Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло.
– Ну, барин, – закричал ямщик, – беда: буран!
«Капитанская дочка»
И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими…
Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская – вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.
Но дни и в мирные и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где же ты?
Через год после того, как дочь Елена повенчалась с капитаном Сергеем Ивановичем Тальбергом, и в ту неделю, когда старший сын, Алексей Васильевич Турбин, после тяжких походов, службы и бед вернулся на Украину в Город, в родное гнездо, белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевскому спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго, что на Взвозе.
Когда отпевали мать, был май, вишневые деревья и акации наглухо залепили стрельчатые окна. Отец Александр, от печали и смущения спотыкающийся, блестел и искрился у золотеньких огней, и дьякон, лиловый лицом и шеей, весь ковано-золотой до самых носков сапог, скрипящих на ранту, мрачно рокотал слова церковного прощания маме, покидающей своих детей.
Алексей, Елена, Тальберг, и Анюта, выросшая в доме Турбиной, и Николка, оглушенный смертью, с вихром, нависшим на правую бровь, стояли у ног старого коричневого святителя Николы. Николкины голубые глаза, посаженные по бокам длинного птичьего носа, смотрели растерянно, убито. Изредка он возводил их на иконостас, на тонущий в полумраке свод алтаря, где возносился печальный и загадочный старик бог, моргал. За что такая обида? Несправедливость? Зачем понадобилось отнять мать, когда все съехались, когда наступило облегчение?
Улетающий в черное, потрескавшееся небо бог ответа не давал, а сам Николка еще не знал, что все, что ни происходит, всегда так, как нужно, и только к лучшему.
Отпели, вышли на гулкие плиты паперти и проводили мать через весь громадный город на кладбище, где под черным мраморным крестом давно уже лежал отец. И маму закопали. Эх… эх…
Много лет до смерти, в доме № 13 по Алексеевскому спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади «Саардамский Плотник», часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях. В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенные башенным боем. Покупал их отец давно, когда женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава. Такие рукава исчезли, время мелькнуло, как искра, умер отец-профессор, все выросли, а часы остались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что, если бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер родной голос и ничем пустого места не заткнешь. Но часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и «Саардамский Плотник», и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий.
Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата, и кровати с блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на руке Алексея Михайловича, с Людовиком XIV, нежащимся на берегу шелкового озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном поле, что мерещились маленькому Николке в бреду скарлатины, бронзовая лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой, золоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, – все семь пыльных и полных комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей, молвила:
– Дружно… живите.
Но как жить? Как же жить?
Алексею Васильевичу Турбину, старшему, – молодому врачу – двадцать восемь лет. Елене – двадцать четыре. Мужу ее, капитану Тальбергу, – тридцать один, а Николке – семнадцать с половиной. Жизнь-то им как раз перебило на самом рассвете. Давно уже начало мести с севера, и метет, и метет, и не перестает, и чем дальше, тем хуже. Вернулся старший Турбин в родной город после первого удара, потрясшего горы над Днепром. Ну, думается, вот перестанет, начнется та жизнь, о которой пишется в шоколадных книгах, но она не только не начинается, а кругом становится все страшнее и страшнее. На севере воет и воет вьюга, а здесь под ногами глухо погромыхивает, ворчит встревоженная утроба земли. Восемнадцатый год летит к концу и день ото дня глядит все грознее и щетинистей.
Упадут стены, улетит встревоженный сокол с белой рукавицы, потухнет огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи. Мать сказала детям:
– Живите.
А им придется мучиться и умирать.
Как-то, в сумерки, вскоре после похорон матери, Алексей Турбин, придя к отцу Александру, сказал:
– Да, печаль у нас, отец Александр. Трудно маму забывать, а тут еще такое тяжелое время. Главное, ведь только что вернулся, думал, наладим жизнь, и вот…
Он умолк и, сидя у стола, в сумерках, задумался и посмотрел вдаль. Ветви в церковном дворе закрыли и домишко священника. Казалось, что сейчас же за стеной тесного кабинетика, забитого книгами, начинается весенний, таинственный спутанный лес. Город по-вечернему глухо шумел, пахло сиренью.
