И,сделав бич из верёвок, выгнал из храма всех, также и овец и волов; деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул».

Введение
О самопредании злу
О добре и зле
О заставлении и насилии
О психическом понуждении
О физическом понуждении и пресечении
О силе и зле
Постановка проблемы
О морали бегства
О сентиментальности и наслаждении
О нигилизме и жалости
О мироотвергающей религии
Общие основы
О предмете любви
О границах любви
О видоизменениях любви
О связанности людей в добре и зле
Обоснование сопротивляющейся силы
О мече и праведности
О ложных решениях проблемы
О духовном компромиссе
Об очищении души

Поскольку книга написана к критике учения Л. Н. Толстого , в ней присутствует множество ссылок на его работы, особенно на «Круг чтения».

Энциклопедия «Русская философия» о книге

Первой значительной работой, обозначившей поворот Ильина к социальной философии, явилась книга "О сопротивлении злу силою". В этой книге Ильин выступил с резкой критикой толстовской идеи непротивления злу и пытался обосновать мысль: несмотря на то что с христианской точки зрения зло всегда побеждается любовью (нравственным, духовным воспитанием и т.п.), в определённых случаях, когда уже все другие способы сопротивления злу исчерпаны и не принесли успеха, правомерно применение средств внешнего принуждения, в т.ч. смертной казни и военной силы. При этом Ильин не освящает вынужденного обращения к силе, не возводит его в ранг добродетели - применение насилия всегда остаётся делом неправедным (хотя и не всегда греховным). Как вести себя при встрече с социальным и моральным злом, какими средствами противодействовать ему - дело нравственного выбора: правильный выбор может сделать только духовно и нравственно здоровая личность. Позитивное решение проблемы преодоления зла перерастает у Ильина в более широкую проблему формирования и воспитания высоконравственного человека, которая стала центральной для последующего творчества ("Путь духовного обновления" и др.) .

Проблематика

Основная проблема книги определена Ильиным так: «Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силою и мечом? Может ли человек, верующий в Бога, приемлющий Его мироздание и своё место в мире, не сопротивляться злу мечом и силою? Вот двуединый вопрос, требующий ныне новой постановки и нового разрешения». Отмечая, что вопрос этот глубок, утончён и сложен, Ильин пишет, что упрощение его чревато ложными выводами и теориями.

О непротивлении злу вообще

Прежде чем начать исследование основной проблемы труда, Ильин прежде определяет, что «никто из честных людей» не думает в буквальном смысле о полном несопротивлении злу, то есть покорении ему, влекущему за собой «самопредание злу», поскольку человек, несопротивляющийся злу, рано или поздно приходит к необходимости уверить себя, что зло не является злом.

Тезис «несопротивляющийся злу поглощается им и становится одержимым» возводится в ранг духовного закона. Душа, покорившаяся злу, начинает верить в то, что чёрное является белым, приспособляется ко злу и в результате уподобляется ему. Несопротивляющийся злу сам уже зол.

Определение добра и зла

Внешнее состояние человеческого тела, никакой внешний поступок человека не могут рассматриваться как зло или добро сами по себе, взятые отдельно от человеческого душевно-духовного мира, который является «истинным местонахождением добра и зла».

Зло есть, прежде всего, душевная склонность человека, присущая каждому из нас; как бы некоторое живущее в нас страстное тяготение, всегда стремящееся к расширению своей власти и к полноте захвата. Зло является противодуховной враждой. Однако «вражда ко злу не есть зло».

Добро не является внешним обрядом доброты, оно обязательно должно включать в себя одухотворение и любовь. Человек духовен тогда, когда обращён к объективному совершенству. Добро и зло определяются через наличие или отсутствие в них любви и одухотворения. Причём, настоящее добро должно сочетать в себе оба признака. Так любовь, лишённая одухотворенности, слепа, своекорыстна, подвержена опошлению.

Соотношение заставления и насилия

Ильин определяет, что волевые действия могут быть свободными и заставляющими.

Понятие «заставление» определено как родовое и под ним понимается «такое наложение воли на внутренний или внешний состав человека, которое обращается не к духовному ви́дению и любовному приятию заставляемой души непосредственно, а пытается понудить её или пресечь её деятельность ». Следует различать психическое и физическое заставление, причем самозаставление и заставление других могут иметь и психический и физический характер. Психическое самозаставление - самопонуждение , физическое заставление - самопринуждение (самонасилие).

Человеку не дано принуждать других к подлинным деяниям, то есть к духовно и душевно цельным поступкам. Ильин считает, что разумнее будет говорить о физическом понуждении, а не о физическом принуждении, поскольку принуждённость сама собою угаснет в момент личного, духовного восстания человека. Кроме всего прочего, возможно физическое пресечение, направленное на прекращение определённой деятельности.

По мнению Ивана Александровича, необходимо разделять заставление и насилие. Насилие является чем-то необоснованным, возмутительным, а насильник является угнетателем, злодеем. Поэтому нельзя доказывать «допустимость недопустимого» или «правомерность неправомерного». Поэтому термин «насилие» должен использоваться для обозначения случаев предосудительного заставления. Ильин критикует Л. Н. Толстого, говоря, что он и его последователи отождествляют всякое заставление с насилием.

Таким образом, понятию внешнего заставления подчинены, с одной стороны, понятия психического понуждения, физического понуждения и пресечения, с другой стороны, соответствующие виды насилия над другими.

Самопонуждение и самопринуждение имеют решающее значение в цивилизации и во внутренней культуре человека. Глубочайшая основа духовного воспитания состоит в самовоспитании. Все люди, осознанно или неосознанно, непрерывно воспитывают друг друга.

Примечания

Литература

Wikimedia Foundation . 2010 .

