Главный режиссер театра "Школа современной пьесы" Иосиф Райхельгауз - человек талантливый и веселый. Недаром родом он из Одессы. Первая служба - электросварщик. Как-то в телепередаче на вопрос: "А вам не трудно жить с такой фамилией?" - он столь же серьезно ответил, что это его псевдоним, а настоящая фамилия - Алексеев (напомню - это подлинная фамилия Станиславского). Пишет стихи и прозу. Ставил в лучших театрах Москвы, по всей России и во многих странах мира. А фамилия ему досталась от отца, фронтовика-танкиста, кавалера двух орденов Славы, оставившего автограф на рейхстаге...

Режиссер актеру друг, товарищ и... начальник

- Как вашему театру удается процветать, а не выживать?

Мы держимся на том, что у нас очень мобильная экономическая модель. Вся дотация Министерства культуры идет людям, среди которых нет лишних. У нас очень высокие цены на билеты и аншлаги. Оплачивается каждый выход на сцену каждого человека, и люди точно знают, ради чего они работают. Всего в театре 150 человек. Труппа - 13. Когда в труппе 100 - это катастрофа, поскольку зритель ходит на десятерых актеров максимум. У нас бывает по два спектакля на разных сценах, каждый месяц гастроли здесь и в среднем каждые два месяца приглашения за рубеж. Плюс репетиции. Два осветителя вместо пятерых, 4 монтировщика вместо 12. Уже в 10 утра команда на местах, и до поздней ночи.

- Работают у вас в театре, как я поняла, много. А как отдыхают?

У нас традиция - летом обязательный двухмесячный отпуск. Потом, по мхатовской традиции, мы обязательно в июле выезжаем к морю, в Сочи, Одессу, Ялту - актеры, цеха, администрация, многие с детьми и родными. Я уверен, что, когда есть выбор между возможностью заработать и поощрить людей, нужно поощрять.

- Ваши актеры много играют "на стороне", в антрепризах...

Для меня сегодняшняя антреприза - синоним пошлости, халтуры, однодневки. Конечно, я огорчаюсь, когда актеры нашей труппы играют в антрепризе, но прекрасно понимаю, что за три дня таких выступлений они получают столько, сколько у нас за месяц. Антрепризный спектакль на трех актеров стоит минимум 3 тыс. долл. Вот они и шарашат по провинции, причем доходы принимающих сторон во много превышают их заработки, и это абсолютно бандитские доходы. И никакой театр на государственной дотации никогда таких заработков нашим звездам, которые ничуть не хуже голливудских или бродвейских, обеспечить не сможет. Так что я с их антрепризными заработками мирюсь, все равно на первом месте у них наш театр, и они вкалывают здесь, как нигде.

Сборная Москвы по театру

- Ваш театр, можно сказать, "имени современной пьесы". Но вот некоторые считают, что их-то как раз и очень мало или даже вовсе нет - имеется в виду достойных.

Я так не считаю. Пьес много, они попадают к нам в театр ежедневно и в большом количестве. Есть, наконец, такое явление, как Гришковец, человек, который смог предложить театру и актерам новые технологические задачи. У нас идут почти все его пьесы. В литчасти читают в среднем две пьесы в день, я - в среднем две пьесы в неделю. Да вот, смотрите, это Эдуард Тополь мне принес две свои пьесы, Анатолий Гребнев написал очень интересную пьесу. Те, кто говорит, что пьес нет, попросту ленивы и нелюбопытны. Русская драматургия в полном порядке. Мы вообще великая театральная страна. Я часто бываю в Америке - и ставлю, и преподаю, бываю и в Европе - в театрах ничего даже близко стоящего к нам нет! На всех фестивалях самое интересное - это русский театр. Если собрать сборные по режиссуре, то возьмем Германию - Петер Штайн, Францию - Мнушкина, Англию - Брук, Доннеланн, а дальше? А мы сегодня можем выставить такую сборную Москвы по режиссуре! Васильев, Фоменко, Любимов, Гинкас, Яновская, Фокин, Арцибашев, молодежь... А Петербург с Додиным?

- Вы хотели бы, чтобы ваши дочери стали актрисами?

Моя старшая дочь художница, студентка. А младшая пока школьница. И я очень не хочу, чтобы то, о чем вы спросили, произошло. Потому что театр - дело безнравственное. Профессия требует постоянной провокации самых разных чувств, как добрых, положительных, так и недобрых, злых. И поскольку "инструмент" (нервы, память, психика) и исполнитель совмещены, то "инструмент" начинает сильно влиять на автора. Причем это как раз сильнее, если ты настоящий актер, талант, профессионал, если ты играешь не текстом, а нервами, страстями. "Мотать" собственные чувства, страсти - это как прививать себе оспу или чуму...

Я преподаю двадцать пять лет, и, если ко мне приходит умный, образованный мальчик или романтическая, наивная девочка, я умоляю их не заниматься актерской профессией, прошу даже позвать родителей или внятно стараюсь объяснить, куда они идут, потому что молодые этого не понимают.

- Как тогда вы берете в театр молодых артистов?

Из своих студентов. Но вот сейчас я ищу героя и героиню, чувственных, поющих, пластичных. Так что если кто-то в этом смысле в себе уверен - жду.

Иосиф Леонидович Райхельгауз родился 12 июня 1947 года в Одессе. В интервью одному известному журналу режиссер рассказал, что был назван в честь деда. В годы войны его мать Фаина Иосифовна работала санитаркой в госпитале в Оренбурге, а отец Леонид Миронович воевал в танковых войсках и дошел до Берлина. У Иосифа Райхельгауза есть также сестра Ольга.

В мирное время мать режиссера работала секретарем-машинисткой, отец занимался грузоперевозками. В школе, где учился Иосиф Леонидович, преподавание велось на украинском языке. Окончив восемь классов, он решил продолжить обучение в школе рабочей молодежи, поскольку ему тяжело давались точные науки. Свою трудовую деятельность начал с профессии электрогазосварщика на автобазе, куда юного Иосифа устроил отец.

Однако будущего режиссера продолжала манить творческая деятельность. Он не упускал возможности поучаствовать в массовке на Одесской киностудии. И по окончании учебы решил поступать в Харьковский театральный институт на специальность «режиссер украинской драмы». Иосиф Райхельгауз успешно прошел вступительные испытания, педагоги заметили его талант. Однако в Министерстве культуры УССР аннулировали результаты экзаменов из-за национального вопроса. Ведь среди зачисленных были трое русских, трое евреев и только один украинец.

Вернувшись в родную Одессу, Иосиф Райхельгауз пошел работать актером в Одесский ТЮЗ. Спустя год отправился покорять Москву, благодаря общим знакомым его приютил писатель Юлий Даниэль. Но вскоре он был арестован за творческую деятельность, порочащую советский строй.

Тогда Иосиф Райхельгауз вновь сменил место жительства, перебравшись в Ленинград. В 1966 году поступил в ЛГИТМиК на режиссерский факультет, но из-за разногласий с педагогом - Борисом Вульфовичем Зоном вновь был отчислен. Устроился рабочим сцены в знаменитый БДТ Товстоногова и параллельно учился в Ленинградском государственном университете на факультете журналистики. В ЛГУ Иосиф Райхельгауз начал ставить спектакли в студенческом театре.

Творческая деятельность

В 1968 году он снова отправляется в Москву, чтобы поступить в ГИТИС на курс Анатолия Эфроса, но в результате учился у Андрея Алексеевича Попова. Дипломный спектакль «Мой бедный Марат» в 1972 году Райхельгауз ставил в Одесском Академическом театре.

На четвертом курсе Иосиф Леонидович проходил практику в Театре Советской армии, где занялся постановкой спектакля «И не сказал ни единого слова» по роману Г. Белля. Его заметила Галина Волчек и предложила стать штатным режиссером театра «Современник».

Первым проектом на новом месте была постановка по мотивам повести К. Симонова «Двадцать дней без войны». На главную роль Райхельгауз пригласил Валентина Гафта. За спектакль «Погода на завтра» в 1973 году был удостоен премии «Московская театральная весна».

В 1977 году вслед за своим педагогом Поповым ушел на должность режиссера-постановщика в Театр имени Станиславского. Поставил спектакль «Автопортрет», который пришелся не по вкусу властям. В результате Райхельгауза уволили из театра, он лишился московской прописки и не мог никуда устроиться на работу. Начались проблемы со здоровьем, режиссер перенес инфаркт.

Его спасло приглашение поработать в Хабаровском драмтеатре. В начале 80-х Иосиф Райхельгауз занялся постановкой спектаклей в разных городах Советского Союза - Одессе, Владимире, Минске, Омске, Липецке.

В 1983-1985 годах работал в Театре на Таганке, но его спектакль «Сцены у фонтана» из-за отъезда Юрия Любимова так и не был выпущен. Тогда Райхельгауз вновь вернулся в «Современник».

27 марта 1989 года представил публике спектакль «Пришел мужчина к женщине». Главные роли исполняли Альберт Филозов и Любовь Полищук. Эта премьера ознаменовала открытие театра «Школа современной пьесы», в котором Иосиф Райхельгауз занял пост художественного руководителя. За тридцатилетнюю историю театра он поставил на его сцене порядка 30-ти спектаклей, вот некоторые из них:

• «А чой-то ты во фраке?» по А. П. Чехову (1992);
• «Уходил старик от старухи» С. Злотникова (1994);
• «Записки русского путешественника» Е. Гришковца (1999);
• «Борис Акунин. Чайка» (2001);
• «Русское варенье» Л. Улицкой (2007);
• «Медведь» Д. Быкова (2011);
• «Последний ацтек» В. Шендеровича (2014);
• «Часовщик» И. Зубкова (2015).

Иосиф Райхельгауз также ставил спектакли в США, Израиле, Турции.

По мотивам многих своих спектаклей режиссер снял телевизионные фильмы: «Эшелон», «Картина», «1945», «Пришел мужчина к женщине», «Из записок Лопатина», «Два сюжета для мужчин». В 1997 году выпустил цикл передач «Театральная лавочка».

Педагогической деятельностью начал заниматься в 1974 в ГИТИСе, с 2003 года возглавляет там режиссерскую мастерскую. С 2000 года Райхельгауз читает лекции по истории и теории режиссуры в РГГУ. В университете Рочестера (США) в 1994 году читал курс «Драматургия Чехова».

Личная жизнь

Иосиф Райхельгауз женат на актрисе театра «Современник» Марине Хазовой. Будущая жена была его студенткой. Режиссер признается, что по-настоящему оценил ее, когда попал в больницу после скандального увольнения из Театра имени Станиславского. В отличие от многих, Марина не отвернулась от него и всячески поддерживала. Своей жене Райхельгауз посвятил книгу «Не верю».

У супругов две взрослые дочери - Мария и Александра. Старшая, Мария, работает сценографом. За первую же самостоятельную работу получила премию «Золотая маска». Вторая дочь, Александра, окончила филологический факультет МГУ, выполняет административные функции в «Школе драматического искусства».

