Описать любовь с такой красотой и точностью, как делал это великий Иван Бунин, дано не каждому писателю. Это сильное, страстное и трагическое чувство было известно ему не понаслышке...
Иван Алексеевич Бунин (1870-1953) родился на рассвете 10 (22) октября 1870 года в маленьком русском городе Ельце.
Отец писателя, Алексей Николаевич Бунин, происходил из старинного дворянского рода, восходящего к литовскому рыцарству XV в.
Отец и мать Бунина
Мать, Людмила Александровна Бунина, урожденная Чубарова, также принадлежала к дворянскому роду. Из-за отмены крепостного права в 1861 г. и весьма нерачительного ведения дел хозяйство Бунина и Чубаровой находилось в чрезвычайно запущенном состоянии, и к началу XX в. семья была на грани разорения.
До 11 лет Б. воспитывается дома, а в 1881 г. поступает в Елецкую уездную гимназию, но через четыре года из-за финансовых затруднений семьи возвращается домой, где продолжает образование под руководством старшего брата Юлия, человека необычайно способного
Стрелы амура зацепили сердце Бунина уже в 15 лет. Мальчик воспылал страстью к Эмилии Фехнер - невысокой блондиночке, которая служила гувернанткой в семье Отто Туббе, винокура помещика Бахтиярова.
Любви, конечно, не вышло. Впоследствии образ Эмилии ожил в героине «Жизни Арсеньева» - Анхен... Они случайно встретились через 52 года на вечере в Ревеле. Бунин долго и взволнованно беседовал с полной и низенькой дамой, в которой ничто не напоминало ту Эмилию.
А первой женой Ивана стала Варвара Пащенко, дочь елецкого врача. 19-летний Бунин работал помощником редактора в газете «Орловский вестник», где не только писал статьи, но и печатал свои первые рассказы и стихи. А Варвара была корректором.
«Вышла к чаю утром девица высокая, с очень красивыми чертами лица, в пенсне, в цветисто расшитом русском костюме», - описывал он первое впечатление о ней старшему брату Юлию. Строгая красавица была на год старше Ивана. Она закончила с золотой медалью полный курс Елецкой гимназии, из которой Бунина выгнали.
В 1891 году они поженились. Жить, правда, пришлось невенчанными, поскольку родители Пащенко были против ее брака с нищим Буниным, отец которого, Алексей Николаевич, хоть и был помещиком, но разорился из-за пристрастия к вину и картам.
Молодые кочевали из города в город, в том числе побыли в Полтаве, где служили в губернской управе. Жили скудно, к тому же Иван увлекся толстовством, тогда как Варю раздражали идеи всепрощения и бескорыстия. В ноябре 1894-го она сбежала от супруга к его приятелю Арсену Бибикову, оставив записку: «Ваня, прощай. Не поминай лихом».
Позже открылось, что, продолжая сожительствовать с Иваном Алексеевичем, неверная женщина тайно встречалась с богатым помещиком Арсением Бибиковым, за которого и вышла впоследствии замуж. Бунин так и не узнал, что отец Варвары дал разрешение на их законный брак — она оставила это в секрете. Любовь и обман, разочарование и муки.
Перипетии этой бунинской страсти впоследствии составят основу сюжета пятой книги «Жизни Арсеньева», которая часто издавалась отдельно под названием «Лика».
Бунин тяжело отходил от удара. Думал, что жизнь кончена. Спасло сочинительство, в которое ушел с головой. И... новая любовь, настигшая в Жемчужине у моря.
В июне 1898 года Бунин уехал в Одессу.
Анна была дочерью одесского грека, издателя и редактора «Южного обозрения» Николая Цакни. Высокая, пышноволосая, с темными глазами, она стала, как признавался позже писатель, его «солнечным ударом». Непосредственная девушка хотела писать, рисовать, петь, учить детей, выезжать в свет. Легко приняла ухаживания Бунина, который был старше на десять лет. Гуляла с ним по приморским бульварам, пила белое вино, заедая кефалью...
Вскоре они обвенчались и поселились в шумном доме Цакни.Бунин женился на Анне Николаевне Цакни (1879-1963) 23 сентябpя 1898 года. Потом были Париж, Петербург, Москва. Встречи с Короленко, Чеховым, Горьким. И постоянные размолвки.
Она обвиняла его в черствости, холодности. Он ее - в легкомыслии, неспособности разделить его идеалы и интересы, неумении наладить жизнь. Разрыв произошел, когда Анна была беременна. Бунин уехал в Москву, супруга осталась в Одессе. Бунин и Анна Николаевна в начале маpта 1900 года pазошлись. В августе 1900-го родила сына Николая. В 1905 г. в пятилетнем возрасте мальчик умер от менингита.
Иван никогда не расставался с фото сына.
Сын Николай
Судьба одесской жены Бунина определилась позже. Красавица, она блистала в светском обществе Одессы и Москвы. Потом она вышла замуж за известного в Одессе дворянина из рода Дерибасов - за Александра Михайловича. Анна Цакни-Бунина-Дерибас, неземная красавица, сошедшая с древнегреческой фрески, потеряла в этой жизни все - и родных, и друзей, и любимых. И даже квартиру, и окончила свой земной путь в одиночестве в доме для престарелых. Грустная история.
Вера Муромцева
С Верой Муромцевой - племянницей председателя Государственной думы Российской империи 1-го созыва, он познакомился в 36 лет. Был в ту пору уже известен, получил за стихотворный сборник «Листопад» и перевод «Песни о Гайавате» свою первую Пушкинскую премию.
Синеглазая Вера происходила из дворянской семьи, знала четыре языка, училась на естественном факультете Высших женских курсов, была хороша собой, образованна, много читала, разбиралась в искусстве театра, любила музыку. Увиделись они 4 ноября 1906 года в доме писателя Бориса Зайцева, где был литературный вечер. Их потянуло друг к другу, завязался роман.
Бунин знал, что такое страсть. Его интересовали две стороны вещей, людей, событий - их солнечность и лунность. Любовь и Смерть. До встречи с Муромцевой он пережил уже два серьезных романа и несколько раз пытался покончить с собой из-за любви. Сначала это была Варвара Панченко. Потом первая жена, Аня Цакни; причем он не любил ее, как он сам говорил, но когда она его бросила, это было безумное страдание. Жизнь с Буниным, человеком трудного характера, не сулила мещанского счастья.
Она поняла, что быть женой писателя - особая миссия, что ей придется многим жертвовать. И она приготовилась принести себя в жертву гению. Она с молодости убедилась, что нужно уметь понять, принять и простить все увлечения, не только те, что были, а заранее все те, что могут быть. Надо понять жажду новых впечатлений, новых ощущений, свойственную артистам, подчас им необходимую, как опьянение, без которых они не могут творить, - это не их цель, это их средство. И она была доброжелательна со всеми, хотя нервы не всегда выдерживали. Нелегко ей давалось терпение, когда Ян - так она называла Бунина, - увлекался в очередной раз. Ей приходилось делить его с другими женщинами.
Через полгода они уехали в свадебное путешествие (Палестина, Египет, Сирия). Анна не соглашалась расторгнуть брак, так что жили с Верой, как и с Варварой, - без формальностей.
Октябрьскую революцию 1917-го Бунин воспринял в штыки, что ярко выразил в «Окаянных днях», назвав то время «кровавым безумием» и «повальным сумасшествием». Перебрался с Верой из большевистской Москвы в занятую германскими войсками Одессу. Приветствовал взятие города Добровольческой армией в августе 1919 года. Лично благодарил прибывшего 7 октября генерала Деникина.
В феврале 1920-го при подходе большевиков Бунин эмигрировал в Белград, а потом во Францию. Выступал с лекциями, сотрудничал с русскими политическими партиями и организациями, регулярно печатал публицистические статьи.
В 1922-м, когда Анна, наконец, дала ему развод, Иван и Вера обвенчались. Сняли виллу в городке Грассе на юге Франции. Он продолжал работать, получив 9 ноября 1933 года Нобелевскую премию в области литературы «за правдивый артистический талант, которым воссоздал в прозе типичный русский характер». Так сказать, по совокупности заслуг. К тому времени уже были написаны знаменитые «Антоновские яблоки», повести «Деревня» и «Суходол», сборники «Чаша жизни» и «Господин из Сан-Франциско», автобиографический роман «Жизнь Арсеньева».
Вера 46 лет, до самой смерти Бунина, стойко терпела тяжелый характер супруга. И даже смирилась с его последней любовью - Галиной.
Осенью 1926 года 56-летний Бунин встретил начинающую писательницу Галину Кузнецову. Загорелая, озорная, любившая босоножки и короткие юбки, она казалась беззаботной девушкой, хоть уже успела побывать замужем.