О служебная
О странностях любви (фильм, 1936)

Смотреть что такое "О сопротивлении злу силою" в других словарях:

О сопротивлении злу силою Русская Философия. Энциклопедия

О СОПРОТИВЛЕНИИ ЗЛУ СИЛОЮ - одно из наиболее значительных произв. И. А. Ильина. Вышло в свет в 1925 г. в Берлине. Центральная тема книги тема зла и средств его устранения, а также связанная с нею проблема нравственной оценки способов сопротивления злу. Рассмотрению этих… … Русская философия: словарь

Библиография работ об И. А. Ильине - Содержание 1 1900 е 1.1 1909 2 1910 е 2.1 1912 2.2 … Википедия

Библиография работ об И.А. Ильине - Содержание 1 1900 е 1.1 1909 2 1910 е 2.1 1912 2.2 1916 2.3 1917 2.4 … Википедия

ИЛЬИН Иван Александрович - (1883 1954) философ, правовед, публицист. Род. в Москве в дворянской семье. Окончил юридический факультет Московского ун та (1906). Был оставлен на факультете для подготовки к профессорскому званию. В 1910 И. отправлен в научную командировку в… … Философская энциклопедия

Библиография Ивана Ильина - Содержание 1 1900 е 1.1 1903 1.2 1904 1.3 1905 1.4 … Википедия

ИЛЬИН - Иван Александрович (1883 1954) религ. философ, правовед, занимающий видное место в рус. культурном ренессансе перв. пол. 20 в. Окончил в 1909 юрид. ф т Моск. ун та, получив фундаментальную подготовку под руководством выдающегося философа… … Энциклопедия культурологии

Ильин Иван Александрович - (1882 1954) выдающийся русский философ, политический мыслитель, теоретик и историк культуры и религии. Родился в Москве, окончил юридический факультет Московского университета, в котором он после завершения учебы в Германии преподавал. Его… … Великие философы: учебный словарь-справочник

Ильин, Иван Александрович - В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Ильин. В Википедии есть статьи о других людях с именем Иван Ильин. Ильин Иван Александрович … Википедия

Ильин, Иван Александрович - философ, теоретик религии и культуры, полит. мыслитель. Род. в Москве. Учился на юрид. ф те Моск. ун та. С 1909 читал на Высших женских юрид. курсах осн. курс "История философии права" и … Большая биографическая энциклопедия

2004 год

Все мы с детских лет слышим сказки, где рассказывается о борьбе добра и зла, где герои сражаются со злодеями и где в конечном итоге добро всегда побеждает. Когда мы подрастаем, то уже в окружающем нас мире мы постоянно наблюдаем противостояние сил света и тьмы. К сожалению, люди часто используют предоставленную им свободу выбора неверно и выступают на стороне злых сил. А другие вынуждены как-то реагировать на их действия. Поэтому с древних времен людей беспокоило: как надо отвечать на зло? Здесь вспоминаются ветхозаветные «око за око, зуб за зуб», слова Христа, что нужно подставить щеку и др. Наиболее полный и исчерпывающий ответ на вопросы: что есть зло, как с ним бороться – дает зороастризм, древняя религия, воскрешенная пророком Заратуштрой.

Проходит время, эти знания так или иначе забываются и, в результате зло в мире разрастается. Но все же некоторым людям с помощью божьего дара, хварны удается воскресить их. Одним из таких людей является русский правовед, философ Иван Александрович Ильин, рожденный в 20-й солнечный день Вертрагны по зороастрийскому календарю – 9 апреля (28 марта по ст. стилю) 1883 года. Одним из центральных трудов в его жизни стала работа с характерным названием «О сопротивлению злу силою» (1925). Он обдумывал тему этой книги более двадцати лет, понимая всю ответственность и сложность вопроса. Эта работа вызвала широкий отклик и бурную полемику во всем мире. Отметим, что за этот труд его благодарили и сообщали свою признательность русские православные священники. К самой книге и ее содержанию вернемся далее, а пока познакомимся с биографией Ильина.
Он родился в Москве в дворянской семье образованных, религиозных людей, по материнской линии он был «немецкой крови». Ильин получил классическое образование, окончил гимназию с золотой медалью, знал несколько языков. В 1901 г. поступил на юридический факультет Московского университета, где у него сложился глубокий интерес к философии. Его первая научная работа вышла в 1910 г. и называлась «Понятие права и силы». По окончании университета, он остался в нем преподавать, подготавливаясь к профессорскому званию, и становится блестящим правоведом и юристом.
После 1917 г. он остается преподавать и не прекращает критиковать и оценивать происходящее в стране. Он считал, что «каждый, кто не идет к белым и кому не грозит прямая казнь, должен оставаться на месте, у изголовья больной матери». Шесть раз большевики подвергали Ильина аресту, дважды судили за то, что он «ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности». 26 сентября 1922 г. он был вынужден эмигрировать в Германию, в Берлин. За границей он продолжает свою научную и философскую работу, ездит по Европе с лекциями о русских писателях, русской культуре, об основах правосознания, о возрождении России, о религии и церкви, о советском режиме и др. Его очень беспокоит судьба Родины и он активно выступает как идеолог и вдохновитель белого движения. При этом он всегда оставался на позициях вне- и надпартийности, никогда не был членом ни одной политической партии или организации. Белым воинам, носителям православного меча он и посвящает свой труд «О сопротивлении злу силою», где рассматривает вопросы нравственной философии: что такое добро и зло, как они проявляют себя в нашей жизни, следует ли бороться со злом и какие методы и средства в этой борьбе допустимы для верующего человека. До конца своих дней Ильин оставался православным христианином и для него не существовало автономной нравственности, оторванной от религии.
Ильин сразу смог распознать истинное лицо нацизма. В 1934 г. за сопротивление партии нацистов его удалили из Института, где он преподавал. В 1938 г. гестапо наложило арест на все его печатные труды и запретило публичные выступления. Только в результате нескольких счастливых случайностей (в чем он усматривал промысел Божий) он смог вместе с женой переехать в том же году в Швейцарию. Там он пишет три книги, объединенных единым творческим писательским актом – «во всем видеть и показать «Божий луч»».
После частых и продолжительных болезней он умер 21 декабря 1954 г., не успев закончить всего задуманного. Жизнь замечательного русского философа была хоть трудной и тернистой, но все же светлой. Ильин переносил удары судьбы стойко и подвижнически, сохраняя любовь к России и веру в ее возрождение, как и веру в Бога, до конца своих дней.
Трактовка Ильиным проблем добра и зла не противоречит христианскому (а также и зороастрийскому) их пониманию, в чем любой интересующийся может сам убедиться.
Его труд «О сопротивлении злу силою»1 основан на конструктивной критике философского учения Л. Н. Толстого и его сподвижников. Их учение о непротивлении злу силою, несмотря на кажущуюся безобидность, имело весьма печальные последствия. Оно попало на благоприятную для себя почву русской интеллигенции и привело к тому, что многие люди поддались ему, потеряв истинный ориентир в проблемах добра и зла, и стали легкой жертвой сил зла, что имело такие трагичные последствия для истории нашей Родины.
Рассмотрим основные положения данной работы Ильина. В самом начале он формулирует духовный закон: несопротивляющийся злу поглощается им и становится одержимым. Зло, которому необходимо сопротивляться, есть зло не внешнее, а внутреннее. Зло начинается там, где начинается человек. Человеческий душевно-духовный мир – это истинное местонахождение добра и зла. Это означает, что борьба со злом и преодоление зла могут произойти и должны достигаться именно во внутренних усилиях человека. То есть первопричина всех проблем добра и зла – это внутренний духовный выбор человека, сделать который он может только сам. Все же проявления добра и зла в мире есть по сути последствия этого выбора.
Ильин дает следующие определения добра и зла. Добро есть одухотворенная любовь, зло – противодуховная вражда. Добро есть любящая сила духа, зло – слепая сила ненависти. Причем добро не есть просто «любовь» или просто «духовность», а именно синтез, неразрывность друг от друга этих понятий. То же касается и понятия зла, оно одновременно противодуховно и противолюбовно.
Ильин рассматривает очень важную проблему духовного воспитания человека. Он считает, что «глубочайшая основа и цель духовного воспитания состоят в самовоспитании, в умении верно находить грань между самопонуждением и самопринуждением, а не только в пробуждении любви и духовной зрячести».
В центре его работы находится поиск ответа на вопрос: вправе ли верующий и исповедующий любовь к Богу человек противостоять злу физической силой. Эту проблему Ильин исследует досконально во всех ее аспектах.