– Что сделаешь, что сделаешь, – конфузливо забормотал священник. (Он всегда конфузился, если приходилось беседовать с людьми.) – Воля божья.
– Может, кончится все это, когда-нибудь? Дальше-то лучше будет? – неизвестно у кого спросил Турбин.
Священник шевельнулся в кресле.
– Тяжкое, тяжкое время, что говорить, – пробормотал он, – но унывать-то не следует…
Потом вдруг наложил белую руку, выпростав ее из темного рукава ряски, на пачку книжек и раскрыл верхнюю, там, где она была заложена вышитой цветной закладкой.
– Уныния допускать нельзя, – конфузливо, но как-то очень убедительно проговорил он. – Большой грех – уныние… Хотя кажется мне, что испытания будут еще. Как же, как же, большие испытания, – он говорил все увереннее. – Я последнее время все, знаете ли, за книжечками сижу, по специальности, конечно, больше всего богословские…
Он приподнял книгу так, чтобы последний свет из окна упал на страницу, и прочитал:
– «Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод; и сделалась кровь».
Итак, был белый, мохнатый декабрь. Он стремительно подходил к половине. Уже отсвет рождества чувствовался на снежных улицах. Восемнадцатому году скоро конец.
Над двухэтажным домом № 13, постройки изумительной (на улицу квартира Турбиных была во втором этаже, а в маленький, покатый, уютный дворик – в первом), в саду, что лепился под крутейшей горой, все ветки на деревьях стали лапчаты и обвисли. Гору замело, засыпало сарайчики во дворе, и стала гигантская сахарная голова. Дом накрыло шапкой белого генерала, и в нижнем этаже (на улицу – первый, во двор под верандой Турбиных – подвальный) засветился слабенькими желтенькими огнями инженер и трус, буржуй и несимпатичный, Василий Иванович Лисович, а в верхнем – сильно и весело загорелись турбинские окна.
«Белая гвардия», Глава 1 – краткое содержание
Живущая в Киеве интеллигентная семья Турбиных – двое братьев и сестра – оказывается в 1918 году посреди круговорота революции . Алексею Турбину, молодому врачу – двадцать восемь лет, он уже успел повоевать на Первой Мировой . Николке – семнадцать с половиной. Сестре Елене – двадцать четыре, полтора года назад она вышла за штабного капитана Сергея Тальберга.
В этом году Турбины похоронили мать, которая, умирая, сказала детям: «Живите!» Но кончается год, уже декабрь, а всё не перестаёт мести страшная метель революционной смуты. Как жить в такое время? Видно придется мучиться и умирать!
Белая гвардия. 1 серия. Фильм по роману М. Булгакова (2012)
Отпевавший маму священник, отец Александр, пророчит Алексею Турбину, что дальше будет ещё труднее. Но убеждает не унывать.
«Белая гвардия», Глава 2 – краткое содержание
Власть посаженного немцами в Киеве гетмана Скоропадского шатается. К городу идут от Белой Церкви войска социалиста Петлюры . Он – такой же грабитель, как большевики , отличается от них одним лишь украинским национализмом.
В декабрьский вечер Турбины собираются в гостиной, слыша через окна уже близкие к Киеву пушечные выстрелы.
В дверь неожиданно звонит друг семьи – молодой, мужественный поручик Виктор Мышлаевский. Он страшно замёрз, не может дойти до дома, просит позволения переночевать. С руганью рассказывает, как стоял в окрестностях города на обороне от петлюровцев. 40 офицеров бросили вечером в чистое поле, не дав даже валенок, и почти без патронов. От страшного мороза стали зарываться в снег – и двое замерзли, а ещё двоим придётся из-за отморожения делать ампутацию ног. Беспечный пьяница, полковник Щёткин, так и не доставил утром смену. Её привёл лишь к обеду храбрый полковник Най-Турс.