Старшая дочь подарила режиссеру внучку Соню. В беседе с журналистом Райхельгауз признался, что хотел бы проводить с ней больше времени, но даже на восьмом десятке по-прежнему пропадает в театре.

Звания и награды:

• Заслуженный деятель искусств РФ (1993);
• Народный артист РФ (1999);
• Благодарность мэра Москвы (1999, 2004);
• Орден Дружбы (2007);
• Орден Почета (2014).

— Иосиф Леонидович, у вас удивительная биография. Из театральных вузов вас, с юности мечтавшего стать режиссером, изгоняли с пометкой «Профнепригодность». Но вы не оставляли попыток. Настолько была сильной вера в себя?

— Почему-то всю жизнь уверен, что нет ничего такого, чего бы я не смог сделать. И эта вера была непоколебима даже тогда, когда меня отчисляли. Смешная вышла история, как я вообще стал артистом. Мечтая о театре, я поступил на режиссерский факультет Харьковского театрального института. Через неделю был отчислен, и мое театральное будущее оказалось под угрозой. Вернулся в Одессу и случайно наткнулся на забавное объявление: «ТЮЗу срочно требуется артист. Размер 48». Я носил 46-й, но в театр отправился тут же. Думал, что меня попросят что-то почитать, но режиссер со словами «Сейчас проверим» повела меня прямиком в костюмерный цех. Все костюмы, которые на меня примеряли, оказывались велики. И все же меня приняли в труппу, потому что артист, на которого они шились, неожиданно поступил во ВГИК и уехал в Москву, а сезон надо было доигрывать. Звали его Коля Губенко. Как известно, впоследствии Николай Никола­евич Губенко стал выдающимся режиссером, министром культуры СССР.

В ТЮЗе я проработал недолго, через год поехал в Ленинград и поступил в ЛГИТМиК. Оттуда меня выгнали спустя пару месяцев. Узнав об отчислении, из Одессы в Ленинград немедленно приехала мама и бросилась к Борису Вульфовичу Зону, знаменитому педагогу и режиссеру, учениками которого были Кадочников, Фрейндлих, Тенякова и недолгое время — я. «За что вы выгнали моего талантливого сына?» (Мама всегда верила в меня!) — «Кроме вашего талантливого мальчика, у меня еще двадцать студентов. Вместе с ними ваш учиться не может, поэтому либо его надо одного оставить на курсе, либо остальных». Сейчас я смеюсь над этой историей, а тогда мы с мамой плакали.

— Узнав о том, что меня отчислили, из Одессы в Ленинград немедленно приехала мама… С мамой Фаиной Иосифовной

— Почему вы не могли учиться вместе со всеми? Были настолько конфликтны?

— Мне не нравилось, как этот Зон преподавал, и я это не скрывал. Ему тогда было под 70 — глубочайший старик по тем моим меркам. Все его рассказы казались банальными, он говорил про Станиславского, а я хотел слушать про Мейерхольда. Я надеялся узнать новое, а он пересказывал написанное в книжках. Конечно, я вел себя неправильно, дерзко…

Но знаете, теперь, когда мне, руководителю актерских и режиссерских мастерских, приходится самому отчислять студентов, вспоминаю Зона. И говорю им следующее: «Возможно, что уход из нашего учебного заведения повернет вашу жизнь в лучшую сторону. Во всяком случае, все, что происходило плохого со мной, шло в итоге во благо».

После ЛГИТМиКа я стал студентом ГИТИСа, который и окончил. На четвертом курсе мы проходили так ­называемую созерцательную практику в Театре Советской Армии. Будущим режиссерам следовало просто сидеть и смотреть, как другие ставят спектакли. Мне это показалось страшно скучным. Я пригласил двух хороших артистов, поставил с ними резкий спектакль по роману Генриха Белля «И не сказал ни единого слова» и показал глав­ному режиссеру театра, своему учителю Андрею Алексеевичу Попову. Тот был человеком благородным, интеллигентным, но… до дрожи боящимся власти. Поэтому, прежде чем принять решение, выпускать ли спектакль на сцену, пригласил комиссию из политуправления армии. В антракте они, полные гнева, всем составом покинули театр. Но по счастливому обстоятельству в зале оказалась завтруппой «Современника» Тоня Хейфец, жена Леонида Ефимовича Хейфеца. И она рассказала своей подруге, Галине Волчек, что вот, молодой парень поставил интересный спектакль. Та пригласила меня на разговор.

К своему стыду, к «Современнику» мы в то время относились прохладно, считая его театром без режиссуры: собрались актеры и играют для себя. Тогда все повально увлекались великим Эфросом, Товстоноговым. Короче говоря, перед Волчек и Олегом Табаковым я, 25-летний, предстал без робости. Они предложили показать им спектакль, что мы с артистами той же ночью и сделали.

— Счастливые были времена — жили легко, радостно, задорно. С Галиной Волчек и Иваном Бортником

Счастливые были времена — жили легко, радостно, задорно. Быстро поставили декорации, принесли костюмы, реквизит и сыграли спектакль перед худсоветом, в составе которого был уже тогда знаменитый театральный критик Виталий Яковлевич Вульф.

Он мне про это всегда напоминал. Говорил, грассируя: «Помнишь ли, Иосиф, почему ты стал режиссером в «Современнике»? Это я первым сказал: «Галя, нужно брать этого маль­чика!»

За год до описываемых событий из «Современника» ушел Олег Ефремов, и Галина Борисовна Волчек, надо отдать ей должное как выдающемуся художественному руководителю, сообразила сделать ставку на молодых. И набрала в театр никому не известных актеров: Юру Богатырева, Станислава Садальского, Елену Кореневу, Костю Райкина, Марину Неелову, а также двух режиссеров — Валерия Фокина и меня. Помню, как мы с Валерием продумывали концепцию юбилея Галины Борисовны. Ей исполнялось 40 лет. Кажется, прошло совсем немного времени, а недавно я поздравлял Галину Борисовну с 80-летием…

— Первый ваш спектакль, «Из записок Лопатина» по Константину Симонову, произвел фурор в театральной Москве, на сцене блистали лучшие актеры «Современника». Вам в то время не было и 30 лет. Интересно, сразу ли вы нашли общий язык с мэтрами сцены?

— «Записками Лопатина» я собирался «спасти» весь советский театр. По молодости и глупости считал, что научу их тут всех играть. В эпизодах занял ни больше ни меньше Олега Павловича Табакова, ту же Галину ­Борисовну Волчек, Любовь Ивановну Добр­жанскую, Андрея Васильевича Мягкова, Петра Сергеевича Вельяминова, а в главной роли — . Причем, раздавая экземпляры пьесы, подписывал, как Станиславский: «Поручаю такому-то такую-то роль. Иосиф Райхельгауз». Гафт, прочтя «поручение», спросил, буравя меня взглядом: «А где твой экземпляр?» И получив его от меня, написал на титульном листе: «Райхельгаузу. К вам от Лопатина записка.

Не подходите к Гафту близко!»

— Для Гафта быть в конфликте — это нормальная форма общения. Валентин Иосифович — удивительный тип (2008)

А Олег Иванович Даль вообще отказался со мной репетировать. Гневно сказал, что моя режиссура — полная ерунда, и ушел. Его роль я передал моему сверстнику и товарищу Косте Райкину, и сыграл он замечательно. Премьера состоялась зимой 1975 года и вызвала ажиотаж, лишний билетик спрашивали еще от метро. За полчаса до первого звонка замечаю, как обладавший всеми возможными писательскими регалиями Константин Михайлович Симонов бросается в метель и вынимает из подъехавшего автомобиля нечто маленькое, скрюченное, замотанное в лисьи меха. Когда уже в администраторской он все это развернул, я увидел сухонькую старушку, немедленно отправившуюся к зеркалу поправлять прическу. «Это !» — шепчет он мне на ухо. А я был убежден, что она давно умерла… После спектакля Константин Михайлович вынес ее обратно и, заворачивая в меха, прокричал в ухо: «Лиля Юрьевна, этот мальчик — режиссер. Это он поставил спектакль!» На что она тоже прокричала, глядя на меня: «Деточка! Спектакль понравился, но я почти ничего не вижу и совсем ничего не слышу!»

— А с Гафтом, значит, сразу вышел конфликт?!

— Ну, видите ли, конфликт с Гафтом — это его нормальная форма общения. Валентина Иосифовича я считаю своим старшим товарищем, очень его люблю. Он выдающийся артист, поэт, мыслитель и вообще — удивительный тип. Весной, будучи приглашенным на юбилей нашего театра, отозвался и даже написал стихотворные поздравления, которые читал мне из машины по телефону. Но почему-то не доехал… Такой вот он непредсказуемый… О нем надо отдельную статью писать. Расскажу, как он однажды меня «утешил».

После «Современника» я работал в Театре Станиславского, пока там не сложилась нехорошая ситуация: меня лишили московской прописки, уволили и, как следствие, запретили вообще работать в Москве. Несколько лет я ставил спектакли в провинции — в Элисте, в Хабаровске, в Минске, в Одессе…

— Прописки за что лишили?

— Ой, это все советская власть и проклятые большевики. Так вот, знакомые мне сочувствовали, старались ободрить, внушить, что как-нибудь, но все наладится. И вот однажды я встретил Гафта, и он сообщил, что знает о моих мытарствах, сильно сочувствует и даже сочинил на эту тему эпиграмму: «Одесский пляж на время бросив, в Москву пожаловал Иосиф, но наступила пауза в карьере Райхельгауза. Не съездить ли для интересу тебе назад, в свою Одессу?» Добрый Гафт…

«Для интересу» — это, кстати, одесское выражение. Там говорят, например, «Давай для интересу выпьем чаю» или «Давай для интересу погуляем».

— Я удивилась, узнав, что эпиграммы Валентина Гафта увидели свет с вашей легкой руки.

— Когда мы начали репетировать «Из записок Лопатина», написание Валентином Иосифовичем эпиграмм было в самом разгаре, он впервые стал их читать на публике. Иногда он звонил мне глубокой ночью в общежитие «Современника», будил соседей, требуя позвать меня к телефону. А соседями были неизвестные тогда Юра Богатырев, Стас Садальский. Я брал трубку и сквозь сон слышал: «Старик, хорошо, что ты не спишь! Помнишь, у меня есть эпиграмма на того-то, я хочу ее прочитать, но забыл». А у меня была хорошая память, и я эти его эпиграммы отлично запоминал. И однажды мне пришла в голову идея написать статью про Гафта, вставив туда его четверостишия, для газеты «Молодежь Эстонии». Таким образом впервые два десятка его эпиграмм увидели свет.

Вообще-то мне очень повезло: жизнь подарила встречи с огромным количеством замечательных людей русской культуры. Вот через забор дом Альберта Филозова. Мы давно дружим, вместе работаем и выпиваем. Неподалеку жил . Много лет мы вместе встречали старый Новый год в его доме в Переделкино.