Бунин бежал в Грасс вместе с женой Верой Николаевной после октябрьского переворота, спасаясь от "кровавого безумия" красного террора. Так же покинула Россию и Галина Кузнецова вместе с мужем, белым офицером Дмитрием Петровым, и толпой отчаявшихся и перепуганных людей, которые надеялись обрести счастье и покой вдали от истерзанной Родины. Встреча Ивана Алексеевича и Галины была случайна, но именно этот случай перевернул всю их последующую жизнь.
Галина без оглядки отдалась нахлынувшему чувству, она немедленно бросила мужа и стала снимать квартиру в Париже, где влюбленные целый год встречались урывками. Когда же Бунин понял, что не хочет и не может жить без Кузнецовой, то пригласил ее в Грасс, на виллу "Бельведер", в качестве ученицы и помощницы. И так они начали жить втроем: Иван Алексеевич, Галина и Вера Николаевна, жена писателя.
Бунин, Кузнецова, Бунина-Муромцева
Вскоре "неприлично бурный роман" стал главной темой пересудов у всего эмигрантского населения Грасса и Парижа, и больше всего доставалось несчастной Вере Николаевне, допустившей такой неслыханный скандал и безропотно принявшей всю двусмысленность своего положения.
И.А. Бунин и Г.Н. Кузнецова. Надпись на фото. Кузнецовой: «Первый раз в Грассе. 1926 г.»
А что могла сделать милейшая Вера Николаевна, прошедшая с мужем рука об руку более 20 лет, пережившая с ним годы скитаний, нищеты и неудач? Бросить? Она не мыслила своей жизни без него и была уверена в том, что и Иван не проживет без нее и мига! Она не могла и не хотела верить в серьезность романа Бунина на старости лет. Долгими бессонными ночами она рассуждала о том, что привлекло Яна (так Вера Николаевна называла мужа) в этой девочке. "Талант? Не может быть! Он мал и хрупок, - думала Бунина. - А что тогда?!" Вера Николаевна была на грани сумасшествия, но доброе подсознание предложило ей беспроигрышный вариант. Женщина убедила себя в том, что ее Ян привязался к Галине, как к ребенку, что в ней он видит погибшего в раннем возрасте сына Колю и любит как дочь! Вера Николаевна поверила себе и привязалась к любовнице мужа, изливая на нее всю нежность и ласку и просто не желая замечать истинного положения вещей. Через 2 года этот странный любовный треугольник превратился в квадрат. По приглашению Бунина в "Бельведере" поселился молодой литератор Леонид Зуров, который страстно полюбил Веру Николаевну. Она же, в свою очередь, опекала его как родного сына и не видела других мужчин, кроме своего дражайшего Яна.
Бунин с женой и другом - вверху, внизу - Кузнецова.
Зуровстрастно любил Веру Николаевну, а после кончины Ивана Алексеевича и ее стал наследником бунинских архивов. Значительную часть которых продал, а не передал в Россию, как завещали покойные.
Присуждение Бунину Нобелевской премии принесло долгожданное признание и деньги, однако именно этот год положил начало конца любви великого писателя и Галины Кузнецовой.
На вручение премии поехали втроем, оставив рефлексирующего Зурова в "Бельведере". Возвращались счастливые и довольные через Берлин, чтобы навестить друга семьи философа и критика Федора Степуна. Там Кузнецова и познакомилась с Маргой, женщиной, которая смогла вытеснить Бунина из сердца Галины. Было в этой женщине что-то порочное, нездоровое. Она была яркой, но некрасивой, а мужеподобный голос и резкие манеры делали её до крайности грубой. Судя по воспоминаниям близкой подруги Кузнецовой, "трагедия" произошла сразу: "Степун был писатель, у него была сестра, сестра была певица, известная певица и... отчаянная лесбиянка. Случилась трагедия. Галина влюбилась страшно - бедная Галина... выпьет рюмочку - слеза катится: "Разве мы, женщины, властны над своей судьбой?.." Марга властная была, и Галина не могла устоять..."
И.А. Бунин во время вручения Нобелевской премии. 1933.
Немного позже Марга Степун приехала в Грасс погостить у Буниных. Галина не отходила от нее ни на шаг, и все домочадцы понимали, что эта привязанность - больше, чем дружба. Один Иван Алексеевич не замечал происходившего: мало ли у женщин какие секреты, пусть общаются.
Когда та в июне 1934-го гостила у Буниных, чуткая Вера записала в дневнике: «Марга у нас третью неделю. С Галей у нее повышенная дружба. Галя в упоении и ревниво оберегает ее ото всех нас». И через месяц: «Галя, того и гляди, улетит. Ее обожание Марги какое-то странное».
Через два года от растраченной Нобелевской премии не осталось ни копейки, и дом опять погрузился в нищету. Восемь лет Кузнецова и Степун оставались на попечении у Бунина, и жизнь его превратилась в ад. Больной и стареющий, он закрывался в своей комнатке и писал, писал до рассвета, будучи при этом на грани сумасшествия, отчаяния, невыносимой горечи обиды и боли. Тогда были написаны тридцать восемь новелл, которые впоследствии вошли в сборник «Тёмные аллеи».
Вера Муромцева
Кузнецова и Степун покинули грасскую виллу только в 1942 году, а в 1949 году они переехали в США, работали в издательстве ООН, откуда в 1959 году были переведены в Женеву.
Кузнецова пробыла с любовницей до самого конца и пережила ту на пять лет. «Я думал, придет какой-нибудь хлыщ со стеклянным пробором в волосах. А ее увела у меня баба...» - жаловался Иван Алексеевич.
Бунин очень тяжело переживал это расставание. Он так и не смог понять и простить Кузнецову.
Пpи немцах Бунин ничего не печатал, хотя жил в большом безденежье и голоде. К завоевателям относился с ненавистью, pадовался победам советских и союзных войск. В 1945 году он навсегда pапpощался с Гpассом и пеpвого мая возвpатился в Паpиж.
Последние годы жизни Ивана Алексеевича прошли в ужасной нищете и болезнях. Он стал раздражительным и желчным и, казалось, был озлоблен на весь мир. Верная и преданная Вера Николаевна была рядом до самой его смерти.
В два часа ночи с 7 на 8 ноября 1953-го Бунина, коротавшего век в жуткой нищете, знобило. Он попросил Веру, чтобы та согрела его. Она обняла супруга, задремала. Проснулась от холода - Иван Алексеевич умер. Готовя писателя в последний путь, вдова повязала ему шею шарфиком, подаренным Галиной...
Веры Ивановны не стало в 1961 году. Она похоронена рядом с Буниным на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа под Парижем.
Продолжение
Памяти Ивана Бунина
Перед последней своей поездкой в Ефремов я в Москве случайно встретил литературоведа Александра Кузьмича Бабореко и он, услышав о том, куда я собрался ехать, попросил поискать там племянников Бунина, детей его брата Евгения Алексеевича, которые на письма почему-то не откликались. Я, разумеется, взялся выполнить просьбу с превеликой охотой.
В дороге все думал о Бунине, о его судьбе и пути. 13 декабря 1941 года он на юге Франции записал в дневнике: "Русские взяли назад Ефремов, Ливны и еще что-то. В Ефремове были немцы! Непостижимо! И какой теперь этот Ефремов, где был дом брата Евгения, где похоронен и он, и Настя, и наша мать!" Запись эта приведена в книге Бабореко "И. А. Бунин. Материалы для биографии". Слова из записной книжки писателя странно-волнующе оживают в местах, когда-то отмеченных его жизнью, многими ее днями, переживаниями. Происходит, как нечто въявь творимое, возрождение связующих начал. И душу освещает особое интимное чувство присутствия того, в чью сокровенную сердцевину жизни ты осмелился заглянуть. Бунин в той декабрьской записи сорок первого года передает ошеломившее его чувство: мировая война, накрывшая Западную Европу, а затем и Россию, докатилась до глубоких захолустий его юности. Дрогнули самые заповедные пласты его памяти.
"Офремовские" старожилы"
Ефремов - растянутый город, как бы сам себя больше, с новыми индустриальными чертами, бросающимися в глаза, и старыми, уездными, тоже видимыми. Зеленый и пыльный одновременно, с долго тянущимися кружными путями-улицами, пересеченный довольно широкой здесь рекой Красивой Meчью. Со стройками и поднимающимся блочным многоэтажьем, с заводом синтетического каучука, с другими заводами, с грязно-белеющими старыми приземистыми домами, с несколькими давними строениями красного кирпича, почерневшего от времени. По обеим сторонам Тульского шоссе - между центром старого города и далеко отодвинутым новым районом - тянутся, тянутся одноэтажные, по большей части деревянные домишки. Иные из них оживленные, иные заколоченные. И фруктовые сады: сад за садом, веселые, ухоженные, подобранные и полуухоженные, и совсем заброшенные, глухие... Но и во дворах, между многоэтажными зданиями в новом районе непривычно много травы: и повилика, и мята, и подорожник, и полынь. Зеленое, вольноопределяющееся. Сохраняющая блаженную неторопливость течения времени - то нежная, яркая, то запыленно потускневшая трава-мурава. От нее что ли, всепроникающей травы-муравы, этот особый волнующий летний запах малых городов, милый сердцу, почему-то утешающий. А в Ефремове еще и стойкий при ветерке запах множества фруктовых садов, запах яблок.