Физическое принуждение и пресечение – само по себе, вне добра или зла. Оно может быть использовано как в одну, так и в другую сторону. Физическое пресечение лишает человека удовольствий и причиняет ему страдание, но истинный воспитатель знает, что любовь к воспитываемому совсем не должна выражаться в доставлении ему удовольствий и в опасливом ограждении его от страданий. Напротив, именно в страданиях, особенно посылаемых человеку в мудрой мере, душа углубляется, крепнет и прозревает; и именно в удовольствиях, особенно при несоблюдении в них мудрой меры (опять же – «все хорошо в меру» – золотое правило зороастризма), душа предается злым страстям и слепнет. Человека из-за его устройства тянет вниз, к наслаждениям; и редко влечет вверх, к совершенному. Путь вверх для человека открывается и дается только в страданиях и благодаря им. Ибо сущность страдания состоит прежде всего в том, что для человека оказывается закрытым или недоступным путь вниз, оно есть первое и основное условие восхождения. Не всякое страдание, не всякого человека и не всегда возводит и одухотворяет, ибо здесь необходима некая верная направленность страдающей души и некое внутреннее умение. Страдание есть цена духовности.
Духовность человека состоит в том, что он самостоятельно ищет, желает и имеет в виду объективное совершенство, воспитывая себя к этому видению и творчеству. Духовное начало в человеке есть источник и орудие божественного откровения. Этим осмысливается и жизнь, и страдания, и смерть.
Зло, конечно, не сводится только к физическому нападению, отнятию имущества, изнасилованию, убиению. Это далеко не главные его проявления.
Человек гибнет не только тогда, когда он беднеет, голодает, страдает и умирает, а тогда, когда он слабеет духом и разлагается нравственно и религиозно; не тогда, когда ему трудно жить или невозможно поддерживать существование, а тогда, когда он живет унизительно и умирает позорно; не тогда, когда он терпит лишения и беды, а когда он предается злу. Не всегда зло приходит через физическое насилие, ему гораздо легче проникнуть под красивой маской, обманом и ложью, через пробуждение в людях негативных черт, через расшатывание их воли. Через физическое насилие зло вселяет страх и усиливает действие соблазна. Но самое главное воздействие зла и его губительное последствие – это качественное развращение и разложение живого духа (Ильин показал здесь три лика зла – страх, ложь и гордыню – прим. К.С.).

Для исследования проблемы о допустимости сопротивления злу физическим понуждением и пресечением Ильин выдвигает ряд условий. Во-первых, «должно быть проявлено подлинное зло, а не подобие, не тень его или призрак». Во-вторых, «человек должен верно воспринимать зло, быть компетентным в этом, суметь различить реальное зло и, восприняв его, не принять». Третье условие – «человек должен стремиться к Богу, быть подлинно духовно любящим, только тогда он не останется равнодушным к проявлениям зла». В-четвертых, «человек должен думать и заботиться не только о себе, но и о других, окружающих его людях». И, в-пятых, «физическое воздействие применимо только тогда, когда все другие способы бессильны удержать человека от злодеяния, только как крайняя мера».

Физическое понуждение и пресечение действенны только при верном воспитании, соблюдающем законы духа и любви. Оно имеет дело не с самим злом, а только с его внешним проявлением, оно – лишь крайняя мера борьбы. Это означает:
1. Оно не должно пытаться вызвать в душе человека очевидность, как то: признание, приятие, убеждение, верование. Это заранее обречено на неудачу и может привести лишь к лицемерию.
2. Оно не должно пытаться вынудить у человека чувство любви (например, преданности, верности). В лучшем случае понуждаемый вступит на путь лжи и предательства, в худшем – его душа проникнется презрением и ненавистью, ожесточится до полной неспособности любить. Любовь или добровольна и искренна, или ее нет.
3. Оно должно беречь волевую способность человека, укрепляя ее, и содействуя ее духовному воспитанию.
4. Оно не нужно и не допустимо там, где человек сам работает над приобретением очевидности и любви и держит себя в руках.

Борьба со злом есть живой процесс, очень сложный и ответственный, в котором самое «зло» дается всегда в образе единичном – индивидуального или общественного явления. Задача борющегося со злом всегда состоит в том, чтобы предметно постигнуть природу данного явления и найти целесообразные средства для одоления. Участвуя в этой борьбе, каждый должен действовать по своему крайнему разумению, движимый любовью, доверяя своему духу и полагаясь на свое наблюдение. При этом, конечно, к сожалению, никто не застрахован от ошибки.
Ильин формулирует в качестве критерия для руководства при сопротивлении злу несколько правил. Приводим их полностью, чтобы каждый смог их оценить.