В «Школе современной пьесы» работают прекрасные актеры — все они либо мои друзья, либо ученики. С мы встретились в Театре миниатюр, нынешнем театре «Эрмитаж», когда ее никто не знал. Сначала она, не имея драматического образования, работала в родном Омске, потом перебралась в Москву, став артисткой мюзик-холла. Люба была по-хорошему безумная, разнообразная, неуправляемая, сразу было понятно — она очень талантлива. Какое-то время я даже готовил ее к поступлению в ГИТИС, она стала студенткой мастерской Олега Табакова. Когда в 1989 году открылась «Школа современной пьесы», премьеру — «Пришел мужчина к женщине» — сыграли Альберт Филозов и Люба. После ее смерти роль отошла Ире Алферовой, моей бывшей однокурснице.

Другая звезда нашего театра — Таня Васильева… Я видел ее игру еще в дипломных спектаклях, когда сам был студентом. То есть нас с Таней тоже связывает знакомство длиною в жизнь. «Школа современной пьесы» дала мне уникальную возможность собрать своих любимых артистов. Посчастливилось работать и с , и с Михаилом Андреевичем Глузским. Вспоминается чудесный случай.

Однажды мы гастролировали в Риге и жили в санатории на берегу Балтийского моря. Ранним утром я пошел прогуляться и встретил Глузского в смешных нелепых шортах. «Михаил Андреевич, какие у вас «серьезные» шорты!» — сказал я ему. «А что вы думаете, сам-то я тоже уже не мальчик. Не Ромео!» И тут на балконе появилась Мария Владимировна с распущенными волосами и в длинной белой ночной сорочке. Я пошутил: «Не скромничайте! Вот ваша Джульетта!» Он немедленно среагировал, подбежал к балкону, со­­рвав по пути веточку с какого-то цветущего куста, и крикнул Марии Владимировне: «Джульетта!» И они начали играть. Не было возраста и прожитых лет, была лишь юность и страсть… Они помнили текст, играли не без юмора, но и не уходя в пародию. Жаль, что это чудо видел единственный зритель — я. И тут затарахтел мотоцикл и появился красивый молодой человек с огромным букетом красных роз: «Мария Владимировна, я по поручению министра культуры Латвии…» Она ахнула и выпалила: «Артист Глузский, вы снима­етесь с роли! Вот мой Ромео!»

— В застойные времена артисты неплохо жили, ездили с гастролями по разным странам. Наверное, первый раз за границей стал для вас потрясением?

— Меня очень долго не выпускали из страны. Вы, скорее всего, не помните, что для выезда за границу, даже в Болгарию, требовалась характеристика, рекомендация и разрешение райкома партии? А я никогда, к счастью, не был ни комсомольцем, ни коммунистом. Пару раз пытался пройти эти глупые собеседования, но меня заворачивали. Спрашивали, например: «Как вы относитесь к тому, что нашу советскую действительность чернит Солженицын?» А я начинал: «Видите ли, в творчестве Солженицына…» На этом беседа прекращалась, потому что назвать произведения Александра Исаевича творчеством — уже было инакомыслием. Поэтому лет до сорока я ездил лишь по стране. Как-то были с «Современником» в Иркутске. Пять утра, сто человек артистов собрались в холле гостиницы, куда не селят, пока каждый не заполнит длиннющую анкету. В шесть часов в этом же холле открылся газетный киоск. Артисты стали к нему подтягиваться, покупать прессу. Вдруг кто-то заметил в витрине портрет Игоря­ Кваши из популярной­ серии «Актеры ­советского кино» и сообщил об этом ­Кваше. «Извините, а портрет Волчек у вас есть?» — спросил Игорь Владимирович киоскершу. «Нет!» — «А Гафта?» — «Нет». — «А Табакова?» — «И Табакова нет», — отвечает дама сухо. Кваша победно посмотрел на товарищей и задал последний вопрос: «А кто же у вас есть?» — «Какая-то КвАша… Других раскупили, а его все не покупают».

Первый раз меня выпустили в Польшу. Я тогда уже руководил «Школой современной пьесы» и был приглашен в жюри какого-то фестиваля. Когда ночью наш поезд остановился в Бресте — вагоны переводили на узкоколейку, — я проснулся в невероятном возбуждении от предвкушения того, что вот-вот пересеку границу Советского Союза. Мне казалось, что ТАМ все должно быть иначе. И очень удивился, когда, уже на территории Польши, на станции прогуливалась кошка — заграничная! Но такая же с виду, как наша. Вообще, сама мысль о том, что я — в таинственной, манящей «загранице», перевернула мое сознание. Я находился в полнейшем восторге. Через полгода полетел в Израиль, потом куда-то еще, и загранпоездки стали обыденностью.

Вообще, те «ужасные, лихие» 1990-е я считаю лучшими годами своей жизни, да и жизни страны в целом. Потому что любой человек становился автором собственной судьбы. Уже нельзя было надеяться ни на КПСС, ни на Господа Бога, а только на себя самого. Тогда­ впервые в наш лексикон вошло слово «бизнес». Кто-то захотел снимать фильмы, кто-то — качать нефть и газ, кто-то — открывать театры, а кто-то — просто увидеть мир, и всем выпала возможность исполнить свои желания.

— Когда мой маленький сын услышал по телевизору вашу фамилию, он спросил: «Интересно, а как он ее сам-то запомнил?» Вам такая непростая фамилия никогда не мешала?

— Когда я окончил ГИТИС и начал работать в «Современнике», мне неоднократно предлагали ее поменять, дескать, для русского театра это очень неправильная фамилия. Даже Олег Павлович Табаков, будучи директором «Современника», однажды в интервью сказал: «В этом сезоне мы взяли в театр очень перспективного режиссера — Иосифа Леонидовича Леонидова». Он надеялся, что я одумаюсь и приму верное решение. Но я горжусь своими предками. Зачем же мне их фамилию менять? Одно время я собирал заметки, в которых коверкали мою фамилию, допуская три-четыре ошибки. Как только меня не называли! И «РЕхИльгауз» и «РЕхеНгауз» и даже «РайхеРГРУЗ».

— Иосиф Леонидович, вы родились и выросли в Одессе. Про этот город всегда ходило много баек, тиражировались шутки. Похоже ли все это на то, что было на самом деле?

— Одесса — великий город с 220-лет­ней историей. Все байки, легенды, анекдоты имеют историческое объяснение. Пушкин из одесской ссылки писал: «Язык Италии златой звучит по улице веселой, где ходит гордый славянин, француз, испанец, армянин, и грек, и молдаван тяжелый, и сын египетской земли…» и так далее. Заметьте, там еще нет украинцев, евреев. В таком Вавилоне, конечно же, случилось великое смешение мировых культур, в результате чего родился особенный одесский юмор и язык. В Одессу можно приезжать просто за хорошими шутками.

— Знаю, что вы их собираете. Похвастайтесь последними трофеями.

— Пожалуйста. В мае иду со своим товарищем, руководителем крупной российской корпорации, на Привоз. Продавцов — огромное количество. На каждом прилавке — клубника. «Самая сочная в мире…», «Самая свежая…», а вот просто — «Самая-самая». У той, которую обозначили как «самая-самая сладкая на Привозе», останавливаемся. Мой товарищ пробует ягодку и печально говорит: «Нет, не самая сладкая». Продавщица смотрит на меня: «Наверное, у этого человека очень тяжелая жизнь».

Или вот еще. Покупаю недалеко от своего одесского дома овощи, а рядом с лоточка женщина торгует колбасками. «Мужчина! (В Одессе обращаются только так: мужчина или женщина.) Купите у меня чудесные свежие колбаски». Я отвечаю: «С удовольствием, но с утра пойду на Привоз и там все куплю». И слышу в ответ: «Какой смысл, там вас обманут еще больше!» Я рассмеялся и купил.

Когда я был маленьким, у нас было огромное количество уникальных соседей. Вспоминается такой случай. Ранним летним утром слышен крик: «Софья Моисеевна! Вы спите?» Молчание. «Софья Моисеевна!» И снова: «Вы что, спите?» Из окна выглядывает сосед дядя Савва и кричит: «Да-да-да!!! Софья Моисеевна спит, но больше никто!»

Когда я уже жил в Москве, но приезжал в Одессу отдыхать на даче родителей, компанию мне составлял Юра Богатырев. Вечерами собирались соседи, родственники, и Юра устраивал читки. Мы сидели на втором этаже на веранде, внизу плескалось теплое море, а Юра с упоением читал «Мастера и Маргариту». Приходила его послушать и соседка Фаня Наумовна, типичная одесситка, огромная такая тетка. Когда на правильном русском языке Юра ей что-то объяснял, она отвечала: «Ой, не морочь мне одно место!»

В Одессе я прожил до 17 лет и люблю этот город всем сердцем. Летом был гостем Одесского кинофестиваля. Пришел как-то на просмотр фильмов на час раньше. Думаю: ну, чем заняться? И отправился по маршруту, который помню с детства. Вот мой детский садик, а вот пекарня, откуда по сей день божественно пахнет хлебом… Знаете, я совершенно уверен в том, что все формируется в юности, а в зрелом возрасте — лишь корректируется.

Мои родители — простые люди, но, как я уже сказал, я всегда гордился ими. Папа воевал, прошел войну с первого дня до последнего, был настоящим героем, танкистом, свое имя он написал на Рейхстаге, и я ту надпись нашел, когда был в Берлине. У него столько наград, что они все не помещались на одном пиджаке.

После войны папа работал водителем, несколько лет — на Крайнем Севере, то есть занимался реальным мужским делом. Мне даже бывает неловко, стыдно за то, что я выбрал такую легкую профессию. Когда мне было 14, я заявил, что больше не хочу учиться, лучше стану капитаном корабля или дирижером (хотя не знал ни одной ноты). И тогда папа привел меня на автобазу и устроил учеником газоэлектро­сварщика. В жару я лежал на асфальте и сваривал железяки. Таким образом, отец установил в моей неокрепшей детской психике систему координат. Отца уже нет в живых, а я по-прежнему ориентируюсь на нее. Мама же работала машинисткой-стенографисткой, хотя мечтала стать врачом. Она очень хорошо поет, у нее прекрасный слух. Все наше с сестрой детство она водила нас в Одесский оперный театр. Но водила не просто так, а предварительно подготовив, прочтя либретто. Поэтому я всегда шел туда с большой радостью.

Лет в тринадцать я познакомился с прекрасной семьей, замечательными одесскими художниками Михаилом Борисовичем и Зоей Александровной Ивницкими, от которых впервые услышал незнакомые имена: Пастернак, … Мне было стыдно, что я не знаю, кто это, попросил дать почитать их книги.

Тот, кто чего-то добился, молодец — тренировался, сильно хотел, ошибался и шел дальше. Когда слышу от знакомых фразу: «Я этого не сделал, потому что не дали, помешали, запретили», не верю: в том, что не получилось, виноват лишь ты сам.