Долго нам с двумя местными краеведами пришлось поплутать, прежде чем мы отыскали квартиру Арсения Бунина (Маргарита Евгеньевна, торопясь дать мне адрес брата, писала по памяти и напутала, впопыхах переставив местами номера дома и квартиры). А когда мы, наконец, нашли и то и другое, оказалось, что Арсений Евгеньевич с женой уехали на неделю к родне, куда-то в воронежские края. Обидно, конечно, но что поделаешь. Кого-нибудь из сыновей его, живущих отдельно, решили поискать вечером, а покуда Дмитрий Степанович Поволяев, директор районной библиотеки, предложил сходить на старое ефремовское кладбище, где похоронены мать Бунина, брат Евгений, жена брата. И мы опять пошли каким-то долгим кружным путем (а другого пути и не было!), на котором текло свое собственное долгое время. По криволинейной улице снова, иной раз перекипая тяжелыми ветвями за изгородь, текли-тянулись сады, сады, и немало заброшенных, затененных, темнеющих в глубине своей. Рядом с одним из них, не заброшенным даже, а каком-то дремучем, бойкий малый в комбинезоне торговал вишневым деревом, сплошь усыпанным сладостно темнеющими ягодами. Покупателей было двое, тоже молодые, муж и жена, наверное. Он в желтой майке, она в синем ситцевом платье, очень миловидная. Из долетающего разговора я понял, что хозяин торопится и продает им за пол-литра водки все дерево целиком, мол по рукам и обирайте сами. За этим мимолетным торгом вишенья тоже чудилось счастливое с ленцой течение летнего времени.
Старое кладбище, давно закрытое, как бы и существовать уже перестало. Многие могилы утратили форму, превратившись в зеленые бугорки неопределенных очертаний, слились с другими бугорками. Возникла зеленая, слегка волнистая, неровная поверхность, идя по которой нет-нет да и споткнешься. А издали, когда обернешься, увидишь печально остановившиеся зеленые волны. Судя по всему, их скоро выровняют. Может быть, здесь возникнет городская окраинная роща? А на вершине холма, говорят, поднимется новая ретрансляционная телевизионная вышка. Кое-где виднеются опрокинутые надгробья. Несколько надгробий стоят на своем месте: за этими могилами, видно, ухаживают родственники. В этом углу кладбища - только в этом - на каком-то странном, довольно большом холме дико, нестройно растут, пылают, поднявшись над блеклым неприятным бурьяном, болезненно-огненные, бархатистые и призрачнокрылые, кажется, никем не саженные цветы. Больше всего мальвы. А левее, в достаточном отдалении от этого холма - особняком три плиты в одной железной ограде, давно уж не крашенной, слегка поржавевшей в разных местах, особенно на стыках. "Вот здесь, - говорит Дмитрий Степанович, - и воссозданы могилы родных Бунина, к столетию со дня его рождения. Вообще они находились в других местах. Мать, Людмила Александровна, урожденная Чубарова, похоронена была отдельно. Но старые могилы затерялись".
На плитах надписи: "Бунин Евгений Алексеевич. Брат русского писателя И. А. Бунина". И годы жизни: 1858-1932. "Бунина Анастасия Карловна. Жена брата писателя" (годы жизни не проставлены). "Бунина Людмила Александровна. Мать писателя Бунина". И ее годы жизни: 1836-1910. "Иван Алексеевич, как помните, - продолжил Поволяев, - уехал из Ефремова за несколько дней до кончины матери. Не мог переносить картину смерти, да еще такого близкого человека. Родные знали эту особенность Ивана Алексеевича. Мать сама попросила его уехать... Уехал, обещал матери приезжать на ее могилу. Бывал ли когда-нибудь, трудно сказать".
Бабореко рассказывал, что вскорости Бунин проезжал как будто неподалеку от этих мест, хотел завернуть в Ефремов специально, чтобы навестить могилу матери, но так и не завернул.
"Многие старожилы ефремовские, - заметил Дмитрий Степанович, - или, как раньше произносили здесь, "офремовские", осуждали Бунина за это. Да и офремовские ли только! А можно ли осуждать? Живой образ матери всегда был с ним. Кому он еще был чувственно ближе, чем ему! Мать, сказывают, в годы его отрочества молилась Богу, чтобы у Ванички поубавилось впечатлительности. Я, конечно, Ивана Алексеевича не оправдываю, но и осуждать не берусь".
Какие поступки, какую жизнь можно считать оправданной? - подумал я, слушая рассуждения Поволяева. Вера Николаевна, жена писателя, вспоминала, что он почти никогда не говорил о матери вслух. Эта память была сокровенной. Об отце говорил, вспоминал, что он был отменным рассказчиком, вспоминал прямоту его характера и то, как он любил повторять: "Я не червонец, чтобы всем нравиться". А о матери не говорил. На память пришла одна бунинская запись: "Еще вспоминается, а может быть, это мне и рассказывала мать, что я иногда, когда она сидела с гостями, вызывал ее, маня пальчиком, чтобы она дала мне грудь, - она очень долго кормила меня, не в пример другим детям". Он ведь и мать, и позже Веру Николаевну считал неотъемлемой частью своей жизни. Оттого, вероятно, ни одного посвящения жене в его сочинениях не встретишь.
Коротко переговариваясь, выясняя что-то для себя, мы не спешили покинуть это странное пустынное пространство разоренной памяти. В это время к нам подошли двое, судя по всему, приезжие: сухощавый, седой, дотемна загорелый мужчина лет пятидесяти-пятидесяти пяти, в берете, с фотоаппаратом, и молодая, высокая - на голову выше своего спутника - женщина. Молча стали слушать.
"Между прочим, с датой смерти Евгения Алексеевича вышла путаница, - заметил Поволяев, - видите на плите - тридцать второй год. Во второй книге бунинского тома "Литературного наследства" эта же дата обозначена тридцать пятым годом. Между тем Евгений Алексеевич Бунин скончался 21 ноября 1933 года. Запись акта о смерти №949 от 23 ноября 1933 года, где записано, что умер он от старческой дряхлости. Рассказывали, что умер на улице. Куда-то шел и почувствовал себя плохо, изнемог. Наверное, с ним было то, что сейчас называют сердечной недостаточностью".
Я вспомнил, что в то время, в тридцать третьем году как раз протекали радостные для Ивана Бунина его нобелевские дни. 9 ноября в Грасс, где он жил, прилетело сообщение о присуждении ему Нобелевской премии. И завертелось, зашумело, заискрилось вокруг него нечто, никогда не бывавшее в его жизни: поздравительные телефонные звонки из Стокгольма, из Парижа, из многих городов, поздравительные телеграммы, интервью и бесконечные его портреты в газетах, выступления по радио, съемки для кинематографа, грандиозные обеды и вечера в его честь. Что он делал 21 ноября, почувствовал ли хоть смутно несчастье, смерть брата в далеком русском городе? Потом декабрь, и волнующая поездка в Швецию, в Стокгольм.
Поволяев, продолжая рассказывать о Евгении Алексеевиче и отвечая на какой-то вопрос незнакомого мужчины в берете, заметил, что старший брат писателя был одаренным художником-портретистом. Иван в отрочестве тоже одно время страстно желал стать художником, рисовал акварели, наблюдал небесные цвета и оттенки в разные часы дня и при разной погоде, стремился ничего не упустить, запечатлеть. Но семью накрыла грозная тень разорения. На глазах будущего писателя один из старших братьев - Евгений совсем не по собственной воле, а по воле обстоятельств стал жить почти мужицкой жизнью. Ученик профессора Мясоедова, оставив живопись, он с головой ушел в хозяйство, всеми силами пытаясь поправить положение семьи. Занимался земледелием, торговлей (в одно время завел лавку), с мужицкой бережливостью и упорством собирал состояние, но все-таки не вытянул. Жизнь обвально разрушила все планы и надежды. "Он и литературно одаренным был человеком, - говорил Поволяев, - в высшей степени наблюдательным, чутким к разговорной речи, памятливым на слово... В последние годы работал учителем рисования в школе".
И увиделась смерть старика-художника под открытым небом в холодном, продутом осенним ветром, захолустном ноябрьском Ефремове: безвольно осевшее тело, прозрачно светлый, остекленевший взгляд.