1. Сопротивляющийся должен развивать в себе чуткость и зоркость для распознавания зла и для отличения его от явлений, сходных с ним по внешней видимости. Это дается лишь постепенно, только в долгом нравственном и религиозном очищении личной души, только в личном и подлинном, духовно осмысленном жизненном опыте.
2. Сопротивляющийся должен стремиться к постижению тех путей и законов, по которым протекает жизнь зла в человеческих душах, а также всей выработанной великими праведниками и аскетами техники его внутреннего одоления. Только тот, кто владеет этими законами и этой техникой, сможет верно разрешить все очередные вопросы социального воспитания.
3. Выбирая в борьбе меры и средства, сопротивляющийся всегда должен мысленно начинать с духовных средств, нисходя к мерам внешней борьбы лишь постольку, поскольку духовные средства оказываются неосуществимыми, недействительными и недостаточными. И даже тогда, когда необходимость физического воздействия выясняется с самого начала и сразу, сопротивляющийся должен помнить, что эта мера есть несамостоятельная, вторичная, подчиненная и крайняя.
4. Обращаясь к физическому воздействию, сопротивляющийся должен всегда искать умственно и практически тот момент и те условия, при которых физическое воздействие сможет быть прекращено, не повредив духовной борьбе, подготовив ей путь и, вот, уступая ей свое место. Ибо при верном ведении борьбы все меры противодействия ему пребывают во внутренней органической связи взаимоподдержания и подчинения единой цели.
5. Сопротивляющийся должен постоянно проверять подлинные, внутренние истоки и мотивы своей личной борьбы со злом, в уверенности, что от этого зависит и предметное постижение побораемого зла, и овладение духовной техникой борьбы, и выбор средств, и осуществление самой борьбы; мало того, он должен быть уверен, что от этого зависит его личная правота и стойкость в сопротивлении, что этим, в последнем счете, определяется и самая победа или поражение.

Сопротивляться злу имеет смысл, только выступая со стороны живого добра, потому что, если борясь со злом, человек пробуждает в себе черты зла (например, ненависть), то в конечном итоге зло побеждает. Как в сказке Е. Шварца про дракона, которого было нужно убить.

Само сопротивление злу проистекает из одухотворенной любви, ею осуществляется, ей служит, к ней ведет, ее растит и укрепляет. Начало духа дает любви смысл и полет, проявляет ее, делает зрячей.
Любовь сама по себе, без духа, есть начало слепой страсти. Она есть жажда и голод, не предусматривающие ни качества питья, ни достоинства пищи. Она есть некая открытость души, в которую может невозбранно вступить и то, что недостойно любви. Любовь есть влечение и сила; но как часто влечение совлекает, а сила растрачивается впустую или внутренно разлагается в погоне за ложной целью... Любовь есть приятие, но далеко не все приятое духовно приемлемо. Любовь есть сочувствие, но все ли заслуживают его? Любовь есть как бы некое умиленное пение из глубины; но глубина неодухотворенного инстинкта может умилиться на соблазн и петь от наслаждения грехом. Любовь есть способность к единению и отождествлению с любимым; но единение на низменном уровне истощает и гасит эту способность, а отождествление со злом может поглотить и извратить благодатность любви. Любовь есть творчество, но разве безразлично, что именно творит творящий? Поэтому любовь без духа слепа, пристрастна, своекорыстна, подвержена опошлению и уродству.

Ильин, как православный христианин, проводит свои философские размышления, опираясь на Священные писания. Из него известны две главных заповеди.

Первая направляет все сердце, всю душу, все разумение и всю крепость человеческого существа и его любви к Богу, вторая учит «любить ближнего как самого себя» (Мтф. ХХII, 37–40; Мрк. XII, 29–31; Луки X, 26–28). Исполнение первой заповеди открывает человеку Бога и тем самым отверзает его духовное око. Именно поэтому исполнение второй заповеди невозможно вне и помимо первой. Любить следует луч Божий в чужой душе, его Божественное начало. Настоящая любовь есть связь духа с духом, а потом уже и в эту меру – все остальное.
Невозможно любить все и наравне. Никто не призван любить зло. Восприятие зла, это испытание для души имеет единственное оправдание и назначение – сопротивление злу. Любовь имеет свои пределы, она кончается там, где начинается зло. Там от нее остается только духовное благожелательство, способное принять в случае необходимости форму пресекающего меча. Часто неверно ссылаются на заповеди Христа, учившего любить врагов и прощать обиды. Христос же, призывая любить врагов, имел в виду личных врагов самого человека («ваших», «вас»; ср. Мтф. V, 43–47; Луки VI, 27–28). Христос никогда не призывал любить врагов Божиих, напротив, он грозил им суровым наказанием. Верующий человек должен понять, что настоящее, религиозное сопротивление злодеям ведет с ними борьбу именно не как с личными врагами, а как врагами дела Божия на земле. Так что чем меньше личной вражды в душе сопротивляющегося и чем более он внутренно простил своих личных врагов – всех вообще и особенно тех, с которыми он ведет борьбу, – тем эта борьба его будет при всей ее необходимой суровости духовно вернее, достойнее и жизненно целесообразнее. Простить обиду – значит погасить в себе ее злотворящую силу и не впустить в себя поток ненависти и зла, но это не значит победить силу злобы и зла в обидчике. После прощения зло побеждено внутри нас, но не в злодее, где по-прежнему несет опасность для всех. Поэтому прощение есть первое условие борьбы со злом, начало ее, но не конец и не победа. Иначе злодей всегда будет усматривать в «прощении» прямое поощрение, а может быть, и тайное сочувствие.
Таким образом, духовное начало ограничивает и видоизменяет любовь до «благожелательства», которое всегда и всем искренно желает не удовольствия, не наслаждения, не удачи, не счастья и даже не отсутствия страданий, а духовного совершенства, просветления и преображения, даже тогда, когда это можно приобрести только ценою страдания и несчастья. Этот отрицательный лик любви не может любить подлинного зла в человеке, самоутверждающуюся противодуховную злобу в нем.
Абсолютно цельною и полною может быть только любовь к Богу – к абсолютно цельному и полному совершенству. Подобное отношение к человеку, взятому в отрыве от Бога, неверно. Сопротивление злу творится любовью, но не к животности человека и не к его обывательской «душевности», а к его духу и духовности.

Рассуждая о взаимосвязи и взаимовлиянии друг на друга всех людей, Ильин приходит к выводу, что каждый человек в ответе за себя и за других, и поэтому обязан бороться с собственным злом и не имеет права угашать эту борьбу.