— Ваши дочери связали свою жизнь с театром? Наверняка они росли за кулисами…

— Девочки росли в нормальных условиях, дома. Старшая, Маша Трегубова, стала выдающимся сценографом мирового уровня. В свои тридцать с небольшим она получила все профессиональные премии, какие только возможно. Чтобы с ней работать, надо встать в длинную очередь, не могу к ней пробиться.

— Моя старшая дочь, Маша, стала выдающимся сценографом. Чтобы с ней работать, надо встать в длинную очередь, не могу к ней пробиться

Я очень не хотел, чтобы она становилась артисткой. И, к счастью, этого не случилось. Актерство — вредная, дурная, противоречащая природе человека профессия. Как правило, хорошие актеры в личной жизни несчастливы. Человеку, который все время что-то сочиняет, переосмысливает, вживается в образы, трудно вписаться в быт. Конечно, я всегда был неудобен для близких. Возможно, я не самый правильный отец… Детьми можно и должно было заниматься гораздо больше, чем это делал я. На счастье, ими занималась их мама. Все, что в них есть хорошее, это от Марины (Марина Хазова — заслуженная артистка РФ, актриса театра «Современник», бывшая студентка Иосифа Райхельгауза. — Прим. «ТН»).

Наша младшая дочь, Саша, — выпускница филологического факультета МГУ. Я долго ее уговаривал получить хорошее образование, и она послушалась, но, думаю, лишь потому, что захотела сделать приятное мне и маме. Поскольку Саша отлично училась в школе и тщательно готовилась к экзаменам, легко их сдала, окончила университет. Но уже два года работает обычным администратором в театре «Школа драматического искусства». К тому же не так давно зачем-то окончила курсы парикмахеров.

— Возможно, я не самый правильный отец… Но я очень горжусь своими детьми, очень. С дочерью Сашей

— Почему вы ее к себе в театр не берете?

— Что значит «не берете»? Она категорически отказывается ко мне идти. Мало того, отказывается от любой моей помощи. А я мог бы позвонить в замечательные журналы, где у меня­ много друзей-редакторов, или на ра­дио­станции,­ телеканалы… Но Саша и слышать об этом не хочет.

Я очень горжусь своими детьми, очень…

— Сколько вашей младшей дочери лет?

— 23… Или нет, 24. Чтобы вспомнить, сколько дочерям лет, я сначала должен вспомнить, сколько мне самому.

Годы — это страшное дело. Вот моя мама никогда не говорит, сколько ей лет. Отвечает уклончиво: «Не помню точно». Сегодня самое большое огорчение в жизни — это возраст. У великого Марлена Мартыновича Хуциева есть потрясающий фильм «Бесконечность» — про человека, который вдруг понимает, что жизнь конечна. Кстати, в одной из главных женских ролей в этом фильме снималась Марина Хазова.

Лет двадцать назад, посмотрев его, я не прочувствовал сути. Понимание пришло недавно, когда в бытовых мелочах я вдруг стал ощущать конечность бытия. Например, у меня есть библиотека, где помимо книг Улицкой, Акунина, Быкова, подписанных авторами, до недавнего времени стояли книги некоторых графоманов… Так вот пусть они меня простят, но я стал избавляться от их «творений», ибо понял, что никогда не прочту и даже не открою. Не хочу тратить драгоценное время.

— Время невероятно уплотнилось. Каждый день — это огромный срок! Но у меня масса планов. В конце концов, я еще никому не передал свою фамилию, все дочери рождались… Но жизнь не окончена, и кто знает, как она повернется. С домашним питомцем — лабрадором Биллом

Когда мне спокойно говорят: «Да что вы нервничаете, ваш театр отстроят через три-четыре года», я потрясенно переспрашиваю: «Три года?! Да вы что?! Мне надо сейчас!» («Школа современной пьесы» в ноябре 2013-го пережила пожар, театр временно переехал в Театральный клуб на Тишинке. — Прим. «ТН».) Время невероятно уплотнилось. Каждый день — это огромный срок! А раньше я эти дни никак не считал. Я уже немолод, но осознать это трудно. Ведь я в хорошей форме. Мне нравится работать, я люб­лю свою профессию, но еще больше я люблю делать что-то, не связанное с театром. Строить, куда-нибудь ехать… У меня масса планов. В конце концов, я еще никому не передал свою фамилию, все дочери рождались… Но жизнь не окончена, и кто знает, как она повернется.

Семья: мама — Фаина Иосифовна; дочери — Мария Трегубова, художник, Александра Хазова, театральный администратор

Образование: окончил режиссерский факультет ГИТИСа

Карьера: был режиссером-постановщиком театра «Современник». Работал режиссером Московского театра им. Пушкина, Московского театра миниатюр (ныне театр «Эрмитаж»). С 1989 года — художественный руководитель театра «Школа современной пьесы». Руководит режиссерской и актерской мастерской на кафедре режиссуры драмы в РУТИ-ГИТИСе. Ставил спектакли в Турции, Америке, Швейцарии, Израиле и др. Написал книги «Не верю», «Одесская книжка», «Мы попали в запендю», «Прогулки по бездорожью». Народный артист России

РАЙХЕЛЬГАУЗ, ИОСИФ ЛЕОНИДОВИЧ (р. 1947), русский режиссер, педагог. Народный артист Российской Федерации (1999). Родился 12 июня 1947 в Одессе. В 1964 поступил по конкурсу артистом вспомогательного состава в Одесский ТЮЗ. С 1965 по 1968 жил в Ленинграде, учился в различных ВУЗах и работал рабочим сцены БДТ. Свои первые режиссерские работы Райхельгауз поставил на сцене Студенческого театра Ленинградского Университета.

В 1973 окончил ГИТИС им. А.В.Луначарского (курс А.А.Попова и М.О.Кнебель). В это же время вместе с А.Васильевым руководил театром-студией на Мытной улице (2-я Арбузовская студия). Одним из первых в Москве поставил пьесы С.Злотникова, Л.Петрушевской, В.Славкина, А.Ремеза.

С 1973 по 1979 и с 1985 по 1989 режиссер театра «Современник». Среди постановок: Из записок Лопатина (1975, по собственной инсценировке повести К.Симонова), Эшелон М.Рощина (1976, совместно с Г.Волчек), А поутру они проснулись (по рассказам В.Шукшина, 1977), Привидение Х.Ибсена (1989). В 1977–1978 режиссер-постановщик Московского драматического театра им. К.С.Станиславского. Здесь поставил один из лучших спектаклей – Автопортрет Ремеза, запрещенный после первого показа. В 1981–1982 – в Московском театре Миниатюр (Театр «Эрмитаж»): Триптих для двоих Злотникова и композиция Предложение. Свадьба. Любовь по мотивам произведений А.Чехова, М.Зощенко, Л.Петрушевской (1982). В 1983–1985 – в Театре на Таганке (Сцены у фонтана Злотникова, 1985).

В 1989 Райхельгауз основал Московский театр «Школа современной пьесы» и является его художественным руководителем. «В этом театре экономически и художественно разумно сочетание небольшой постоянной труппы и приглашение звезд-контрактников» (Е.Стрельцова). Здесь поставил: Пришел мужчина к женщине (1989), (1993), Уходил старик от старухи (1995), Прекрасное лекарство от тоски (2000) – все по пьесам Злотникова, Без зеркал (1994) Н.Климонтовича, А чой-то ты во фраке ? по Предложению Чехова (1992), Чайка Чехова (1998), С приветом, Дон Кихот ! (композиция Райхельгауза по М.Сервантесу, Л.Минкусу, М.А.Булгакову и др., 1997), Записки русского путешественника Е.Гришковца (1999), Чайка Б.Акунина.

Работает в театрах страны: Мой бедный Марат А.Арбузова (Одесский Академический театр Октябрьской революции, 1973); И не сказал ни единого слова Г.Бёлля (ЦАТСА, 1973); Пришел мужчина к женщине Злотникова (Московский театр им. А.С.Пушкина, 1981); Пролетарская мельница счастья В.Мережко (театр-студия п/р О.Табакова, 1982); Госпожа министерша по пьесе Б.Нушича (Омский Академический театр драмы, 1984); Вечер поздней осенью Фр.Дюрренматта (Липецкий Академический драматический театр им. Л.Толстого, 1986); Время любить и время ненавидеть (спектакль-опера по собственному либретто, музыка А.Васильева; там же, 1987) и др.

Ставил в зарубежных театрах: Национальный театр «Габима» (Израиль, Пришел мужчина к женщине ), «Ла-Мама» (Нью-Йорк, Чайка Чехова), театр города Рочестер (США), «Кентер» (Турция) и др.

На телевидении снял более десяти телевизионных фильмов, в т.ч. Два сюжета для мужчин , Из записок Лопатина , Эшелон по М. Рощину (1985), 1945 по Райхельгаузу (1986), Картина по Славкину (1987), Пришел мужчина к женщине , Все будет хорошо, как Вы хотели и др.

Автор литературного материала многих своих спектаклей. Его пьесы по произведениям современных писателей ставились в театрах бывшего СССР и за рубежом. Автор и ведущий цикла телевизионных передач «Театральная лавочка» (1997).

Преподавательская деятельность Райхельгауза началась в ГИТИСе (1974–1989). В 1994 читал спецкурс «Драматургия Чехова» в университете г. Рочестер (США). С 1990 руководит «Мастерской актеров театра и кино» во ВГИКе. С 2000 читает курс лекций «История и теория режиссуры» в Российском государственном гуманитарном университете (РГГУ). Профессор Рочестерского университета (США), профессор Всероссийского Государственного института кинематографии им. С.А.Герасимова (1998).

Ст.Крючков ― 21 час 5 минут в российской столице, это «Разбор полета», в гостях у нас Иосиф Райхельгауз, режиссер, народный артист России и главный режиссер театра «Школа современной пьесы». Иосиф Леонидович, добрый вечер!

И.Райхельгауз ― Да, добрый вечер.

А.Ежов ― Добрый вечер! Сразу напомню нашим слушателям средства связи: вопросы, реплики и комментарии можно присылать по номеру для смс-сообщений +7-985-970-45-45, я уверен, что постоянные слушатели «Эха Москвы» его уже выучили наизусть. Также к вашим услугам Twitter-аккаунт vyzvon, туда также можно писать. Одноименный чат в Telegram с таким же названием. И нас можно не только, естественно, слушать по радио, но и, если у вас такой возможности нет, вы живете, допустим, в регионе, где нет эфирного вещания «Эха Москвы», - к вашим услугам YouTube-канал «Эха Москвы», где наш герой виден во всей красе. Там тоже есть чат, и за сообщениями в этом самом чате мы внимательно следим. Для тех, кто, может быть, не помнит: «Разбор полета» - это программа, прежде всего, о решениях, которые нашим гостям приходилось принимать в жизни. Начнем, наверное, с вопроса традиционного, Стас?

Ст.Крючков ― Определяющее жизненное решение, что давалось непросто, над чем сомневались, раздумывали, мучились и в итоге сказали себе: «Да, я сделаю так».