После него осталась тетрадь в картонном переплете - воспоминания, написанные карандашом и чернилами, "Раскопки далекой темной старины": "Пишу исключительно для брата своего Вани, - как бы оправдываясь перед кем-то, сообщает Евгений Алексеевич, - касаюсь его детства и юности, а также своей молодой, незатейливой и мало чем интересной жизни. Мое детство и молодость прошли в захолустных, заросших хлебами и бурьянами хуторах моего отца..."
Многое услышал писатель от своего брата, прекрасного рассказчика и знатока деревни, помнившего множество случаев, бывших в действительности. В бунинских записях периода работы над повестью "Деревня" можно прочесть о прототипах Молодой и Родьки: "Евгений остался с нами и чудесно рассказывал о Доньке Симановой и о ее муже. Худой, сильный, как обезьяна, жестокий, спокойный, "Вы шо говорите?" И кнутом так перевьет, что она вся винтом изовьется. Спит на спине, лицо важное и мрачное". Все это находим и в "Деревне".
Нет, не только о превратностях судьбы, не только о безжалостных поворотах и обрывах российской жизни думал я, уходя со старого, почти исчезнувшего ефремовского кладбища, но и о бунинской, несмотря ни на что, воле к творчеству, воле к жизни, к аскетизму, к преодолению родовых слабостей, той же беспечности.
На обратном пути постепенно разговор зашел о том, чтобы проводить в Ефремове Бунинские вечера. "В Ельце, - заметил я, - проводят же в бывшей гимназии, где он учился, Бунинские чтения. А в Ефремове в самый раз были бы Бунинские вечера, с чтением его стихов и прозы, с выступлениями писателей, ученых, учителей русского языка и литературы, с музицированием, с исполнением народных песен, музыки Сергея Васильевича Рахманинова, с которым он был дружен, со всем тем, что согревает жизнь в провинции. Да и мало ли еще что может прозвучать на этих вечерах, например, проза Чехова, Льва Толстого..." Дмитрий Степанович и другой "офремовский" старожил Иван Васильевич Тюрин горячо поддержали эту идею, тем более, что это, по их мнению, вдохнуло бы жизнь в дом Буниных в Ефремове, который давно уже реставрировался, много раз переделывался и все еще к этому времени не был открыт. Один лишь Роман Матвеевич Островский, давний мой знакомый, бывший когда-то в Туле библиотекарем, почему-то засомневался:
А получатся ли такие вечера? Не узко ли? Может быть, как-то пошире взять, не одному Бунину посвящать. Я, к примеру, признаюсь, не очень-то Бунина люблю. Куприн, к примеру, совсем другое дело!
Роман Матвеевич - невысокий, кареглазый, горячий, подвижный, с крутым, слегка засеребрившимся чубом, набегающим на лоб. Очень энергичный.
Да, да, вспоминаю, ты и в письмах мне это писал, - подтвердил я, - но ведь с Ефремовом связан Бунин, а не Куприн. Не понимаю твоей логики.
Роман Матвеевич, ну и чудак же ты! - добродушно воскликнул Тюрин. - Давай и Куприна в Бунинские вечера включим. С превеликим удовольствием! Иван Алексеевич только порадовался бы.
Нет, нет, лучше все-таки не называть так, - упорно повторял тот.
Зная некоторые особенности характера Романа Матвеевича, я как бы между прочим заметил, что Бунина высоко ценили не только его выдающиеся современники в России, но и такие корифеи западной культуры, как Томас Манн, Ромен Роллан, Райнер Мария Рильке... Ромен Роллан, прочтя Бунина, воскликнул: "Какой гениальный художник! И, несмотря ни на что, о каком новом возрождении русской литературы он свидетельствует". А Томас Манн написал, что рассказ "Господин из Сан-Франциско" по своей нравственной мощи и строгой пластичности может быть поставлен рядом с "Поликушкой" и "Смертью Ивана Ильича" Толстого. Он же выразил свое восхищение проникновенностью "Митиной любви", отметив, что в этой повести Бунина сказалась "несравненная эпическая традиция и культура его страны".
Да-а! А я и не знал, - удивленно протянул Роман Матвеевич и словно бы смягчился.
А какой неизъяснимой красотой и свежестью слога дышит его перевод "Песни о Гайавате" Генри Лонгфелло, - добавил я.
Ну, хорошо, - мрачновато заметил он. - Можно по крайности назвать эти встречи "Ефремовскими литературными вечерами". Это я поддержал бы, как говорится, за милую душу. И другие, думаю, поддержат.
Разговор о Бунинских вечерах длился, и в нем уже принимали участие те двое незнакомцев, что подошли к нам на кладбище. Так заинтересованно говорили, как будто именно Бунин привел их из Москвы в ефремовские места. Они оказались сотрудниками московского "Планетария", охотниками за здешними "синими камнями". Исходили, исколесили многие сотни верст срединной России. Мужчина в берете, с темным лицом, как бы иссеченным солнечным ветром, обдутый дорожной пылью, полевым духом. При этом у него странные, неподвижные, какие-то зачарованные глаза. Его спутница высокая, луноликая, оживленно говорящая. Они оба одержимы тягой поиска древних каменных астрономических ориентиров и даже, возможно, целых обсерваторий - так им мерещится! - в районе Куликова Поля, Красивой Мечи, многих районов подстепья, захватывающих орловские, курские, воронежские земли. В Ефремов они приехали, проскитавшись, кажется, недели три в Орловской и Курской областях. Каменные глыбы, притягивающие их пристальное внимание, - разных размеров и обрели за многие века неопределенные очертания. Глыбы и глыбы, мимо которых тысячу раз пройдешь и проедешь, не обратив на них никакого внимания. А между тем некоторые из них отмечены особыми признаками, и взгляд естествоиспытателя находит в них разного рода отметины, желоба, отверстия, иной раз сквозные, - следы некогда существовавшей явной связи древних людей с движением дневного светила и расположением звезд в ночном небе. Эти прикосновения к древней жизни, разгадывания ее тайн, одухотворение ее - совершенно лишают некоторые впечатлительные натуры покоя, бросают из одного места в другое, постоянно влекут в дорогу. След древней, оживающей под лучом мысли и начинающей теплотворно мерцать жизни одурманивает, тонко опьяняет душу сладкой мукой проницания в неизведанное. След этот, оказывается, никуда не исчезал, а лишь таился в тысячелетней повседневности и вдруг возник с резкой очевидностью своего присутствия в настоящем. Чудо! Вовсе это не хитроумные проделки ветровой вольницы, это дело рук человеческих, невыразимо далекое, но бесконечно родственное нашему духу. Народное зрение тоже отметило именно эти камни, назвав их "синими", хотя обычно они вовсе не синие, а скорее какого-то грязно-песочного цвета или серовато-сизого. Однако после дождя на некоторое время, пока не просохнут, влажные камни становятся голубоватыми, приобретают неясный синий оттенок.
Охотники за синими камнями оживленно заговорили с нами о Бунине, которого они оба любили. Их не по возрасту быстрая, точно отроческая, отзывчивость, некоторая отрешенность и деловитая подвижность, - все вместе неожиданно и прочно соединилось с нашими размышлениями и заботами по поводу устроительства Бунинских вечеров в Ефремове. Случайная встреча. Разговор на долгой кривой улице, утопающей в старых разросшихся садах. Скорее всего, завтра рано утром они отправятся дальше, за своими синими камнями. И в нашей жизни, значит, не перевелись странники. Так это нужно для полноты самой жизни, для ее прочности, свежести, земного разнообразия. Примечал ли Бунин эти самые скрытные синие камни, едучи проселочными дорогами промеж хуторов и деревень? Видел ли их меняющийся цвет после дождя или осевшего тумана? Знал ли их истинный смысл? Он ведь страстно любил путешествовать, отыскивать, ощущать след древней жизни. В отрочестве одно время изучал таинственную ночную жизнь. И всегда был бесчисленными нитями - зреньем, чувством, мыслью - связан с глубинами мерцающего звездным светом округло открытого неба.
Вечером я решил навестить кого-нибудь из младших Буниных, внуков Евгения Алексеевича. И опять меня подивило, что никто из старожилов-краеведов, даже такой дотошный как Поволяев, хранящий в памяти множество подробностей из ефремовской жизни, не знает в точности ни сколько внуков у Евгения Алексеевича, ни где они живут. Вспомнили про Агриппину Петровну Крюкову, старую активистку, работавшую в 30-х годах так называемым женорганизатором на ефремовских стройках, тетку жены Арсения Евгеньевича. Она обрадовалась нам, оказалось, знала когда-то моего отца. Рассказала, что Арсений Евгеньевич воевал, а после войны многие годы работал электросварщиком на заводе, что жену его зовут Анной Яковлевной, что детей у них трое. Дочь Татьяна, по мужу Родионова. И сыновья - Владимир и Михаил. Все они здесь родились, выросли, выучились. Владимир работает мастером в цехе контрольно-измерительных приборов на заводе синтетического каучука. Михаил - на химзаводе. Здесь, в Ефремове, и разветвилось бунинское древо: у Владимира Арсеньевича - пятнадцатилетний сын Володя. У Татьяны Арсеньевны - двухгодовалый Сережа.