Злой поступок человека нарушает духовное равновесие у одних, искушает других, заражает третьих, гипнотически покоряет четвертых. Отсюда – бессмысленно и гибельно отстаивать свободу злодеяния. Люди взаимно посылают друг другу свои достижения в добре и свои падения во зле, взаимно воспринимают посланное, взаимно в ответе за это. Поэтому взаимная обязанность людей – не допускать распространения зла.
Душевно-духовная связанность людей в добре и зле настолько существенна и проникающа, что человек, раз испытавший и осознавший ее, реально видит единство и общность злого начала в мире и чувствует непрестанную потребность не только не участвовать в его заражающем распространении, но и противостоять ему в цельном, волевом сопротивлении. Злое начало едино и агрессивно и в этом оно лукаво и многообразно. Тот, кто ему не сопротивляется, тот уступает ему и идет в его свите. Кто не пресекает его, тот становится его жертвой. Всякое злодеяние провоцирует всех окружающих, заставляя их высказаться и обнаружиться, занять решительную позицию: против зла или в пользу зла. Уклониться от этого испытания нельзя: ибо уклонившийся и отвернувшийся высказывается тем самым в пользу зла. Таким образом, злодеяние требует от большинства духовно непосильного для него героизма, мужества. Вот почему пресекающий зло творит верное дело, драгоценное для всей внутренней борьбы со злом во всех людях. Он утверждает в себе и являет другим силу добра.

Вся история человечества показывает, что радикальное зло, живущее в человеке, торжествует до тех пор, пока не обуздывается и поскольку не сдерживается. Ильин формулирует три цели применения «внешнего понуждения»:
не допустить, чтобы человек совершил данное злодеяние;
оградить других людей от злодеяния и его отравляющего действия – от душевно-духовного ожога, примера, искушения, соблазна, призыва, что несет в себе это злодеяние, а также от страха перед злом;
удержать от пути злодейства всех людей, способных соблазниться или увлечься им.
Постоянным лейтмотивом в этой работе Ильина проходит образ меча, одного из предметов, связанных с Вертрагной, что характеризует проявление хварны его солнечного дня рождения. Конкретно про меч Ильин говорит следующее.

Пока в человеческой душе живет зло, меч будет необходим для пресечения его внешнего действия, – меч, сильный и в своей неизвлеченности, и в своем пресекающем ударе. Но никогда меч не будет ни созидающим, ни последним, ни глубочайшим проявлением борьбы. Меч служит внешней борьбе, но во имя духа; и потому, пока в человеке жива духовность, призвание меча будет состоять в том, чтобы его борьба была религиозно осмысленна и духовно чиста. Ибо победим мы тогда, когда наш меч станет как любовь и молитва, а молитва наша и любовь наша станут мечом!
Может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, религиозно приемлющий Бога, Его мироздание и свое место в мире, сопротивляться злу силою и мечом? Ответ на этот вопрос, добытый Ильиным для нравственно благородной души, звучит однозначно: физическое пресечение и понуждение могут быть прямою религиозною и патриотическою обязанностью человека, он не в праве от этого уклониться. Исполнение этой обязанности введет его в качестве участника в великий исторический бой между слугами Божьими и силами ада.
Самое сопротивление злу, как таковому, всегда остается делом благим, праведным и должным. Чем труднее это сопротивление, чем с большими опасностями и страданиями оно сопряжено, тем больше подвиг и заслуга сопротивляющегося. Да, путь силы и меча в этой борьбе не есть праведный путь. Но другого пути в данных условиях у нас просто нет. Трагедия зла и борьбы с ним разрешается именно через приятие и осуществление этого подвига. Борьба со злом всегда требует героизма. Браться за меч имеет смысл только за Божье дело. Смерть есть живая мера приемлемости меча. Таков один из трагических парадоксов человеческой земной жизни: именно лучшие люди (правители, воины) призваны вести борьбу со злодеями – вступать с ними во взаимодействие, пресекать их, ведя борьбу не лучшими средствами, среди которых меч всегда будет наиболее прямым и благородным. Важно в этой борьбе не заразится злом (самому не стать драконом по сказке Шварца). Подлинность, чистота и глубина доброй воли есть первое и основное условие для верной и победоносной борьбы со злодеяниями. Религиозно-нравственное очищение человека, его души (раскаяние и молитва) после применения неправедной силы меча и не позволяет злу проникнуть в него. Человек должен быть чище и выше этой борьбы, дабы не увлечься ею.

Таковы основные положения этого очень интересного и во многом поучительного труда Ильина. Его работы требуют внимательного и тщательного рассмотрения, чтобы четко разобраться в проблеме борьбы со злом.

подготовил Старостин Константин
журнал "Митра №7(11) стр 165-169

дополнительно /node/1850 Сопротивление злу. Критика Толстого Л.Н. Ильиным И.А.

В. ДАВАТЦ

Сопротивление злу

Серия "РУССКИЙ ПУТЬ" И. А. ИЛЬИН: PRO ET CONTRA Ли ч ност ь и твор ч ество Ивана Ильина в воспоминаниях, документах и оценках русских мыслителей и исследователей . Антология Издательство Русского Христианского гуманитарного института, Санкт-Петербург, 2004