Обессиленный Мышлаевский засыпает. Домой возвращается муж Елены, сухой и расчётливый приспособленец капитан Тальберг, прибалт родом. Быстро объясняет жене: гетмана Скоропадского бросают немецкие войска, на которых держалась вся его власть. В час ночи в Германию уходит поезд генерала фон Буссова. Тальберга, благодаря его штабным знакомствам, немцы согласны взять с собой. Он должен собираться к отъезду немедленно, но «тебя, Елена, я взять не могу на скитанья и неизвестность».
Елена тихо плачет, но не возражает. Тальберг обещает, что будет пробираться из Германии через Румынию в Крым и на Дон, чтобы прийти в Киев с войсками Деникина . Он деловито собирает чемодан, наскоро прощается с братьями Елены и в час ночи уезжает с немецким поездом.
«Белая гвардия», Глава 3 – краткое содержание
Турбины занимают 2-й этаж двухэтажного дома № 13 по Алексеевскому спуску, а на первом живёт хозяин дома, инженер Василий Лисович, которого за трусость и бабью суетность знакомые зовут Василисой.
В эту ночь Лисович, занавесив окна в комнате простынёй и пледом, прячет в тайничок внутри стены конверт с деньгами. Он не замечает, что белая простыня на зелено окрашенном окне привлекла внимание одного уличного прохожего. Тот залез на дерево и через щель над верхним краем занавеси видел всё, что делал Василиса.
Подсчитав остаток украинских денег, прибережённых на текущие расходы, Лисович ложится спать. Он видит во сне, как воры вскрывают его тайник, но вскоре с ругательствами просыпается: наверху громко играют на гитаре и поют…
Это пришли к Турбиным ещё двое друзей: штабной адъютант Леонид Шервинский и артиллерист Фёдор Степанов (гимназическая кличка – Карась). Они принесли вино и водку. Вся компания вместе с проснувшимся Мышлаевским усаживается за стол. Карась агитирует всех, кто хочет защищать Киев от Петлюры, поступать в формируемый мортирный дивизион, где отличный командир – полковник Малышев. Шервинский, явно влюблённый в Елену, рад вести об отъезде Тальберга и начинает петь страстную эпиталаму.
Белая гвардия. 2 серия. Фильм по роману М. Булгакова (2012)
Все пьют за то, чтобы союзники по Антанте помогли Киеву отбиться от Петлюры. Алексей Турбин ругает гетмана: он притеснял русский язык, до последних дней не давал формировать армию из русских офицеров – и в решительный момент оказался без войска. Если бы с апреля месяца гетман начал создавать офицерские корпуса, мы бы теперь выгнали большевиков из Москвы! Алексей говорит, что пойдёт в дивизион к Малышеву.
Шервинский передаёт штабные слухи о том, что император Николай не убит , а спасся из рук коммунистов. Все за столом понимают: это маловероятно, но всё же в восторге поют «Боже, Царя храни!»
Мышлаевский и Алексей сильно напиваются. Видя это, Елена укладывает всех спать. Она одна в своей комнате грустно сидит на постели, размышляя об отъезде мужа и вдруг ясно понимая, что за полтора года брака у неё никогда не было уважения к этому холодному карьеристу. С омерзением думает о Тальберге и Алексей Турбин.
«Белая гвардия», Глава 4 – краткое содержание
Весь последний (1918) год в Киев льётся поток состоятельных людей, бегущих из большевицкой России. Он усиливается после избрания гетмана, когда с немецкой помощью удаётся водворить некоторый порядок. Большинство приезжих – праздная, развратная публика. Для неё открываются в городе бесчисленные кафе, театры, клубы, кабаре, где полно закокаиненных проституток.
В Киев съезжается и множество офицеров – с травлеными взорами после развала русской армии и солдатского произвола 1917 года. Вшивые, небритые, плохо одетые офицеры не находят у Скоропадского поддержки. Лишь немногим удаётся поступить в гетманский конвой, щеголяющий фантастическими погонами. Остальные же мыкаются без дела.
Так и остаются закрытыми 4 юнкерских училища, бывших в Киеве до революции. Многим их воспитанниками не удаётся окончить курса. Среди таких – и пылкий Николка Турбин.