А.Ежов ― Самое сложное. Одно решение.

И.Райхельгауз ― У меня такая жизнь, что я решения принимаю постоянно, и они постоянно очень сложные, потому что всегда за спиной люди.

А.Ежов ― Смотрите, вам свойственно раздумывать или подходить прямо в 3 секунды?

И.Райхельгауз ― У меня такой принцип, когда я не понимаю, как поступить, я говорю себе: «Отпусти судьбу, успокойся, и как-то так пойдет». Конечно, я могу выделить в жизни несколько таких крупных решений, могу одно выделить.

Ст.Крючков ― Давайте Рубикон.

И.Райхельгауз ― Одно такое: 90-е годы, я уже, извините за нескромность, достаточно известный режиссер, уже отработавший в «Современнике», «На Таганке», уже преподаю довольно долго, и я вдруг получаю довольно серьезное предложение возглавить кафедру актерского мастерства в одном из крупных американских университетов. Мало того, я туда еду, даже беру свою дочь, которая теперь там очень известный сценограф, взрослая, сама преподает уже в ГИТИСе, он тогда в 8-м классе. И мне там все нравится, там потрясающий двухмиллионный город с университетом, и бассейн, и профессорский НРЗБ… Ну все-все-все. И для меня очень важное решение, ехать или не ехать. Я понимаю, что если ехать, а еще с детьми, а еще с женой, а еще самому, - то это ехать. И я обдумал и понял, что не поеду. С тех пор у меня не раз были, кстати, такие предложения, и теперь я уже даже не раздумываю.

У меня сейчас спектакль, кстати, вышел, называется «Умер-шмумер, лишь бы был здоров», это спектакль по еврейским анекдотам, 250 еврейских анекдотов. Там спрашивают Хаима, который уже практически лежит в гробу, ему говорят: «Хаим, почему вы не уезжаете в Израиль?». Он говорит: «Зачем: Мне и здесь х…..». Это мой ответ на… 3 дня тому назад прилетел, так получилось, что я в 4 странах работал, в Европе, в замечательных странах, и я все равно каждый день думал: «Вот у меня в Подмосковье, вот у меня там замечательно, дубы, березки…», - банально, сам понимаю, но вот…

И.Райхельгауз: Когда я не понимаю, как поступить, я говорю себе: «Отпусти судьбу, успокойся, и как-то так пойдет»

Ст.Крючков ― Что тогда остановило? То, что не будет театра, просто будет преподавание?

А.Ежов ― Или, может быть, вы человек места просто?

И.Райхельгауз ― Нет-нет-нет. Извините, я поставил спектакли во многих крупных театрах мира и получил за них очень серьезные премии, некоторые даже посерьезнее «Золотой маски», преподавал во многих университетах, то есть у меня есть работа там, и я приглашаюсь постоянно на работу. Но действительно, это дом, это родина, как это ни назови. Я очень люблю свою любимую страну, простите за тавтологию. Я очень люблю дом, где я живу, очень люблю окружение, своих детей, эту студию люблю, я сюда хожу не одно десятилетие. И что тут поделаешь?

Ст.Крючков ― Вот если о малой родине: вы ведь одессит по рождению?

И.Райхельгауз ― Конечно.

А.Ежов ― Полностью меняет дело. А давайте хронологически, что ли, рассмотрим: каков он, город вашего детства? Вы там провели достаточно много лет, первых лет своей жизни. Что это был за город? Вы и сейчас там бывает часто, наверное?

И.Райхельгауз ― Часто. У меня там есть квартира, мне ее 10 лет тому назад подарила мэрия Одессы, не мне одному, а 10, с их точки зрения, важным одесситам. Я горжусь, я в потрясающей компании, не буду называть компанию, вы сами понимаете, от Жванецкого до…

А.Ежов ― Вот смотрите, давайте сравним современную Украину, современную Одессу и Одессу вашей юности, вашего детства. Что больше всего изменилось?

И.Райхельгауз ― Как говорят в моем родном городе, можно я вам отвечу вопросом на вопрос или ответом на ответ? Я с тех пор, как окончил ГИТИС, я в нем преподаю, и я, понимаете, за эти десятилетия все время слышу от педагогов, иногда от студентов: «Вот раньше, вот раньше были такие педагоги, вот раньше студенты были талантливее, раньше в аудиториях были потолки выше…». Чушь собачья. Раньше была молодость, раньше был азарт, мы склонны забывать плохое, склонны помнить хорошее. Поэтому Одесса как была такой культурной столицей мира, таким всемирным роддомом, она им и остается.

Я могу вам привести пример: сегодня много замечательных, талантливейших людей из Одессы. К сожалению, как они уезжали всегда, «чтобы стать человеком», это одесское выражение, «наш Йося стал человеком», вхожу в свой двор, они говорят: «О! Наш Йося стал человеком». И также и сегодня, чтобы «стать человеком», у меня в моей мастерской в ГИТИСе сейчас учатся два одессита, и я им говорю, причем им я говорю, извините, губернатору, мэру: «Ну помогите театру, ну поберегите театр, Саша Онищенко, замечательный «Театр на Чайной», лучший в Одессе, ну заберем мы его в Москву, блестяще будет работать». Он сейчас переходит на 4-й курс, замечательный студент. Ну не берегут.

Так устроен этот город. Он придумывает фантастических музыкантов, литераторов, живописцев, кого угодно – и отдает миру. Ничего не изменилось. Так же шутят, тот же чудесный «Привоз», такая же потрясающая Дерибасовская. Все, что несут наши центральные каналы, - ложь, чушь собачья. В это лето у нас там были гастроли, и в прошлое лето там были гастроли, и 5 лет тому назад у нас были гастроли. Не меняется ничего, переполненные залы.

Конечно же, их пропаганда бездарнее нашей, еще похлеще, еще похуже. Ошибки их руководства еще хуже нашего. Вот эти идиотские их законы о прекращении авиасообщения, о языке, ну чушь. У нас шли гастроли под моим таким, мягко сказать, высказыванием, кому-то я написал там в адрес начальства, что неважно, на каком языке мы говорим, важно, что мы говорим. Тем не менее, гастроли длились у нас сейчас 10 дней у «Школы современной пьесы», переполненные залы, вечер в открытом Зеленом театре города, никаких правых, никаких дымовых шашек, чушь, ложь. У людей праздник, притом что идет война, очень серьезная война идет, и гробы, и все есть.

Это город уникальный. Это город вне государства, это город вне языка, это город вне национальности. Я об этом городе книжку написал, она называется «Одесская книжка», и я вот счастлив, она в Одессе вышла, в Москве переиздана, продана. Могут Украину не знать, я прилетаю куда-нибудь в Новую Зеландию, Украину они плохо понимают, а Одесса – кто-нибудь находится, говорит: «О, у меня там дедушка похоронен».

Ст.Крючков ― Иосиф Леонидович, а в чем химия, магия этого места?

И.Райхельгауз ― Смотрите, во-первых, это город, который всегда был порто-франко, открытый, свободный. Когда Екатерина его придумала и Потемкина туда заслала, мы же нашим школьникам, опять же, морочим, «потемкинские деревни», а на самом деле князь Потемкин-Таврический – это человек, который, извините, устроил там фантастическую жизнь. там ведь Пушкин приехал, когда Одесса была вообще младенцем, а он уже писал: «И скоро звонкой мостовой покроется спасенный город». Он уже понимал, что это место такое уникальное. Мало того, его из Одессы сослали потом в Кишинев. Там сразу строиться дворцы, там сразу стали строиться ровные улица от моря. Там море. Там степь, а это особая история, степь -это воздух.

Порто-франко – это свободная торговля. Там люди всех национальностей, в начале XIX века в Одессе около 50% населения были итальянцы. Опять же у Пушкина: «Где ходит гордый славянин (там нет слова украинец, славянин), француз, испанец, армянин, и грек, и молдаван тяжелый, и сын египетской земли, корсар в отставке, Морали», это один из первых мэров Одессы. И конечно, эта свобода, это смешение языков, эта двусмысленность в общении, - она существовала всегда, в период моего детства, юности и существует до сих пор. Сегодня вы входите на «Привоз», вы начинаете о чем-то спрашивать, и с вами начинают шутить, и если вы это не понимаете, то вы выглядите, есть такое одесское слово поц, вы выглядите этим самым поцем.

И.Райхельгауз: Одесса как была такой культурной столицей мира, таким всемирным роддомом, она им и остается

А.Ежов ― С вашим окружением, допустим, школьным, те люди, которые окружали вас в детстве, юности, как-то сейчас удается контакты поддерживать?

И.Райхельгауз ― Еще как. Мало того, я вам скажу невероятное: может быть, он сейчас нас слушает, а если не слушает, ему скажут, он послушает в записи, из моего школьного окружения был такой одесский мальчик, Миля Штудинер, который разговаривал с таким одесским акцентом, как одесская Молдаванка и «Привоз». Миля Штудинер, извините, - профессор факультета журналистики МГУ.

А.Ежов ― Михаил Абрамович?

И.Райхельгауз ― Михаил Абрамович, еще бы!

А.Ежов ― Знаем-знаем.

И.Райхельгауз ― Михаил Абрамович, который, извините, издает книжки «Редко употребляемые слова русского языка», это из одесской Молдаванки, где вообще русскую речь, чистую, внятную не услышать. Я этот акцент пронес через Ленинград, через Москву, где уже прожил большую часть жизни. А Шурик Гофман? Извините за фамилии, но Шурик Гофман был номинирован на Нобелевскую премию. Это мои такие, как Жванецкий бы сказал высоким голосом, это мои такие одноклассники, это мои такие ребята нашего двора.

И от них я услышал, от этого самого Михаила Абрамовича, от Мили, я услышал слова Булгаков, Цветаева, Пастернак, и мне было стыдно, что он уже знает, ну, он был старше меня на пару лет, а я помладше, но мне было стыдно, что он цитирует, а я не знаю, а он может сказать какие-нибудь слова там «Под солнечным небом Эллады», и я вообще не понимал, что это значит. И я бежал в библиотеку Ивана Франка, которая была через квартал от моего дома и спрашивал у библиотекаря: «А что значит «Под солнечным небом Эллады»?», и тогда я начинал слышать всякие имена.

А.Ежов ― Парадоксально, что те, кого вы перечислили, все-таки в итоге в Одессе не остались, а перебрались в Москву.

И.Райхельгауз ― А так все время получается. Вы знаете, это их беда, это беда, по-моему, Украины вообще. К сожалению, я очень люблю Украину, тем более мою родину, Одессу, они допускают колоссальные ошибки. У нас разные ошибки. Они взрываются так же, как и мы, иногда спонтанно, непонятно. И то, что мы произносим сегодня, не мы, а другие произносят с таким сарказмом, «революция достоинства», - это действительно революция достоинства. Понимаете, можно прижимать, прижимать к углу, потом он вырвется из этого угла, но дальше уже неуправляемо, дальше, к сожалению, неуправляемо. Сейчас мы как раз наблюдаем накую такую неуправляемую реакцию на то, что происходит, потому что они-то живут все равно по стереотипам, как и мы.