Есть книги, о которых трудно писать. Не потому, что трактуемый предмет сложен и неясен или оценка спорна и условна. Но потому, что за всей трактовкой и оценкой стоит живой дух и горячая душа. Потому что мало прочесть ее и формально понять, "но, поняв, надо прочувствовать, а прочувствовав, как бы примерить к себе и в этой субъективной убедительности найти подкрепление к ее объективной доказательности". К таким книгам относится только что вышедшая работа проф. И. А. Ильина "О сопротивлении злу силой". Проблема сопротивления злу в наш век столь же отвлеченна, сколь и практически-конкретна, ибо, как говорит автор, "беспочвенно и бесплодно решать вопрос о зле, не имея в опыте подлинного зла". Но в наше время как раз "злу удалось освободить себя от всяких раздвоенностей и внешних препон, открыть свое лицо, расправить свои крылья, выговорить свои цели, собрать свои силы, осознать свои пути и средства". И потому "столь подлинное зло впервые дано человеческому духу и такой откровенностью". В этом выявлении "подлинного зла вы все явились соучастниками, зрителями и ратоборцами". Но -- скажу от себя -- выявление "подлинного зла", может быть, заставило упорнее и глубже обратиться к поискам "подлинного добра". И это обращение заставляет нас, в эти годы обожествления материи и человеческих выгод, глубже и трагичнее поставить вопрос об оправдании наших собственных путей, о приобщении их к духу правды и озарении их светом добра. Вот почему книга И. А. Ильина выходит из рамок философского трактата. Она отвечает чисто практической потребности найти какую-то опору против агрессивного движения злого начала; с какой-то новой точки зрения посмотреть на свое прошлое и в особом аспекте духовного преображения найти свой путь в будущем. Прежде всего автор с присущей ему яркостью и точностью мысли разоблачает то учение о "непротивлении злу", которое с легкой руки Л. Н. Толстого воспринималось многими как верное толкование Евангелия. По существу, толстовское "непротивление злу" есть вовсе не "приятие зла" и не подчинение злу; там, где живо хотя бы неодобрение или отвращение ко злу, там есть уже сопротивление злу. Толстовское "непротивление" означает на самом деле противление и борьбу, "однако лишь некоторыми излюбленными средствами". И толстовское учение есть учение "не столько о зле, сколько о том, как именно не следует его преодолевать". Л. Н. Толстой не видит "связанности людей во зле и добре"; он исходит в своих рассуждениях от неверного духовного опыта, "наивно отправляясь от собственных душевных состояний". Чужая душа не есть для него объект для воздействия; там царит "воля Божия". И если человек испытывает обязанность, то это обязанность личная и субъективная -- "не делать зла". Создается моральное дезертирство перед напором мирового зла, затуманенное проблемой "морального совершенства человека". Действенная любовь заменяется у него чувством жалостливого сострадания, на основе которого рассудок ткет свою теоретическую моральную доктрину. "Любовь" Толстого дает прежде всего самой душе чувство величайшего наслаждения своей праведностью, и все сводится к своеобразному моральному наслажденчеству ("гедонизму"). Правда, моральная душа должна любить так, чтобы быть всегда способной на личную жертву. Но эта личная жертва приносится опять для того, чтобы увеличить наслаждение собственной души, но не для того, чтобы уменьшать содержащееся в мире зло. Потому что всякая жертва должна, по Л. Н. Толстому, идти стезею праведности, и если обстоятельства вынудили бы принести в жертву собственную праведность, то такая жертва, конечно, не увеличит благостности морального гедониста, а потому отвергается. Драматический элемент мира заменяется слащавой и сентиментальной идеологией. Нет места трагическому. "Добродетель наслаждается своей "любовью", а порок беспрепятственно поливает свою волю в мире". Сопротивление злу, раз только оно вышло из пределов личной души и личного понуждения, уже трактуется Л. Н. Толстым как греховное "насилие". Я не могу спасти ребенка, попавшего в руки злодеев, если только мне придется употребить внешнюю силу. Согласно учению Толстого, я могу только, оставаясь праведным, предложить себя вместо этого ребенка и тем показать силу моей "любви", но моя гибель будет "моральна" только тогда, когда я погибну во имя этой сентиментальной любви, но будет греховна, если я погибну в борьбе с насильниками. Несколько глав, уделенных И. А. Ильиным учению Л. Н. Толстого, чрезвычайно необходимы как для развития мысли автора, так и сами по себе, вне трактуемого предмета. Только в чтении этих увлекательных страниц чувствуешь, как толстовское учение глубоко захватило нас, русских, и даже тех, кто не склонен был к толстовскому нигилизму. Отбросив всю сложность мировой проблемы, гр. Толстой начертал простую и удобную схему; и, создав ее, выдал это учение не за свое, но за учение Христа, очищенное от вековых наслоений. Апеллируя к простым и добрым человеческим чувствам, <таким> как "доброта", "жалость", он скрыл трагический лик истинной, одухотворенной Любви. И поскольку практические выводы из его учения как отрицание форм человеческой общественной жизни были многим чужды, настолько основания его учения в скрытом виде воспринимались в широком масштабе. Но, кроме общего значения этих страниц, они нужны И. А. Ильину для дальнейшего развития своей книги. Только тот, кто почувствует себя совершенно свободным от толстовской "любви", может следовать за И. А. Ильиным к истокам настоящей Любви. Только тот, кто почувствует всю фальшь сентиментальной философии, может подняться до проблемы борьбы со злом. Только тот, кто освободится от понятия о толстовском "насилии", сможет взять на себя поставленную автором трагическую проблему меча. "Насилие", "любовь", "всепрощение" оказываются после этого духовного освобождения от Л. Н. Толстого гораздо более полными и сложными. Поскольку для Л. Н. Толстого дело "совершенствования" есть чисто субъективный акт, изолированный от человеческого общества, постольку для него "всепрощение" есть не только индивидуальное право, но и обязанность праведного человека. Для И. А. Ильина жизнь человека есть его активная борьба со злом, борьба, в которой участвуют, вольно или невольно, все люди, связанные целью добра и зла. И понятно, проблема "всепрощения" не может трактоваться им с точки зрения изолированного человеческого индивидуума. "Обиженный может и должен простить свою обиду и погасить в сердце свою обиженность, -- говорит И. А. Ильин, -- но именно его личным сердцем и его личным ущербом ограничивается компетентность его прощения; дальнейшее же превышает его права и призвание. Вряд ли надо доказывать, что человек не имеет ни возможности, ни права прощать обиду, нанесенную другому, или злодейство, попирающее божеские и человеческие законы... В составе каждой неправды, каждого насилия, каждого преступления, кроме личной стороны "обиды" и "ущерба", есть еще сверхличная сторона, ведущая преступника на суд общества, закона и Бога... Кто дал мне право "прощать" от себя злодеям, творящим поругание святыни, или злодейское соблазнение малолетних, или гибель Родины?" Христос, призывающий врагов любить врагов, никогда "не призывал любить врагов Божиих... Напротив, для таких людей, и даже для несравненно менее виновных, Он имел и огненное слово обличения". Потому что не личную праведность, не сентиментальное наслаждение собственной жалостливостью проповедовал Христос, но активную борьбу с разливающимся злом.