Агриппина Петровна давно уж на пенсии. Но у нее по-прежнему стрижка тридцатых годов, короткие прямые волосы. Крупные черты лица. Не по-женски резковатые движения. Короткая и четкая фраза. Определенность, ясность памяти. И не утраченная, несмотря на возраст, энергия интереса к происходящему.
Адреса младших Буниных она продиктовала по памяти, четко, ни разу не сбившись.
К Владимиру Арсеньевичу Бунину явился я довольно поздно, часам к девяти вечера. Так вышло: несколько раз перемещались из конца в конец Ефремова. Обедали дома у Романа Матвеевича, того самого, который Куприна предпочитает Бунину. Живут они с женой в четырехэтажном блочном доме, выходящем на проезжую дорогу, на верхнем этаже. Стены в подъезде исцарапаны разными надписями. Лестничные пролеты давно не знали уборки. Белесая пыль лежит пухлым слоем. Ноги слегка утопают в ней. А переступишь порог квартиры, от самого порога - чистота и опрятность. Вслед за хозяином, сразу снимаешь обувь. Так, в носках и беседовали-обедали. В углу пустоватой гостиной стоит накрытый темным платом самогонный аппарат. Пили сливянку и кислое яблочное вино собственного изготовления.
Наступил сонный летний вечер, повеяло легкой прохладой. Темнеть стало. Фонари зажглись. Автобусы реже ходить стали.
Когда Владимир Арсеньевич открыл мне дверь, я невольно улыбнулся: уж очень знакомым показалось мне его приятное лицо. Я назвался и сказал, что адрес мне дала Агриппина Петровна. Тут и он улыбнулся, пригласил зайти в комнаты.
Они были вдвоем с женой Верой Михайловной. Сын Володя находился в летнем лагере. Гостей они не ожидали, тем более поздних. Но одеты были опрятно, просто, даже с едва уловимым изяществом. Похоже, бунинская родовая черта. И во всем приятная, легко очерченная естественность. И книги - довольно много книг - живо стоят на полках, поднимающихся высоко. На столике возле полок такое расположение предметов - книг, бумаг, - будто это скромный рабочий стол человека пишущего, любящего слово. Во всяком случае, можно представить, что за ним работает прозаик. И вещи вокруг организуются так, что придают пространству располагающую к размышлениям тихость. Вера Михайловна, тотчас как я вошел, выключила телевизор. И разговор пошел естественно, без всякого нажима.
Библиотека у вас, вижу, не случайно подобранная. И, похоже, давно собираете.
Давно. И я, и Вера, оба интересуемся. По возможности приобретаем.
А книг Ивана Алексеевича у вас много?
Есть некоторые издания, но далеко не все. Хотелось бы иметь, конечно. Но знаете, как сейчас с книгами, как доставать их. Мы ведь с Верой далеки от этого, в книжном магазине знакомых нет, я - на заводе, она в аптеке работает.
Почему-то мне захотелось без обиняков, напрямик спросить, любите ли вы писателя Бунина? Но я, разумеется, сдержал себя. Да и какое я имел право так вопрошать, даже мысленно, внучатого племянника Ивана Бунина, тоже Бунина! Эта мысль, наверное, не могла бы и придти мне в голову, не будь сегодняшних дневных споров-разговоров о том, какие все-таки проводить вечера в Ефремове, Бунинские или как-то иначе названные. Владимир Арсеньевич смотрел на меня серьезными светлыми - на миг неясно улыбнувшимися глазами, в которых осветилось глубокое однозначное отношение к своему великому родственнику, интерес к его художественному, а может быть, и духовному миру. Интерес, как я понял из нашей дальнейшей беседы, далеко еще не удовлетворенный.
Сохранились ли у вас в семье редкие фотографии, связанные с Иваном Алексеевичем?
Не знаю, насколько они редкие. Но много фотографий привозил дядя Коля.
Николай Иосифович Ласкаржевский?
Да. Некоторые из них он отдал моему отцу... Отцу и его сестре, тетке моей, многое пришлось вынести. Дед мой умер в голодное время. В последние годы жизни, чтобы прокормить семью, рисовал портреты разных влиятельных людей города.
Владимир Арсеньевич с большим уважением и, может быть, даже с нежностью говорит об Агриппине Петровне, которая, очевидно, принимала немалое участие в его воспитании. Сейчас ему тридцать пять лет, брату Михаилу тридцать три. Вспоминает бабку, но не Настасью Карловну, а Наталью Петровну, истинную мать отца, крестьянку, прожившую всю жизнь в деревне и похороненную километрах в тридцати от Ефремова. У нее потом была своя семья и, кажется, были дети не только от Евгения Алексеевича. Тут в моей памяти непроизвольно стали всплывать какие-то места из его воспоминаний: деревня Новоселки... Сам Евгений Алексеевич, художник и хороший гармонист, и потому - частый гость на свадьбах, "свадебных беседах", как называли песенные игры и обыгрывания на девишниках, на свадебных пирах. Молодая крестьянка, его зазноба, выбегает к нему из звенящей песнями жаркой избы на осенний холод. Он ее ловит. Она прижимается к нему, манит в избу, шепчет: "Приходи... Мы тебя обыграем". Может быть, это вовсе не Наталья Петровна. С ней Евгений Алексеевич, судя по всему, встретился позже. Но какая-то сшивающая нить здесь мерцает, как-то связывает эти игрища в моем сознании с более поздней встречей, с появлением на белый свет внебрачных детей Евгения Алексеевича - Арсения и Маргариты. Владимир Арсеньевич хорошо помнит, как отец несколько раз возил их, детей, в деревню к своей настоящей матери, которую любил. Так глубоко и неуследимо разветвлен, распылен в русской почве бунинский род.
Я спросил Владимира Арсеньевича о сыне, пятнадцатилетнем Володе, есть ли у него склонности к литературе, к художеству.
Он любит рисовать и наблюдательный, - сказал Владимир Арсеньевич, - но наклонности пока еще неопределенные, неизвестно, куда натура потянет и куда жизнь повернет.
Род Буниных, известно, богат талантами, - заметил я, - и до Ивана Алексеевича они были, значит и еще будут.
Хорошо бы, - как-то по-детски открываясь, сказал он. - Будем надеяться.
В нем и самом чувствовались какие-то еще нераскрывшиеся возможности, какой-то непроросший еще корешок.
Знаете, - заметил я, - жаль, что вы далеки от ефремовских краеведов. Они даже адреса вашего не знали. Если бы не Агриппина Петровна, может, мы в этот раз и не встретились бы. А в другой бы раз разминулись, как сегодня с вашим отцом.
Но никто из них не обращался к нам. А без этого неловко как-то, да и зачем? Может быть, мы им вовсе не нужны...
Что значит - не нужны! Дом Буниных, который реставрируют, дом вашего родного деда. И отец ваш в нем жил. Вы это лучше меня знаете, а говорите: "Не нужны".
Я говорю, может быть, не нужны, раз не обращаются. Вот если бы дядя Коля здесь жил, он уж, конечно бы, всех растормошил, но он стар и живет в Бобруйске...
Вера Михайловна во время нашего разговора почти все время молчала. Но не отсутствующе молчала, а как бы молча принимала участие в беседе, сочувственно откликаясь в ряде случаев. Милая, деликатная, светловолосая женщина. В атмосфере дома ощущалась ровность коренных характеров подстепья - есть ведь издавна немало и таких характеров в подстепье, не склонных к угрюмству, к вспыльчивости, к разгулу, напротив располагающих к долгой дружбе, к сердечным беседам. Может быть, я ошибался, делая слишком поспешные выводы о ровности характеров моих новых знакомых. Но расположение вещей в квартире тоже несло отпечаток ровности характера их хозяев - это не могло обмануть и оставило во мне приятное впечатление. Мягкий свет торшера. Окно, распахнутое в теплую шелестящую ночь подстепья, с возникающими редкими, как глубокий вздох, дуновеньями.