Мы все время ориентируемся на советскую власть и рассказываем, сейчас лучше – сейчас хуже, сейчас так – сейчас не так, а вот было так, а это мой папа, а это мой дедушка, притом что перед своим папой и дедушкой я просто благоволю, потому что потрясающие люди, сделавшие все при советской власти, и сделавшие честно, благородно и замечательно. Но тем не менее, я об Украине и о нас, мы, к сожалению, живем по стереотипам, как у Моисея, но нам не хватит одного поколения.

Ст.Крючков ― Это отдельная история, которая требует детального рассуждения.

И.Райхельгауз ― Это отдельное, нам не хватит поколения, да.

А.Ежов ― Напомню нашим слушателям, кто, может быть, только сейчас подключился к эфиру «Эха Москвы», что в прямом эфире программы «Разбор полета» главный режиссер театра «Школа современной пьесы» Иосиф Райхельгауз. Присоединяйтесь со своими вопросами, репликами и комментариями по номеру для смс-сообщений +7-985-970-45-45, и нас на YouTube можно также смотреть, не забывайте об этой возможности.

Ст.Крючков ― В 14 лет решили оставить школу, и родители не возражали против. Как так произошло?

И.Райхельгауз ― Очень надоело.

Ст.Крючков ― Бывает так.

И.Райхельгауз ― Я в школе очень странно учился: у меня были отличные отметки по истории, географии, безусловно, литературе, украинской, русской, я совершенно знаю украинский язык и хорошо знаю украинскую литературу, то есть все гуманитарное, и катастрофа со всем негуманитарным. Я никак не понимал. Единственное, что я понимал и пытался объяснить, - это теорию относительности.

И.Райхельгауз: Я знаю электросварку, газосварку, я работал автослесарем

Ст.Крючков ― Казалось бы, актерство присуще самой Одессе, гуманитарное знание, в котором вы плавали как рыба в воде. И, с другой стороны, первое место работы отнюдь не связано с театром.

И.Райхельгауз ― Автобаза. А папа. У меня потрясающий отец был, не буду сейчас, я о нем уже много и написал, и сказал, они из деревни, мама с папой – из деревни, где до войны они родились, естественно, учились в одной школе, папа чуть старше. Когда вся деревня ушла на фронт, а дедушка мой по возрасту уже не мог, он был бригадиром, стал председателем этого колхоза. Смешно очень этот колхоз назывался, «Еврейский колхоз имени Андрея Иванова». Такой парадокс советской власти. Папа с юности на тракторе, на любой разбитой полуторке, на любом мотоцикле, и поэтому, как только его забрали в армию, а он с первого дня войны в армии, он чуть даже не дотягивал до этих 18 или 17 лет, а дядька мой вообще, его родной брат, ушел в 14 лет на фронт, в 14. Ему не было 19, он отслужил весь увешанный орденами и медалями, Гриша Райхельгауз, папин родной брат.

Так вот, папа в армии мало того что был механиком-танкистом, он еще был гонщиком, мотогонщиком, и не просто гонщиком, а он гонял так, что, когда они дошли до Берлина, когда он расписался на Рейхстаге, я нашел его автограф, вот это граффити русских солдат, уже его не было в живых, это было лет 5-6 тому назад, мы с сестрой моей попали в Рейхстаг, причем попали туда вовнутрь… Я все это уже рассказывал, не буду. Я про автобазу. Про то, что папа выиграл соревнования союзнических войск (Америка, Франция, Англия, Советский Союз), и Жуков ему, стоя на трибуне, подарил ему именной мотоцикл с доской, где было выгравировано «За победу в соревновании…», победители проезжали мимо этой трибуны, и папа проехал, оторвал руки от руля и отдавая честь, и ему дали еще увольнительную.

Он вернулся в Одесскую область и продал этот мотоцикл, отвинтил эту доску, и деду купил корову со стогом сена, что невероятно по тем временам. Вернулся в Берлин, там какие-то его дружки, такие же одесские мощные ребята, ну, сегодня можно говорить, они украли мотоцикл у коменданта Берлина от Соединенных Штатов Америки, у американца, и привинтили эту же доску, и как-то он продолжал на этом ездить. Меня еще не было, я еще не родился, но я это все слышал, знаю. Папа потому всю жизнь работал на автобазе, он там сначала на Севере водил какие-то эти «Австро-ФИАТы», потом он в Одессу вернулся.

И поэтому, когда я ему сказал, что не хочу больше учиться, а хочу учиться вечером, он сказал: «Ты знаешь что, ты чем хочешь заниматься?». Я тогда еще выбирал, я думал, то ли я буду дирижером большого симфонического оркестра, я вот собирался, у меня, правда, не было совершенно музыкального образования, хотя наглость была такая сегодняшняя, я садился к пианино и играл двумя руками, люди были убеждены, что я просто композитор; я хотел быть еще капитаном на большом океанском судне, я много чего хотел, и папа сказал: «Знаешь, это все фантазии. Давай поработаем на автобазе». И я честно начал работать на автобазе электрогазосварщиком, и никогда я об этом не пожалел. Наоборот, это для меня такая константа, такой маяк, такая стартовая доска.

Ст.Крючков ― А вообще этот навык пригодился потом в жизни?

И.Райхельгауз ― Нет. Я могу сейчас сваривать, я захожу на стройку театра «Школа современной пьесы», прошу: «Дайте попробовать». Я знаю электросварку, газосварку, я работал автослесарем, естественно. Но с тех пор я не поднимаю капот машины, хотя я занимаюсь гонками, как папа. Ну, такими не гонками, это неправильное слово. Я занимаюсь такими экспедициями по бездорожью с группами и спортивных людей, и неспортивных, в смысле, и профессиональных спортсменов, и непрофессиональных. Я уже много лет 2 раза в году хожу в экспедиции, где у нас и квадроциклы, и джипы, и X-Ray багги, и гидроциклы, и снегоходы, и все что угодно. Я все это с удовольствием вожу, пишу об этом книги, снимаю об этом документальные фильмы, и для меня это тоже такая же составляющая жизни, как и режиссура, и педагогика, и все такое.

А.Ежов ― По каким маршрутам, например? Вот это момент любопытный. Самый крутой маршрут.

И.Райхельгауз ― По очень многим. Вы знаете, меня больше всего поражает, и я очень люблю, когда мы пересекаем какую-нибудь пустыню. Вот сильнейшее впечатление – это в Китае пустыня Такла-Макан, которую никто до нас на транспорте, так нам рассказали, и мы там фиксировали все, никто не пересекал. Мы пересекли всего лишь на квадроциклах и всего лишь за 4,5 дня. Мы долго готовились, мы долго тренировались, это очень сложный переход. Сложнейший, интереснейший переход Байкала нашего, но, как вы понимаете, не поперек, а вдоль, на снегоходах. Очень серьезно. Я про все это написал книжки и снял фильмы, поэтому это все можно увидеть и почитать. Интереснейший переход – монгольские болота. Я никогда не подозревал, что в Монголии фантастические болота. Ну, это отдельная передача, и не одна.

А.Ежов ― А как вы к этому пришли, и как давно? Просто чтобы понимать.

И.Райхельгауз ― К этому пришел я очень просто. Я дружу много лет с выдающимся человеком, с одним из ближайших моих друзей, сейчас я вызову раздражение многих или некоторых слушателей «Эха Москвы»…

А.Ежов ― Ну, это не впервые.

И.Райхельгауз: У меня есть ощущение, что для меня нет ничего запретного, нет ничего, чего я бы не мог сделать

И.Райхельгауз ― Это Анатолий Борисович Чубайс. Вопреки некоему устоявшемуся мнению, чтобы о нем долго не говорить, он благороднейший, честнейший, образованнейший, интеллигентнейший, фантастический человек. Сейчас где-то кто-то взрывается.

А.Ежов ― Мы наблюдаем.

И.Райхельгауз ― При этом он очень спортивный человек. Он вдруг много лет тому назад стал активно этим заниматься и стал говорить: «Как, ты не занимаешься регулярно? Вот надо заниматься этим». И он меня позвал в одну экспедицию с собой, а потом уже я стал ездить с ним и с ними всегда. Это, в среднем, происходит… ну, сейчас чуть реже, примерно раз в году. еще 2-3 года тому назад это было 2 раза в году. Но уже, наверное, у меня экспедиций 15-17. Столько же повестей, столько же фильмов документальных, столько же наборов бесконечных фотографий, это невероятно. Это сложная история, дорогая история, это собирается огромная команда, эта команда когда-то где-то там представляла Советский Союз, потом не стало денег, потом еще чего-то, не важно, как это случилось, важно, что я там совершенно случайный человек, там, кроме меня, практически все люди с хорошей спортивной подготовкой, с очень хорошей. А я все равно любитель.

А.Ежов ― А вы участвуете за рулем внедорожника, или как это происходит? В каком амплуа?

И.Райхельгауз ― У нас с Чубайсом экипаж. Мы меняемся. Но если на квадроцикле, то какой там экипаж?

А.Ежов ― Ну понятно.

И.Райхельгауз ― Нет, там все бывает, это все непросто. Тот же Анатолий Борисович года 2 тому назад, это было не в Эфиопии, а в Иордане, он просто врезался левым колесом квадроцикла так в булыжник, ну, превысил скорость, наверное, это никогда не понятно, кто в чем виновен, потому что там и азарт, и скорость, и все… Короче говоря, он сломал две руки, у него практически был оторван палец, перебиты ребра. Невероятно, вот я смотрел и опять восхищался мужеством этого человека. Я бы просто умер от всего этого. Ничего страшного. Привезли его в больницу местную, где поразительно, что местные врачи его узнали.

Ст.Крючков ― Да вы что.

И.Райхельгауз ― Они в 90-е годы окончили наш Первый мед, Второй мед.

Ст.Крючков ― Везде свои люди.

И.Райхельгауз ― И они были счастливы, что они могут вправить кости Чубайсу.

А.Ежов ― Что впереди? Какой маршрут, может быть, уже запланирован, либо где очень хотелось бы вам побывать? Что прямо в мечтах?

И.Райхельгауз ― Знаете, меня ведь очень много лет не выпускали за рубеж. Я не был коммунистом, не выпускали. А потом как я начал ездить бесконечно: гастроли, фестивали, преподавание, университеты… Я тут недавно стал считать, где я был, и я на 8-м десятке стран как-то запнулся, думаю, был или нет. Поэтому я готов ехать куда угодно. В свободное от работы время. У меня нет ни отпуска, ни выходного, ничего, но для меня это есть отпуск – смена и другая форма занятий.

А.Ежов ― С абсолютно неожиданной стороны мы под конец получасовки открыли главного режиссера театр «Школа современной пьесы» Иосифа Райхельгауза. Этот разговор мы продолжим через 5 минут, а сейчас краткие новости в эфире «Эха».