Итак, борьба со злом есть удел человека, живущего по слову Божию. Но в телесном мире эта борьба со злом может потребовать применения физической силы для локализации, пресечения, подавления злых проявлений. Есть ли это "насилие", есть ли это новая порция зла, которую вкладывает борющийся человек в общее содержание мира? Можно ли осудить запрещение ребенку ехать в бурную погоду на лодке, если для этого пришлось бы запереть его? Есть ли "насилие", если свяжут человека, в порыве безумного гнева покушающегося на убийство? Нет. "Физическое заставление было бы проявлением зла, если бы оно, по самому существу своему, было противодуховно и противолюбовно". Конечно, это есть последнее средство, которым можно подействовать, и натуры примитивные и грубые могут злоупотребить им. Но, говорит автор, "не наивно ли думать, что бездарный и неумелый хирург компрометирует хирургию? Без крайности не следует ампутировать; значит ли это, что ампутация сама по себе есть зло и что ампутирующий делает свое дело из мести, зависти, властолюбия и злости?" Физическое понуждение есть, по И. А. Ильину, крайняя мера, применимая тогда, когда "внутреннее самоуправление изменяет человеку и нет душевно-духовных средств для того, чтобы удержать и остановить его противодуховные деяния". Физическое воздействие допустимо тогда, когда оно необходимо; а необходимо тогда, когда "душевно-духовное воздействие недостаточно, недействительно и неосуществимо". Уже из этого мы видим, что меч, борющийся со злом, И. А. Ильин считает мерой несовершенной, требующей глубокой осторожности и ограниченности применения. И потому вопрос о праведности или неправедности меча имеет для И. А. Ильина первостепенное значение. Со свойственной ему определенностью автор категорически протестует против попыток представить дело меча как Божие дело. Исходя из положения, что светская власть учреждена Богом, Мартин Лютер утверждает, что "война есть дело любви", ибо меч "защищает благочестивых... и тем самым предотвращает гораздо большие бедствия". Рука, действующая таким мечом, "не есть уже более человеческая рука, но Божия рука, и это не человек, а Бог вешает, колесует, обезглавливает, убивает и воюет". Иезуиты не доходили до идентификации Божественной и человеческой руки, но допускали -- позволение Божие на дурные дела, ибо, по мысли иезуита Бузенбаума, "Бог -- Господин всяческой жизни". Иезуит Алагона развивает эту мысль еще отчетливее: "По повелению Божию можно: убивать невинного, украсть, развратничать, ибо Он есть Господин жизни и смерти, и всего, и потому должно исполнять Его повеление". Против всех этих попыток вовлечь Бога в несовершенные земные дела И. А. Ильин выставляет свое положение, что "меч" никогда не может быть ни орудием Божиим, ни Его попустительством; такое объяснение вытекает из иудейских традиций Ветхого Завета, когда воспринимается абсолютная Его власть, но забывается Его совершенство. При истинно христианском и евангельском воззрении человек должен помнить, что "не имеет права слагать с себя бремя ответственности и перелагать его на Божество". Он должен помнить, что "эти средства борьбы суть не божественные, а человеческие; они необходимы именно вследствие несовершенства человеческой природы". Человек и обращается к этим средствам потому, что "он сам не Бог", но ограниченный и преданный "слуга Божий". И потому средства эти не "позволены" (иезуиты), не "освящены" (М. Лютер), но "обязательны во всей их неправедности". Итак, путь меча -- неправедный путь, но необходимый вследствие отсутствия праведного исхода. Правитель и воин не должны забывать этого, но сознательно, не перекладывая ни на кого, осуществить подвиг отказа от личной праведности, требующий прежде всего героической души. Ибо уклониться от своей судьбы нельзя -- и есть только два исхода: или недостойно отвернуться от борьбы в своем малодушии, или достойно и осмысленно принять ее. "Так слагается один из трагических парадоксов человеческой земной жизни: именно лучшие люди призваны к тому, чтобы вести борьбу со злодеями... и притом вести эту борьбу не лучшими средствами..." Ибо "если бы у всех людей страх перед грехом оказался сильнее любви к добру, то жизнь на земле была бы совсем невозможна". Но правитель и воин должны сохранять чуткую совесть, чтобы путь неправедности не превратился в путь греха. В известных, строго определенных случаях человек власти и меча должен уметь совершать поступки, явно расходящиеся с его собственным идеалом святости и совершенства: он должен иметь в себе силу отстранить свое внутреннее "несогласие", удержать свой личный "протест", победить в себе возможное "отвращение" и совершить необходимое; и не только из дисциплины и по приказу, ибо он сам может всегда оказаться в положении инициатора и приказывающего; он должен быть способен к этому из религиозного чувства по духовному убеждению: принять на себя ответственность и решение приказа, арестовать, приговорить, расстрелять... Но вне действия он должен освещать себя "лучом Божиим", чтобы все благороднейшие силы человеческого духа приходили в нем в движение: отношение к Богу, совестный суд, воля к безусловной правоте. Необходимо очищение души не для того, чтобы раскаяться и осудить свои поступки, но для того, чтобы приобрести новую духовную силу для новых подвигов борьбы со злом. Проблема, поставленная И. А. Ильиным, и ее разрешение найдут, несомненно, живой отклик в душе многих "борцов со злом", рассеянных ныне на чужбине. Во время галлиполийского сидения, и особенно непосредственно за ним, в Болгарии, совершенно независимо друг от друга очень многие приходили к мысли о необходимости создать полудуховный орден (ген<ералу> А. П. Кутепову известны такие попытки, и он может это всегда подтвердить). Настроение это ярко вылилось в одной статье, написанной в 1922 г. во втором номере издававшегося в Софии журнала "Корниловец". Статья была написана рядовым корниловским офицером 1 . С особой убедительностью простоты говорилось там о той идее, "которая нас, галлиполийцев, давно уже мучает". "Жить так, как жили до сих пор, нельзя. Надо что-то изменить и в армии, и в обществе, и в самом себе. Нужно возвращение к исканию Правды. Может быть, меч духовный важнее нам, чем меч вещественный", -- говорит автор и предлагает учредить Орден воинов-рыцарей. Не видна ли в этом та потребность "очищения", которую формулировал И. А. Ильин? Не раскаяние руководило корниловцем, написавшим эту статью, но потребность очиститься от зла, приставшего к боровшимся с ним, как комья грязи. В старые формы светской организации явилась потребность влить новое духовное содержание или, по крайней мере, обновить его. Поэтому для пишущего эти строки совершенно понятен тезис И. А. Ильина: "И вот, если объединить все государственное начало понуждения и пресечения в образе воина, а начало религиозного очищения, молитвы и праведности в образе монаха, то решение проблемы выразится в усмотрении их взаимной необходимости друг для друга". Вот почему получает особый смысл и то посвящение, которое предпослал автор своей книге: "Мыслью и любовью обращаюсь к вам, белые воины, носителя православного меча, добровольцы русского государственного тягла! В вас живет православная рыцарская традиция; вы жизнью и смертью утвердились в древнем и правом духе служения; вы соблюли знамена русского Христолюбивого Воинства. Вам посвящаю я эти страницы и вашим Вождям. Да будет ваш меч молитвою и молитва ваша да будет мечом!".