Владимир Арсеньевич вызвался меня проводить, чтобы кратчайшим путем вывести к гостинице. Высокий, хорошо сложенный, подтянутый - бунинская стать. И лицо характерное, отдаленно напоминающее Ивана Алексеевича, потому и показалось с первых минут знакомым. Движения сдержанные и одновременно легкие. И вообще легок на подъем. И на ходу легок, красив. По дороге я почувствовал его неожиданное оживление. Да и сам ощутил приподнятость настроения, что-то беспричинно радующее, освобожденное. Воздух легкий, сухой, теплый овевал ночь, касался-не касался лица.
Мне сейчас увиделся молодой Бунин, - сказал я. - Он тогда был намного моложе вас и не намного старше вашего Володи. Жил напряженной, тонкой духовной жизнью. Чувствовал, что где-то неподалеку, досягаемо живет, мыслит Лев Толстой. Это не давало ему покоя. И вот однажды он страстно захотел поехать к Толстому и с великой откровенностью поговорить с ним. Из своего захолустья, горяча лошадь, помчался, полетел в Ясную Поляну. Но по дороге одумался, его охватил страх перед Толстым, что он сможет сказать великому человеку? Доскакал только до Ефремова и осекся, ощутил невозможность войти во вселенную Льва Толстого, повернул назад. Домой однако возвращаться было поздно, и он провел ночь в Ефремове, на скамейке в каком-то сквере. Возможно, ночь была такой же теплой, с легкими дуновениями, волнующая полнотой жизни.
Его нелегко понять, - сказал Владимир Арсеньевич. - Но я все больше думаю о нем как о родном человеке, хочу понять свое родное в нем.
Он вывел меня из темноты на освещенную улицу, метрах в ста от гостиницы. Мы простились. На миг я ощутил в своей ладони его крепкую, определенную, легкую руку, снова почувствовал доброту его натуры и подумал, что такая рука не будет пухлой и в пятьдесят лет, и в шестьдесят. Она скорее склонна к сухости, выносливости - признак долголетия. И еще в нем смутно ощутим был мягкий, не бросающийся в глаза юмор. Многие, хорошо знавшие Ивана Алексеевича, отмечали и в нем прирожденный юмор и даже лицедейство во время дружеских бесед. Но, вот странное дело, в сочинения Бунина этот природный юмор почти совсем не проник. Трагические черты наблюдаемой жизни, сам дух ее не давал возможности проявлению этих качеств в его сочинительстве. Здесь юмор для Бунина был как бы неуместен. Во всяком случае, так можно предположить.
В коридоре маленькой гостиницы я вновь столкнулся с седовласым звездочетом из Москвы. Мы обрадовались друг другу, как старые знакомые. Он сказал, что останутся в Ефремове еще на день-другой: синоптики обещают временами небольшие дожди. Выпадет удачная возможность отснять загадочные камни на цветную пленку. Я спросил, не смогу ли я поехать с ними. Он утвердительно кивнул головой. А потом заговорил о том, что они, занимаясь выявлением древних астрономических знаков на территории России, много неожиданного открывают для себя во глубине ее. От места многое зависит. Вот в Ефремове для них по-новому Бунин открылся.
Ночью я долго не спал, переживая некое видение сквозь сон: созерцание кажущейся ночной неподвижности. Хотелось еще хоть сколько-то побыть под открытым тишайшим великолепным звездным небом. Самое прекрасное и драгоценное в малых бедных российских городах - это, конечно же, ночное небо над ними в ясную погоду. Такого не увидишь в больших и гигантских городах с их ломаной небесной линией. Я вышел из гостиницы и пошел посмотреть на Красивую Мечь ночью. Она, сияя, недвижно текла-стремилась в лунном свете, зачарованно и пустынно. И мы с Владимиром Арсеньевичем, только что шедшие по темным закоулкам, и молодой Иван Бунин, ночующий в каком-то ефремовском сквере, переживающий Льва Толстого, как некое космическое явление, испытывающий страх и восхищение перед его личностью, и охотники за синими камнями - все вдруг оказалось на одной плоскости существования. До невозможности ощутимо.
О чем думал Иван Бунин в ночном уездном Ефремове, на холодной скамейке, под открытым небом? Что прозревала в одиночестве его душа, склонная к созерцательности, почти никому тогда неведомая, затерянная в глубине российского захолустья? Природа-мать, словно бы наблюдая постепенное разрушение родового древа (одного из многих), дала ему, Ивану Бунину, великое зрение как бы для того, чтобы он ощутил, воссоздал это древо во всей его полноте и разветвленности. Бунин с редкостным тщанием собрал в своей душе все это исчезающее и исчезнувшее и запечатлел в трепещущей, живущей, переливающейся всеми незахватанными красочными словами бунинской прозе-поэзии, принимающей во времени особый, драгоценный оттенок самого письма, равно изысканного и предметного. Запечатлел в желании вечной жизни и в неприятии исчезновения.
Владимир Лазарев
Что вы знаете о личной жизни Ивана Бунина? Читайте все подробности и тайны личной жизни поэта в этой статье.
10 декабря 1933 года в Швеции проходила церемония вручения Нобелевской премии. Этот день стал в некотором роде сенсацией. Впервые награду по литературе из рук короля Густава V получал русский писатель Иван Бунин. Радость признания заслуг гения разделили и жена, и любовница, поднявшись вместе с ним на сцену.
Любовь всегда была двигателем для творчества Бунина, именно под воздействием сильнейших чувств родились его лучшие произведения. Кем же были эти женщины, ставшие его музами на разных этапах его непростой жизни?
Варвара Пащенко – первая любовь и гражданская жена Бунина
Газета «Орловский вестник» стала первым местом работы юного Ивана. Ему было всего 19 лет, но он был известен её издателям. Дело в том, что Бунин уже несколько лет пробовал свои литературные силы, отправляя свои стихи и рассказы в журналы Москвы и Санкт-Петербурга, их печатали, к ним благосклонно относились критики. Публиковали его и в «Орловском вестнике». Газета считалась передовой, статьи всегда были на злобу дня, а в литературный раздел требовалась «новая кровь». Издатель Надежда Семёнова лично заметила талантливого молодого человека и пригласила его на должность помощника редактора.
В газете Бунин познакомился с Варварой Пащенко, работавшей там же корректором. Её отец был известным в городе врачом (ранее он даже владел оперным театром в Харькове) и протестовал против брака с бедным и бесперспективным, на его взгляд, автором. Варя и Иван стали жить тайно, не обвенчавшись. Их отношения длились около пяти лет, они то расставались, то снова сходились. В конечном итоге Варвара ушла к другу Бунина – писателю и актёру Арсению Бибикову. Он родился в богатой дворянской семье и не испытывал материальных проблем, так омрачавших семейную жизнь Вари и Ивана. К тому времени отец девушки сменил гнев на милость и дал своё благословение на брак с Буниным, но этот факт она скрыла, предпочтя более обеспеченного мужа.
Переживания Ивана нашли отражение в автобиографической книге «Жизнь Арсеньева», прототипом Лики стала Варвара.
Анна Цакни – греческая красавица, вызвавшая «солнечный удар»
Через некоторое время, слегка оправившись от переживаний, связанных с уходом Варвары, Бунин едет в Одессу – на дачу к своему новому знакомому поэту и драматургу Александру Фёдорову. Фёдоров дружит с греком Николаем Цакни, человеком, недавно купившим газету «Южное обозрение». Издание пока убыточно и отчаянно нуждается в известных авторах и компетентных редакторах. Фёдоров проталкивает кандидатуру Ивана на вакансию второго редактора. Бунин готов работать и вложить все свои умения, но, забегая вперёд, скажем, что ни он не стал официальным сотрудником газеты, ни издание так и не вышло на окупаемость. Зато Иван встретил новую любовь – молодую красавицу Анну, дочь Цакни.
Анна Цакни
Увидев девушку впервые, он был так поражён ослепительной внешностью, что в дальнейшем, вспоминая Аню, называл её не иначе как «солнечный удар» (впоследствии он создаст знаменитое одноименное произведение). Вспыхнувшее чувство сразило Бунина наповал – предложение он сделал через несколько дней после знакомства.
Цакни была богата и избалована поклонниками, но на брак согласилась. Вряд ли она любила писателя, скорее всего, чувствовала силу его незаурядной личности и таланта. Большая разница в возрасте (10 лет) и интеллекте разрушила союз очень быстро.
Острый на язык Бунин спустя годы напишет: «Она глуповата и неразвита, как щенок». Брак распался через 1,5 года, Анна ушла, будучи беременной, к Александру Дерибасу – потомку знаменитого основателя Одессы Иосифа Дерибаса. С единственным ребёнком Бунину практически не давали видеться родители жены, мальчик Коля умер от болезни, не дожив до пятилетнего возраста. Писатель очень страдал из-за разбитой семьи и даже пытался покончить жизнь самоубийством. Анне он посвятит стихотворение «Ты чужая…». Фото сына он будет носить в кармане до своего последнего дня.