В городе спокойно благодаря немцам. Но есть ощущение, что спокойствие это непрочно. Из деревни идут вести, что революционные грабежи крестьян никак нельзя унять.
«Белая гвардия», Глава 5 – краткое содержание
В Киеве множатся знаки близкой беды. В мае происходит страшный взрыв оружейных складов в предместье на Лысой горе. 30 июля среди бела дня на улице эсеры убивают бомбой главнокомандующего германской армией на Украине, фельдмаршала Эйхгорна. А потом из гетманской тюрьмы выпускают смутьяна Симона Петлюру – загадочного человека, который тут же едет возглавить бунтующих по сёлам крестьян.
Деревенский бунт очень опасен потому, что множество мужиков совсем недавно вернулось с войны – с оружием, и научившись там стрелять. А к концу году немцы терпят поражение в Первой Мировой. У них самих начинается революция , свергают императора Вильгельма . Поэтому-то и спешат они сейчас увести свои войска с Украины.
Белая гвардия. 3 серия. Фильм по роману М. Булгакова (2012)
…Спит Алексей Турбин, и снится ему, что встретил он в преддверии Рая ротмистра Жилина и с ним весь его эскадрон белградских гусар, погибший в 1916 году на Виленском направлении. Подскакал почему-то сюда и их командир – ещё живой полковник Най-Турс в латах крестоносца . Жилин рассказывает Алексею, что апостол Пётр пустил в Рай весь его отряд, хотя прихватили они по дороге с собой нескольких развесёлых баб. И видел Жилин в раю хоромы, расписанные красными звёздами. Пётр сказал, что туда пойдут вскоре красноармейцы, которых много перебьют под Перекопом . Жилин удивился, что пустят в Рай большевиков-безбожников, но сам Всевышний объяснил ему: «Ну не верят они в меня, что ж поделаешь. Один верит, другой не верит, а поступки у вас у всех одинаковые: сейчас друг друга за глотку. Все вы у меня, Жилин, одинаковые – в поле брани убиенные».
Алексей Турбин тоже хотел броситься в райские ворота – но проснулся…
«Белая гвардия», Глава 6 – краткое содержание
Запись в мортирный дивизион идёт в бывшем магазине «Парижский шик» мадам Анжу, в центре города. Утром после пьяной ночи Карась, уже состоящий в дивизионе, ведёт сюда Алексея Турбина и Мышлаевского. Елена дома крестит их перед уходом.
Командир дивизиона, полковник Малышев – молодой человек лет 30-ти, с живыми и смышлёными глазами. Он очень рад приходу Мышлаевского – артиллериста, воевавшего на немецком фронте. К доктору Турбину Малышев вначале насторожен, но очень радуется, узнав, что тот не социалист, как большинство интеллигентов, а ярый ненавистник Керенского .
Мышлаевского и Турбина записывают в дивизион. Через час они должны явиться на плац Александровской гимназии, где идёт обучение солдат. Турбин забегает в этот час домой, а по пути обратно к гимназии внезапно видит толпу народу, несущую гробы с телами нескольких прапорщиков. Петлюровцы окружили и перебили этой ночью офицерский отряд в деревне Попелюхе, повыкалывали глаза, на плечах повырезали погоны…
Турбин сам учился в Александровской гимназии, и вот судьба после фронта вновь забросила его сюда. Гимназистов сейчас нет, здание стоит пустым, а на плацу юноши-добровольцы, студенты и юнкера, бегают у страшных, тупорылых мортир, учась обращаться с ними. Занятиями руководят старший офицер дивизиона Студзинский, Мышлаевский и Карась. Турбину поручают обучить двух бойцов фельдшерскому делу.
Приходит полковник Малышев. Студзинский и Мышлаевский тихо докладывают ему свои впечатления от новобранцев: «Драться будут. Но полная неопытность. На сто двадцать юнкеров восемьдесят студентов, не умеющих держать в руках винтовку». Малышев с хмурым видом извещает офицеров, что штаб не даст дивизиону ни лошадей, ни снарядов, так что придётся бросить занятия с мортирами и обучать стрельбе из винтовки. Полковник распоряжается распустить на ночь большую часть новобранцев, оставив в гимназии лишь 60 лучших юнкеров как караул для оружия.