А.Ежов ― Это действительно программа «Разбор полета», 21 час 35 минут московское время. Ведут программу «Разбор полета», как всегда, Стас Крючков и Андрей Ежов. Сегодня у нас в гостях главный режиссер театра «Школа современной пьесы» Иосиф Райхельгауз. Напомню средства связи: смс-номер +7-985-970-45-45, Twitter-аккаунт vyzvon, чат в Telegram с одноименным названием, там, правда, совершенно своя жизнь идет по мотивам недавней программы с Алексеем Навальным. Но я надеюсь, что кто-то, кто нас смотрит в YouTube, трансляция также идет, наконец-то будут писать по теме в этом чате, потому что везде у нас жизнь своя.

И.Райхельгауз ― У нас тоже с запозданием пойдет на следующей передаче.

Ст.Крючков ― Иосиф Леонидович, давайте от первого рабочего опыта к театральной жизни. Как возникло все это? Собственно, огромное число альма-матер, попыток.

А.Ежов ― Харьков, я так понимаю, первая попытка.

Ст.Крючков ― Неделя обучения.

И.Райхельгауз ― Да, совершенно верно. На самом деле, все просто, нормально. Я уже много лет руковожу собственными мастерскими, в ГИТИСе очень много лет, больше 10 лет у меня были мастерские во ВГИКе. Когда я отчисляю студентов, а я отчисляю довольно активно, я им говорю: «Слушайте, ничего страшного, это нормальное дело». Меня отчисляли не раз, и это очень полезно. Если говорить сегодня объективно, ну, относительно себя трудно говорить объективно, тем не менее, я думаю, что меня отчисляли правильно.

И.Райхельгауз: Каждый человек делает то, что хочет, и живет так, как он хочет, и абсолютно отвечает за свои поступки

Что касается Харькова, там такая глупость была, там они набирали, по тем временам, тоже взрывались там националисты, по сегодняшнему это будет как раз, «вы против», я уже запутался, кто куда, но они набирали режиссеров украинской драмы. Это НРЗБ, это сумасшествие. «Режиссеры украинской драмы» - это как набирать на факультет, я не знаю, украинской химии или украинской астрономии, вот так же. Драма – она либо драма, либо не драма. Мне нужно с Ганапольским вот войти в украинскую передачу.

А.Ежов ― Она по воскресеньям у нас.

И.Райхельгауз ― Да-да, я понимаю. На эту украинскую драму они набрали много русских и несколько евреев, и поэтому, когда всех абитуриентов должны были утверждать в Киеве, в министерстве, и когда министр культуры, фамилия которого была Бабийчук, о нем прекрасная шутка ходила, что на Украине было два таких стихийных бедствия, Бабий Яр и Бабийчук, и он, когда увидел эти списки, «режиссеры украинской драмы», да еще с такими фамилиями, как Райхельгауз, он сказал, что не будет никакой украинской драмы, и порвал в клочки. Я по наивности, мне было около 17 лет, еще не исполнилось, и я поехал к министру выяснять отношения и даже пробился к нему в кабинет. И это невероятно, сегодня пробиться в кабинет… ну, возможно мне пробиться в кабинет и к московскому министру, и к федеральному министру, но тем не менее, по тем временам невероятно. Мальчику. Я пробился.

Ст.Крючков ― А что пришлось для этого сделать?

И.Райхельгауз ― Вы знаете, обаять секретарей, морочить головы, рассказывать байки, читать стихи. Вот что-то пришлось делать, что-то я делал. Сейчас я плохо помню, но вообще у меня до сих пор есть ощущение, что для меня нет ничего запретного, нет ничего, чего я бы не мог сделать, совершить, неважно – в космос полететь, или встретиться с любым человеком на Земном шаре, или сделать что-либо. Я совершенно убежден, что каждый человек делает то, что он хочет делать, и живет так, как он хочет жить, и абсолютно отвечает за свои поступки. Когда он ссылается на маму с папой, на государство, на президента или на господа бога, он не прав. Он заслужил ту жизнь, которую он живет.

Поэтому мы начали из Харькова – ну выгнали из Харькова, и прекрасно, что выгнали. Если бы не выгнали из Харькова, я бы не переехал в Москву и не встретился бы с Юлием Марковичем Даниэлем, у которого я жил, и не встретился бы в 17 лет с Владимиром Семеновичем Высоцким, которого никто не знал, и я тоже не знал, и он, сидя в кухне, это длинный рассказ, стуча по столу… Здесь есть передача, в ночных есть вставки о Высоцком, я хочу им рассказать пару новых страниц, которые они точно не знают. Как Владимир Семенович готовил капустник для «Современника» к восемнадцатилетию, я помню многие тексты его: «Ни Любимов, ни Волчек, ничего не свято, вы молчок, и мы молчок, все не так, ребята», автопародия на собственную песню. Не было бы многого-многого.

А если бы я из Москвы не переехал в Ленинград, то я бы, извините, не встретил и не слушал живого Бродского и не знал бы, что в одно время со мной там живет и хоронят Анну Ахматову, на похороны которой я не пошел, потому что у меня было свидание с девушкой. А если бы меня не выгнали из Ленинградского театрального института, где я благополучно проучился тоже семестр с лишним на режиссерском факультете, то я бы, во-первых, не руководил студенческим театром Ленинградского университета, не работал рабочим сцены в БДТ у великого Товстоногова, я бы не приобрел колоссальные знания, не прослушал бы кучу лекций все в том же выдающемся, потрясающем Университете.

Я бы потом не приехал в ГИТИС, не поступил бы в него, не закончил бы его и не, не, не, не… Поэтому все, что случается, и все, что случилось, - это нормально, это замечательно, это прекрасно. Выгоняли, ну и что? Ничего в этом нет чрезвычайного. Жив. Умер-шмумер, лишь бы был здоров, понимаете?

Ст.Крючков ― Тем не менее, еще до завершения ГИТИСа в вашей жизни возник, и по-серьезному возник «Современник», куда вы пришли ни много ни мало сразу режиссером.

И.Райхельгауз ― Ну, извините, я показал работу, меня же не просто так взяли в «Современник», я на 3-м курсе в «Театре советской армии», по тем временам… Театр подчинялся ПУРу, Политическому управлению министерства обороны, и я поставил, не больше и не меньше, практически запрещенного в Советском Союзе писателя Генриха Белля и не сказал ни единого слова, и играла у меня выдающаяся актриса Ольга Михайловна НРЗБ. И когда этот ПУР, политическое управление пришли принимать спектакль, они после первого акта были в шоке, они ушли, не досмотрев до конца.

А кто-то из артистов передал, я даже знаю, кто, жена Леонида Ефимовича Хейфеца, моего нынешнего патриарха, любимого педагога, мастера из ГИТИСа, теперь с нашей кафедры, с кафедры режиссуры, она услышала, она передала Волчек и Табакову, и я бесконечно благодарен и Галине Борисовне Волчек, и Олегу Павловичу Табакову. Они говорят, покажи спектакль, ночью собери на нашей сцене. Мы перетащили декорации из «Театра армии», артисты сыграли, ночью был худсовет, и Виталий Яковлевич Вульф, такой великий критик, который мне потом всю жизнь говорил: «Иосиф, это я ночью, когда посмотрели спектакль, сказал Волчек: «Галя, нужно брать этого мальчика!»». Вот он всю жизнь говорил. Они меня действительно взяли еще до получения диплома.

А потом… ну просто счастье такое, так стеклись обстоятельства, я написал пьесу по повести Симонова «Двадцать дней без войны», «Из записок Лопатина». Мало того что вышел спектакль в «Современнике», который получил кучу премий, высшие премии Советского Союза, они тогда назывались «Московская театральная весна», не было «Масок». Я выпустил спектакль, а пьесу взяли более 200 театров Советского Союза, в Болгарии, Румынии, Финляндии, Польше. И я, мальчик в общежитии, вдруг стал богатейшим человеком, у меня на авторских правах появился счет. И тут же второй спектакль, «А поутру они проснулись» по рассказам Шукшина, и опять авторские права, опять счет, опять… Ну, и понеслось. Деньги – само собой, хотя деньги – это сразу свобода. Но много чего. Меня пригласили в хорошую зарубежную страну Венгрию поставить спектакль. Не выпустили.

Меня не выпускали до 40 лет, вообще не выпускали, поэтому, когда сейчас молодые люди рассказывают, какая у нас сейчас несвобода, я говорю: «Вы не жили при советской власти, вы не знаете, что такое несвобода». Это я и вам могу сказать. И конечно, я сейчас сделаю невероятное для «Эха Москвы», я очень похвалю президента Путина, потому что он гораздо лучше, чем Никита Сергеевич Хрущев, чем Леонид Ильич Брежнев, чем Черненко. Я сейчас назову многих, при которых я жил, что вы. У меня абсолютная сейчас свобода. Мне мешают какие-то там средние чиновники в московском НРЗБ, которых, если я поднатужусь, если они слышат, снесу в течение месяца, просто снесу. Они наивно полагают, что со мной лучше жить в мире. Поэтому сегодня чудесное время, просто грандиозное. Я ставлю что хочу, я пишу что хочу, я преподаю где хочу.

Естественно, я законопослушный человек, я не лезу на рожон Уголовного кодекса, но тем не менее я ощущаю себя свободным. Хотел бы я, чтобы было лучше и по-другому? Конечно, безусловно. И я знаю как, и я вижу мир, и мне можно тысячу раз рассказывать в передачах, в которых я сам участвую, в политических шоу о загнивающей Европе, о проклятой Америке, я и там, и там много бываю, много работаю, вижу: врут. В основном врут. Кстати, и они про нас. Ну и так далее.

И.Райхельгауз: Когда рассказывают, какая у нас несвобода, я говорю: «Вы не жили при советской власти, вы не знаете, что такое несвобода»

Ст.Крючков ― Что вас туда зовет, на эти политические ток-шоу федеральных телеканалов?

И.Райхельгауз ― Вы знаете, вот за этим столом сидел я, вот на вашем месте сидела Ксюша Ларина, и она мне то же самое говорит: «Как тебе не стыдно, зачем ты туда ходишь, там ложь…». Я вам коротко отвечу и скажу, чем мы с ней закончили. Я сказал ей, что я, когда бываю во многих городах и даже странах, ко мне подходят регулярно, не просто раз в день, а просто если я зайду в магазин, то подойдет 10 человек, и говорят один и тот же текст: «Спасибо, что вы говорите это вслух». Я успеваю прокричать вслух для того, чтобы из 83%, мы знаем, о каких процентах идет речь, 3% слышали, что есть кто-то, кто может сказать: «Это ложь, то, что говорят мракобесы, стоящие напротив меня». Я понимаю, что они мракобесы.

Кстати, большинство из них играет в мракобесов. Потом мы чудесно пьем чай, потом я зову их на свои премьеры, они мне предлагают почитать свои романы. Это нормальное дело сегодня, такая безумная политическая игра, такое всегосударственное политическое шоу. Извините, но Владимир Вольфович Жириновский дважды играл в нашем театре, сейчас 20 января опять сыграет. Выдающийся русский артист.