Вера Муромцева – женщина Бунина, ставшая ангелом-хранителем
На долю этой женщины выпало столько испытаний, что мало кому под силу пережить подобное. Вера имела дворянское происхождение, была прекрасно образована, знала четыре иностранных языка и имела склонность к научно-исследовательской работе. Знакомство состоялось 04 ноября 1906 г. во время литературного вечера, проводимого писателем Борисом Зайцевым. Бунин покорил далёкую от романтических воздыханий Муромцеву с первой строчки своих стихов. Он уже был достаточно известен, но по-прежнему не был богат. Снова высокопоставленные родители невесты были против брака. К тому же Анна Цакни, живя с другим мужчиной, не давала развод вплоть до 1922 года!
Вера Муромцева
Любил ли Бунин Веру? После страданий, вызванных браком с греческой красавицей, он поклялся больше никогда не жениться. Муромцева стала ему, в первую очередь, надёжным и верным другом, помощником и редактором, а также человеком, взявшим на себя все бытовые вопросы.
Их объединяли общие интересы, им всегда было о чём поговорить. Они много путешествовали, оба не приняли революцию, уехав сначала в Одессу, затем в Стамбул (в то время в Константинополь), потом во Францию. Вера бросила занятия любимой химией, т.к. Бунин решил, что она будет заниматься переводами, и у каждого будет своё занятие, не мешающее другому.
После развода с Цакни, уже живя в эмиграции, в 1922 году они всё же обвенчались. Чувства Муромцевой и её ежедневную заботу Бунин воспринимал как должное. А когда его спросили, любит ли он свою супругу, он ответил в своей язвительной манере: «Любить Веру? Это всё равно, что любить свою руку или ногу». Вскоре писатель встретит новую любовь, ставшей роковой для всех участников событий.
Любовный многогранник в жизни Ивана Бунина
Летом 1926 года Бунин, гуляя по пляжу со своим приятелем Михаилом Гофманом, познакомился с молодой семейной парой – тоже эмигрантами из России. Галина Кузнецова была начинающим писателем, довольно дружелюбно воспринимаемым критиками и регулярно печатавшимся в различных изданиях. Муж Дмитрий, будучи бывшим белым офицером, пробовал себя в качестве юриста, но клиенты находились крайне редко. В конечном итоге он стал работать таксистом, денег в семье не хватало.
Юная Галя (ей только исполнилось 26 лет), вращавшаяся в литературных кругах, была очарована маститым и известным писателем. А Бунин решил, что это и есть та самая любовь, которая теперь уже на всю жизнь. Они начали встречаться. Если Вера Муромцева ещё старалась закрывать глаза на частые отлучки мужа из дома, то Дмитрий терпеть такое положение дел не стал. Галина ушла от него и сняла квартиру в Париже. Бунин приезжал к ней из Грасса всё чаще.
Галина Кузнецова
В конечном итоге 56-летний писатель принял решение поселить Галину Кузнецову у себя дома. Вере он объявил, что это его ученица, и он будет её наставником в литературе. Если жена видела выходящую утром из спальни мэтра Галю, он беззастенчиво говорил, что они всю ночь работали. Муромцева же считала, что не имеет права запрещать Ивану любить того, кого он хочет. Эмигрантская среда бурлила от негодования, сплетники утверждали, что Бунин сошёл с ума на старости лет, но больше всего осуждали Веру, которая смирилась с недвусмысленной ситуацией.
Справедливости ради отметим, что Бунин сжёг свои записи этого периода, а Галина в своём «Грасском дневнике» об интимных моментах не пишет. Своими произведениями в этот промежуток времени она не занимается: переписывает черновики «Жизни Арсеньева», исполняет все поручения мэтра, ведёт его переписку, принимает гостей, если дома нет Веры.
Тем не менее, Галя первое время считала, что Бунин разведётся с немолодой женой, отношения с Муромцевой были очень натянутыми. Этот любовный союз длился 6 лет. Постепенно общение между женщинами стало дружеским, Вера стала играть роль матери для молодой писательницы и обезумевшего от любви мужа. Она утешала Галю, Кузнецова в виду отсутствия денег в «семье» делилась с ней своим гардеробом.
В 1929 году жизнь четы Буниных и Галины Кузнецовой становится ещё более напряжённой: в гости приезжает начинающий писатель Леонид Зуров и… остаётся навсегда. Что примечательно, Бунин сам его пригласил, обещал помочь с трудоустройством, но Зуров наскучил ему уже через недёлю, а выгнать было бы невежливо. Леонид талантлив, но психически не уравновешен, периодически ему требуется лечение. К тому же он влюбляется в Веру Муромцеву и всячески это проявляет. Вера значительно старше и не отвечает на его чувства, Зуров регулярно грозит самоубийством. Обстановка в доме накаляется до предела. Но что же это было – любовь между всеми соседями или вынужденное совместное проживание по причине отсутствия денег?
Все проживающие на вилле Буниных перебиваются случайными заработками. Писатель уже дважды номинировался на Нобелевскую премию, но не получил её, а как бы было здорово раздать все долги и покончить с финансовыми проблемами! Сегодня будет голосование в третий раз. Бунин уже не надеется стать лауреатом, поэтому, чтобы не сидеть в нервном напряжении дома, идёт с Галей в кино. Но досмотреть его им не дал Зуров, прибежавший сообщить радостную весть. В Стокгольм на церемонию Бунин едет с Верой и Галиной, Леонида решено оставить дома во избежание его психических срывов на публике.
На обратном пути Галина тяжело заболела, Бунин договорился со своим знакомым философом Фёдором Степуном, что он приютит её на время лечения в своём доме в Берлине. Там Кузнецова познакомилась с его сестрой – оперной певицей Маргаритой, которую все называли Маргой, и… влюбилась. Устав от эгоизма Бунина, неврастении Зурова и молчаливой терпимости Муромцевой, Галя поддалась влиянию и таланту новой раскрепощённой личности. По возвращению в «семью» началась бурная переписка. Примерно через год Марга приехала в гости, тут и стало ясно, что они не просто подружки. Отчаявшийся Бунин написал в своих воспоминаниях: «Я думал, придет какой-нибудь хлыщ со стеклянным пробором в волосах. А ее увела у меня баба…». Марга с Галиной уехали в Германию. Страдающий Бунин написал знаменитые «Тёмные аллеи».
Последние годы семейной жизни Бунина с женой и любовницей
Начавшаяся мировая война привела Маргу с Галей снова под крышу к Буниным в безопасный провинциальный Грасс. Теперь тут ещё жил секретарь Бахрах. Нобелевская премия была потрачена уже давно и очень быстро. Шесть человек жили впроголодь, перебиваясь случайными заработками. Окружающие воспринимали ситуацию ехидно. Писатель Василий Яновский, встречая Бунина, непременно спрашивал: “Как изволите поживать, Иван Алексеевич, в смысле сексуальном? – Вот дам между глаз, так узнаешь, – был ответ”.
Маргарита и Галина уехали только после войны, им удалось трудоустроиться в США в русском отделе ООН, до самой смерти они были вместе.
Бунин умер в 1953 году, так и не отправившись от потери Кузнецовой, после её отъезда он больше не мог творить, ограничиваясь публикациями воспоминаний и язвительными историями о знакомых писателях.
Верная Муромцева пережила его на 8 лет, получая после смерти Ивана пенсию из СССР как «вдова выдающегося русского писателя». Согласно завещанию, её похоронили в одной могиле с Буниным. Дни Веры скрашивал Леонид Зуров, унаследовавший впоследствии писательский архив четы. Зуров закончил свой земной путь в 1971 году в психиатрической клинике. А нам достались выдающиеся произведения великого русского писателя, написанные под влиянием невероятных любовных страстей.
Видео: История жизни и любви Ивана Бунина
Людмила Александровна Бунина
Семья Буниных очень ярка, самодовлеюща, с резко выраженными чертами характеров, страстей и дарований. Несмотря на вечные споры между некоторыми членами этой семьи, частенько переходящие в ссоры, а еще быстрее снова проходящие, все они были сильно привязаны друг к другу, легко прощая недостатки каждого, и считали себя какой-то особенной семьей, как это часто бывает в семьях, где мать самоотверженна, любит детей до самозабвения и, вероятно, незаметно для себя внушает им, что лучше их нет никого на свете .
Маргарита Валентиновна Голицына (урожд. Рышкова), троюродная племянница Бунина:
Насколько я помню Людмилу Александровну ‹…›, она была небольшого роста, всегда бледная, с голубыми глазами, неизменно грустная, сосредоточенная в себе, и я не помню, чтобы она когда-нибудь улыбнулась .