ПРИМЕЧАНИЯ

Статья напечатана в двух номерах белградской газеты "Новое время": No 1263 от 17 июля 1925 г. и No 1264 от 18 июля 1925 г. Повторно: Ильин И. А. Собр. соч.: В 10 т. М., 1995. Т. 5. С. 312--319. Печатается по последнему изданию. Даватц Владимир Христианович -- см. примеч. 5 к статье Н. Рыбинского "Духовный меч". 1 Имеется в виду статья А. Дисского "Утопическая идея и ее осуществление", напечатанная в ежемесячном военно-эмигрантском журнале "Корниловец" (1922. No 2), который издавался в полевом лагере русских военных в районе болгарской станции Тулово.

В 1925 году философ Иван Александрович Ильин написал книгу «О сопротивлении злу силой» . В своем философском размышлении о зле и сопротивлении ему И.А. Ильин подверг критике модное учение Л.Н. Толстого о том, что нельзя противиться насилию и злу. Это учение Толстого было широко распространено в дореволюционной России и, возможно, сыграло свою роль в том, что большевики сумели прийти к власти в 1917 году.

Не сопротивление злу иногда проповедуется в православии и изречение из библии о том, что если тебя ударили по одной щеке — подставь вторую, толкуется как заповедь божья. Хотя основная часть православной церкви всегда понимала необходимость борьбы с врагами внешними и божьими. Ильин напоминает о том, что сопротивление злу всегда ассоциировалось как служение делу Божьему на земле. Это подтверждается в прославлении православных образов Михаила Архангела и Георгия Победоносца, вспоминаются слова св. Феодосия Печерского о том, что надо со всеми жить мирно, но не с врагами Божьими.

Сопротивление злу силой оправдано в тех случаях жизни, когда нельзя иначе наказать зло и насилие, Если группа моральных уродцев насилует девушку, то уговаривать их это не делать глупо. Надо их стрелять, как бешеных собак и чтобы рука не дрогнула. Если к тебе в дом пришел грабитель и убийца, уговаривать его уйти тоже не надо, надо защищать свой дом, близких тебе людей всеми средствами и со всей силой. А потом обязательно надо исповедаться, но это будет потом. На насилие надо отвечать насилием, а на любовь – любовью. А то, что нам рассказывают о любви к ближнему своему и всепрощении – это кому-то выгодно. Так проще управлять безропотным человеческим стадом.

Любовь порождает любовь, но зло должно быть уничтожено еще в зародыше. Зло алчное, многоликое, беспринципное и распознать его не сразу получается. Особенно, если человек жил в другой среде и его учили возлюбить ближнего своего как самого себя. Наивные, добрые люди становятся легкой жертвой зла и насилия, служат насмешкой для злых и ничтожных людей. Но даже самые податливые и внешне легкоуязвимые люди могут собраться со своими силами и дать должный отпор злу. И для того, чтобы добро (по закону жанра) побеждало зло, добро должно быть всегда во всеоружии, всегда готовым к борьбе. А борьба идет не на жизнь, а на смерть. Нет ни выходных, ни праздников, ни перемирий у этой войны.

Православие учит нас отвечать добром на зло, но это применимо, если оно не агрессивно, если оно не угрожает жизни, человеческому достоинству и здоровью человека.

От человеческой алчности, злобы страдают люди, животные, природа и планета в целом. И как тут быть? Сколько это может продолжаться, как остановить эту вакханалию? Бороться надо всеми доступными средствами, но самому не уподобиться тому, с кем борешься. Поэтому очень большую роль играет у каждого человека в жизни духовная поддержка, духовный наставник. Этой поддержкой может быть кто угодно – мать, отец, друг, священник…

В самые тяжелые дни своей жизни, во времена тяжелых испытаний человек идет туда, где его любят, где его поймут. И это чувство поддержки сопровождает нас на протяжении всей жизни. Мы перед кем-то мысленно отчитываемся за свои дела и поступки. И это очень важно, это и есть наша совесть. И не дает нам эта невидимая сила уподобиться злу, не дает нам совершать дела, за которые нам будет стыдно не только перед своими детьми, но и перед самим собой.

История человечества повествует о том, что лучшие люди истреблялись худшими до тех пор, пока лучшие не объединялись и не давали отпор худшим. Народ в целом и одного человека в отдельности можно довести до такого состояния, что он забудет о своем воспитании и обо всех наставлениях, и сметет своих угнетателей и обидчиков. Мирные средства не всегда могут противостоять злу. Поэтому и возникают и конфликты вооруженные, и восстания народных масс.

Прошло уже девяносто лет со дня написания, но изложенные И.А.Ильиным в книге истины актуальны и сегодня. Множество примеров сегодня насилия в семье, надругательства над детьми и стариками. Насилие нельзя терпеть никогда и ни при каких обстоятельствах, ему надо противостоять, о нем надо кричать, призывать на помощь неравнодушных.

Если человек не может сам справиться с насилием, ему надо помочь если не делом, то словом. Иногда хороший совет оказывается важнее физической помощи. Люди в основном и сегодня юридически безграмотны, не знают своих прав. Как уже доказано, насильники в своем большинстве трусливы и, если им дают достойный отпор, они ретируются, и вся их уверенность куда-то девается.

Очень страшно, когда в борьбе со злом, человек забывает с чего начинал и для чего он вообще появился на земле. Яркий пример тому наши политики. Идут к власти с благими намерениями, кучей обещаний, а проходит совсем мало времени и деньги (тоже зло) делают сое черное дело. И все начинается с новой точки отсчета. У власти зло, добро опять должно воевать с новой армией зла. Наверное, поэтому у всех людей, хороших и не очень, внутри всегда идет борьба двух начал — добра и зла.

Борясь со злом, человек не имеет права переступить определенную грань, которая отделяет добро от зла, заразить свою душу злом, а жить с любовью и мерить все только любовью. Жизнь – это любовь!

Нет похожих страныц.