А.Ежов ― Смотрите, говоря об этом харьковском небольшом периоде, об эпохе свободы и несвободы…

И.Райхельгауз ― У меня в Харькове будет творческий вечер, если вдруг кто нас слушает в Харькове, 9 января у меня большой творческий вечер в Харькове, в Украине.

А.Ежов ― Вы уже сыронизировали по поводу «режиссера украинской драмы» по фамилии Райхельгауз. А вообще как часто в советские годы вам намекали на происхождение, как часто вопрос вставал, как вы это воспринимали?

И.Райхельгауз ― Я воспринимал это нормально. Мне это не намекали, а говорили открытым текстом. Когда в результате я окончил ГИТИС, тогда же было распределение, надо было ехать, и меня вызывали не раз куда нужно и говорили: «Значит так, вы такой талантливый, вы оканчиваете ГИТИС с отличием, вы поставили до 5-го курса уже три спектакля, вы уже много чего. А не поехать ли вам…», - дальше мне называли какие-нибудь города, Тверь, Рязань, еще какой-то, - «главным режиссером». Когда поняли, что я не поеду, а буду работать в «Современнике», мне стали говорить: «Вы знаете, «Современник» - это русский театр, он бывает за рубежом… Вот ваша фамилия – Райхельгауз».

А я им на это сказал одно: я принес газету «Красная звезда», она лежит у меня дома до сих пор, где написано, что за дни наступления на Берлин на счету старшего сержанта Райхельгауза, на личном счету 71 уничтоженный гитлеровец. Вы знаете, это чудовищно, что 71 мама осталась без сына, но тем не менее мой папа – герой. Его пиджак висит у меня дома, висит на стене под стеклом, я повесил, и он весь, от шеи до пупка увешан, и «Боевого Красного Знамени», два Ордена Славы, и к третьему он представлен, и представление у меня тоже висит. Я приношу и говорю: «Вы знаете, мне эта фамилия тоже для России, мне бы какая-нибудь красивая русская фамилия, я сам с трудом «Рай-хель-га-уз», это что-то такое невероятное. А что я скажу папе и дедушке, председателю колхоза?». Дедушка был жив еще, здоров. И как-то, знаете, они смирились.

И сейчас я уже могу не писать свои прекрасные звания, я, собственно, их никогда не писал, мне нравится, что я и Заслуженный деятель искусств, и лауреат премии Москвы, все-все-все, и народный артист, и профессор. Это все прекрасно, но мне достаточно, что сегодня можно сказать на «Эхе Москвы»: у нас в гостях Иосиф Райхельгауз. Нормально, все знают.

А.Ежов ― Первая заграничная поездка, куда вы, собственно, попали в 40 лет…

И.Райхельгауз ― В 43 года. Я уже руководил театром «Школа современной пьесы».

А.Ежов ― куда поехали, и какие ощущения были?

И.Райхельгауз ― Ощущения фантастические. Мне казалось, что я на Марсе. Поехал я в город Ополе, в Польшу. Естественно, я не спал, и поезд пересекал границу, и я увидел первую кошку и понял, что это иностранная кошка. Сердце колотилось, это не понять сегодняшним школьникам, которые бегают, извините, под марши мракобесов, думают и пишут на своих машинах, на своих «Мерседесах», что они еще могут отомстить тем, кто этот «Мерседес» сделал. Они правы. Только они правы в другом: ты сначала сделай этот «Мерседес», а потом уже расскажи, что ты еще раз вернешься за ним. Поэтому не понять, что такое советская власть. Это чудовищно, это «железный занавес», это запрет на литературу, это запрет на все.

При этом там масса была замечательных вещей, я тоже не сумасшедший. Образование получил при советской власти, и медицина была, извините, должен сегодня сказать, намного организованнее и внятнее. Сегодня она, может быть, лучше за деньги, будем так говорить, но тем не менее. Там много было замечательного, хорошего, но не сравнить в целом соотношение сегодняшней свободы… Вот мы с вами сидим и разговариваем. Если бы это было там в 1975 году, мы бы сразу отсюда проехали недалеко, на станцию «Дзержинская».

А.Ежов ― Смотрите, а в какой момент вы поняли, что в общем-то все близится к закату? Я имею в виду советскую эпоху. Что, может быть, какое событие стало поворотным?

И.Райхельгауз ― Появление Михаила Сергеевича Горбачева.

А.Ежов ― Прямо вот с первого?..

И.Райхельгауз ― Ну, не с первого, но довольно близко. Вы знаете, его появление, я помню хорошо, что весь «Современник» напрягся, стал обсуждать. И вдруг, буквально, его назначили, через полтора-два месяца он пришел во МХАТ смотреть спектакль, пьеса Шатрова «Так победим!», когда на сцену выходит Ленин. И вот на сцену вышел Ленин, Олег Николаевич Ефремов зашел в ложу, весь «Современник» это на следующий день обсуждал, и что-то Олег Николаевич сказал, что «Михаил Сергеевич, может, чуть-чуть свободнее…». И Михаил Сергеевич сказал: «Ну вот сейчас запустим этот маховик». И вот эти его слова, какой маховик, чего, вот я это с тех пор, столько лет это у меня сидит в голове, что Горбачев хотел какой-то маховик.

Потом пошел в театр Вахтангова, и, перегибаясь через ложу, первый секретарь ЦК КПСС обнял Михаила Александровича Ульянова. Это тогда воспринималось… Вот вы говорите: «Когда?». Вот я тогда понял, что безусловно что-то будет. Потом уже пошла эта череда похорон, Черненко, кто там, их назначали одного за другим, они мерли как мухи, и хорошо сделали.

Ст.Крючков ― Собственно, к тому, что заставляло учащенно биться сердце НРЗБ

И.Райхельгауз ― Предчувствие, конечно.

Ст.Крючков ― А первую любовь вспомните? Первую влюбленность свою.

И.Райхельгауз: Серебренников - пока это факт, пока это не событие, пока это не повернуло никак театральную жизнь

И.Райхельгауз ― Я помню очень хорошо, да-да. Я помню имя и фамилию, девочка, я не знаю, жива ли она, где она, в Украине, в России. Девочка в Одессе. Жила на балконе, на третьем этаже, звали ее Эльвира Князева, так красиво. Нет! Первая еще раньше, это уже все-таки вторая. Первая – это тоже имя потрясающее, это пятый-шестой класс. Вы знаете, я об этом уже даже написал и хочу снять вот об этом самом, о любви, которая все равно для меня трагична и трагифарсова, я хотел бы снять фильм. Мало того, я бы очень хотел снять, как ни странно, на Одесской киностудии.

Это был пятый класс, у нас была компания, в основном, все любили одну, самую красивую, самую, как нам казалось, обаятельную девочку. Мы пошли на пляж, мы стали нырять, тогда еще одесские пляжи были такие нецивильные, там скалы. Один из нас нырнул, хорошо помню, мой товарищ Шурик Ефремов, нырнул, разбил голову и погиб. Когда мы шли за вот этой «Полуторкой», за грузовиком, я с девочкой, которую любил, нес венок. И вот это было горе и счастье. У меня этот жанр, трагифарс, я поставил более 100 спектаклей, снял кучу телевизионных фильмов, написал кучу всего, для меня трагифарс – это неразрешимый и вечно высокий жанр, к которому я и сам всегда стремлюсь, и студентов к этому подвигаю.

А.Ежов ― Мы разобрались один или два вопроса назад, я просто все про общественно-политическую составляющую, когда вы поняли, что советская эпоха идет к закату. А вот тут у нас недавно 18 лет ровно исполнилось с момента, как всем нам назначили преемника, Владимира Владимировича. У вас лично когда возникло ощущение, что все это надолго? В начале нулевых или, может, чуть позже? Тоже какое-то событие наверняка было поворотным.

И.Райхельгауз ― Ну, скажу, когда возникло. Я же все равно разбираю это как драматургию, как режиссуру. И когда он драматургически придумал Медведева, вот этот момент, я понял: «Ааа…». Ну, тут есть дублирующие составы, герой, антипод, как бы все пошло по законам драмы. Оно и идет. Оно теперь будет идти долго. Ну, то есть, долго, если не возникнет… Теперь в драме должен возникнуть либо внешний фактор очень сильный, какая-нибудь проклятая Америка, что-нибудь такое, либо какой-нибудь внутренний взрыв, опять же, немотивированный, не подготовленный. Если все будет так продолжаться, оно будет, к сожалению, обостряться, сжиматься, пока не рванет.

Ст.Крючков ― А вы как режиссер каким видите развитие и завершение этого сюжета?

А.Ежов ― Финал. Концовка.

И.Райхельгауз ― Трагическим, к сожалению. Не хотелось бы очень. Поэтому я за такое… стабильно, стабильно, стабильно. Только что поздоровались с Навальным, и я не знаю, если бы он даже был кандидатом, стал бы я голосовать. Я бы думал. Скорее, за Собчак, как ни странно.

А.Ежов ― Что вас от Навального отталкивает?

И.Райхельгауз ― Боюсь вот такого экстремизма. Боюсь резкости. Боюсь, потому что он-то готов, и ваши слушатели, может быть, готовы, а страна не готова. Страна не готова. Народ безмолвствует по-прежнему.

А.Ежов ― Чувствую, эти слова о стабильности сейчас как раз вызовут реакцию у наших слушателей похуже, чем с Чубайсом.

И.Райхельгауз ― Пусть. Дай бог. Пусть вызовут.

Ст.Крючков ― Нельзя под занавес не спросить о театральном деле. Собственно, на этом, наверное, и завершим. Серебренников – это разве свидетельство стабильности?

И.Райхельгауз ― Серебренников… Ну опять, нужно долго, но коротко. Вы знаете, есть понятие в режиссуре «факт», а есть понятие «событие». Событие меняет жизнь, меняет задачу. Вот вы идете на работу, извините, падает сосулька вам на голову. И вот если вы уже идете не на работу, а в больницу – произошло событие. А вот если вы с синяком идете на работу и ведете эту передачу, это факт. Серебренников, при моем к нему уважении, при том, что я считаю, что это выдающийся режиссер мирового уровня, - пока это факт, пока это не событие, пока это не повернуло никак театральную жизнь. Это пока нервы, это пока страсть, это пока раздор в театральном и вообще культурном сообществе, но пока это еще не поворот. При том что это, конечно, безумие, что он сидит дома, под арестом, все это – безумие.

А.Ежов ― Главный режиссер театра «Школа современной пьесы» Иосиф Райхельгауз был гостем… на такой ноте заканчиваем, но увы, времени у нас больше нет… был гостем программы «Разбор полета». Я думаю, увидимся еще в этой студии, и не раз. Это Стас Крючков, Андрей Ежов, спасибо, что слушали нас и смотрели.

Ст.Крючков ― До свидания!