Вера Николаевна Муромцева-Бунина:
Людмила Александровна, рожденная Чубарова, происходила ‹…› из хорошего рода. Она была дальней родственницей Алексею Николаевичу (отцу Бунина. - Сост.), и в ней текла бунинская кровь. Мать ее была в девичестве Бунина, дочь Ивана Петровича.
Людмила Александровна была культурнее мужа, очень любила поэзию, по-старинному нараспев читала Пушкина, Жуковского и других поэтов. Ее грустная поэтическая душа была глубоко религиозной, а все интересы ее сосредоточивались на семье, главное, на детях. ‹…›
В деревне она почувствовала одиночество: в Воронеже Алексей Николаевич почти никогда не отлучался надолго, были и знакомые, и родные. А здесь он неделями пропадал на охоте, гостил у соседей, а она только по большим праздникам ездила в село Рождество, да к матери в Озерки. Старшие сыновья были заняты своим: Юлий по целым дням читал Добролюбова, Чернышевского, так что нянька говорила ему: «Если будете так все время в книжку глядеть, то у вас нос очень вытянется…» Да и жил он в деревне только на каникулах, и у матери сжималось сердце при мысли, что ее первенец вот-вот уедет за четыреста верст от дому! Евгений немного занимался хозяйством, это было ему по душе; ходил на «улицу», - на сборище деревенской молодежи, где под гармонию плясали и «страдали». ‹…› Он купил себе дорогую гармонию-ливенку и все досуги упражнялся на ней. И мать все время проводила с Ваней, все больше привязываясь к нему, избаловала его донельзя .
Лидия Валентиновна Рышкова-Колбасникова:
Людмила Александровна была женщина суровая, неприветливая, ей много пришлось пережить из-за беспечности мужа .
Вера Николаевна Муромцева-Бунина:
Мать имела характер меланхолический. Она подолгу молилась перед своими темными большими иконами, ночью простаивала часами на коленях, часто плакала, грустила. ‹…›
А тревожиться и горевать у нее уже были основательные причины: долги все росли, дохода с хутора было мало, а семья увеличивалась - было уже пять человек детей .
Евгений Алексеевич Бунин (1858–1935), старший брат писателя:
У нас еще был маленький братишка Анатолий, и за ним ходила кормилица Наталья. Она была в то время солдатка. Как-то, в отсутствие моих родителей, заявился из солдат ее муж пьяный, начал к ней придираться и хотел ее ударить. Она, думая, что он не дерзнет ее с ребенком бить, подставила ребенка, а он размахнулся, удар пришелся по ребенку, тот закатился неистово. Все это скрыли. Мать моя приехала и не могла понять, отчего мальчик так кричит, а кормилица не сказала. Его нельзя было ничем унять. Послали за фельдшером, тот осмотрел и сказал, что у него перелом ключицы. Повезли его в Елец, но было уже поздно. Мать его день и ночь носила на руках, так что, помню, все плечо у нее было черное. Он, бедный, страшно страдал… и как грустно было слушать, когда несчастный плакал. Мать так, бедная, плакала, что, я думаю, не ручьи, а реки слез пролила. Конечно, он скоро скончался в муках .
Вера Николаевна Муромцева-Бунина:
Вообще она была сильной и здоровой женщиной до своего заболевания астмой, - ей ничего не стоило, например, таскать детей из ванны на руках чуть ли не до четырнадцатилетнего возраста, чтобы они не простудились .
Евгений Алексеевич Бунин:
Нас с братом Юлием отвезли в Елец, в частный пансион для подготовки в гимназию ‹…› Дома же оставались в Бутырках наши родители и трое детей. Старший Костя, лет пяти, болезненный, очень бледный блондин с черными очаровательными глазами, за которые его прозвали вальдшнепом, сестренка Шура, лет трех, и мальчик Сережа, кажется, девяти месяцев. И вот как-то приезжает к ним сестра моего отца - старая девица, святоша, вроде бабушки Ольги Дмитриевны. Из усердия она помазала святым маслицем всех троих детишек. Мать моя, конечно, не подозревала, что эта сумасшедшая тетенька предварительно ходила по дворам деревни Каменки и мазала этим маслицем больных детей крестьянских. На второй или третий день все дети заболевают и на той же неделе умирают от крупа. Можно представить, каково это было пережить моей матери .
Данный текст является ознакомительным фрагментом. Из книги Иванькиада автора Войнович Владимир НиколаевичВера Ивановна Бунина Мне советовали обратиться к Вере Ивановне Буниной. Она у нас в кооперативе Председатель (тоже небось надо с большой буквы) ревизионной комиссии. То есть той самой комиссии, которая обязана наблюдать, чтобы правление вершило свои дела в соответствии с
Из книги Жизнь Бунина и Беседы с памятью автора Бунина Вера НиколаевнаПОЭЗИЯ И ПРАВДА БУНИНА Поэт Дон Аминадо сказал о И. А. Бунине (1870-1953), вспоминая день, когда его не стало:– Великая гора был Царь Иван!Возвратившись из Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем – места вечного успокоения того, кто так страстно любил жизнь и столь вдохновенно писал
Из книги Литературные портреты: По памяти, по записям автора Бахрах Александр ВасильевичЖизнь Бунина 1870-1906
Из книги Бунин. Жизнеописание автора Бабореко Александр КузьмичПоследний день Бунина Одной из больших удач моей жизни я считаю встречи, а иной раз - говорю это без преувеличения или желания прихвастнуть - и очень дружеские отношения с рядом людей, которых принято называть «людьми выдающимися». Одним из них был Иван Алексеевич
Из книги Иван Бунин автора Рощин Михаил МихайловичОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА И. А. БУНИНА 1870, 10 октября - родился в Воронеже, в семье мелкопоместного дворянина Алексея Николаевича Бунина и Людмилы Александровны, урожденной княгини Чубаровой. Детство прошло «в одном из небольших родовых поместий», на хуторе
Из книги Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание автора Солнцева Наталья МихайловнаДм. Черниговский «СОВЕТСКАЯ ХРОНИКА» ИВАНА БУНИНА Здесь впервые публикуются уникальные секретные материалы бывших КГБ СССР и МИД СССР, ныне - архива Службы внешней разведки РФ и Архива внешней политики РФ. Как удалось их обнаружить и рассекретить - сюжет для отдельной
Из книги Русские писатели ХХ века от Бунина до Шукшина: учебное пособие автора Быкова Ольга ПетровнаXIV Пасха 1933 года Юбилей Чествование Бунина Новая квартира «Няня из Москвы» Знамение Французские Альпы Знаменательной в 1933 году оказалась Пасха. В Великую субботу у Шмелева усилились боли, его одолевала слабость. Вдруг навалилась печаль оттого, что три года не был у
Из книги Цветаева без глянца автора Фокин Павел ЕвгеньевичXIX «Темные аллеи» Бунина Об отношении к Советам «О тьме и просветлении» И. А. Ильина Летом 1945 года Бунин публично читал свои произведения. Шмелеву он приглашения не прислал. Читал то, о чем Шмелев не писал. Читал то, что Шмелев считал недостойным бунинского таланта и миссии
Из книги Близкие люди. Мемуары великих на фоне семьи. Горький, Вертинский, Миронов и другие автора Оболенский Игорь ВикторовичТворческий путь И. Бунина В течение довольно длительного времени, вплоть до «Деревни» (1910) и «Суходола» (1911), творчество Бунина не было в центре внимания читающей публики и критики. Его поэзия, вопреки декадентской моде продолжавшая традиции А. Фета, А. Майкова, Я.
Из книги Бунин без глянца автора Фокин Павел ЕвгеньевичТрадиции Л. Толстого у Бунина Обличительная устремленность «Господина из Сан-Франциско» в целом невольно заставляет вспомнить страницы Толстого. В еще большей степени это относится к главному герою рассказа, к бесцельно прожитой им жизни, респектабельной внешне,
Из книги Господь управит автора Авдюгин АлександрМать Мария Александровна Мейн Анастасия Ивановна Цветаева:Высокая, темноволосая (в раннем детстве нашем мама носила прическу, затем сняла косу, и над высоким лбом ее я помню волнистые волосы). Черты ее удлиненного лица не были так женственны и гармоничны, как у первой жены
Из книги автораМария Миронова (жена Александра Менакера и мать Андрея Миронова) Мать. «Я прожила жизнь хорошо» ИЗ ДОСЬЕ: «Мария Владимировна Миронова - актриса, народная артистка Советского Союза. Выступала на эстраде в дуэте со своим мужем, актером Александром Менакером. Дебютировала
Из книги автораСестра
Мария Алексеевна Бунина
Вера Николаевна Муромцева-Бунина:Вошла молодая брюнетка с живыми горячими глазами, в белой блузке, черной юбке, и сразу очень оживленно стала занимать меня.Я не поняла, что это Марья Алексеевна, - как не похожа была она на братьев! }