В вестибюле гимназии офицеры снимают драп с портрета её основателя – императора Александра I , который висел закрытым с первых дней революции. Государь указывает на портрете рукой на Бородинские полки. Глядя на картину, Алексей Турбин вспоминает счастливые дореволюционные дни. «Император Александр, спаси Бородинскими полками гибнущий дом! Оживи, сведи их с полотна! Они побили бы Петлюру».
Малышев приказывает дивизиону вновь собраться на плацу завтра утром, но Турбину он разрешает прибыть лишь в два часа дня. Оставшийся караул юнкеров под командой Студзинского и Мышлаевского всю ночь топит в гимназии печи «Отечественными записками» и «Библиотекой для чтения» за 1863 год…
«Белая гвардия», Глава 7 – краткое содержание
В гетманском дворце этой ночью – неприличная суета. Скоропадский, мечась перед зеркалами, переодевается в форму германского майора. Вошедший врач наглухо забинтовывает ему голову, и гетмана увозят на машине от бокового подъезда под видом немецкого майора Шратта, который якобы случайно ранил себя в голову, разряжая револьвер. О бегстве Скоропадского не знает ещё никто в городе, но военные сообщают об этом полковнику Малышеву.
Утром Малышев объявляет бойцам своего дивизиона, собравшимся в гимназию: «За ночь в государственном положении на Украине произошли резкие и внезапные изменения. Поэтому мортирный дивизион распущен! Возьмите здесь в цейхгаузе все из оружия, что каждый пожелает, и расходитесь по домам! Тем, кто хочет продолжать борьбу, я бы советовал пробираться к Деникину на Дон ».
Среди ошеломлённых, ничего не понимающих юношей проходит глухой ропот. Капитан Студзинский делает даже попытку арестовать Малышева. Однако тот громким окриком успокаивает волнение и продолжает: «Вы хотите защищать гетмана? Но он сегодня около четырех часов утра, позорно бросив нас всех на произвол судьбы, бежал, как последняя каналья и трус, вместе с командующим армией генералом Белоруковым! У Петлюры на подступах к городу свыше чем стотысячная армия. В неравных боях с нею сегодня погибнут кучки офицеров и юнкеров, стоящие в поле и брошенные двумя прохвостами, которых следовало бы повесить. А вас я распускаю, чтобы спасти от верной смерти!»
Многие юнкера в отчаянии рыдают. Дивизион расходится, попортив, сколько можно успеть, бросаемые мортиры и ружья. Мышлаевский и Карась, не видя в гимназии Алексея Турбина и не зная, что Малышев велел ему придти лишь к двум часам дня, думают, что он уже извещён о роспуске дивизиона.
Часть 2
«Белая гвардия», Глава 8 – краткое содержание
На рассвете, 14 декабря 1918, в деревне Попелюхе под Киевом, где недавно перерезали прапорщиков, петлюровский полковник Козырь-Лешко поднимает свой конный отряд, сабелюк в 400. С пением украинской песни тот выезжает к новой позиции, на другой стороне от города. Так выполняется хитрый план полковника Торопца, командующего облогой Киева. Торопец думает отвлечь городских защитников артиллерийской канонадой с севера, а главную атаку устроить в центре и на юге.
Тем временем, изнеженный полковник Щёткин, руководящий отрядами этих защитников в снежных полях, тайком бросает своих бойцов и уезжает в богатую киевскую квартиру, к полной блондинке, где пьёт кофе и ложится спать…
Нетерпеливый петлюровский полковник Болботун решает ускорить план Торопца – и без подготовки врывается в город со своей конницей. К своему удивлению, он не встречает сопротивления до самого Николаевского военного училища. Лишь там его обстреливают из единственного у них пулемёта человек 30 юнкеров и четыре офицера.
Разведка Болботуна с сотником Галаньбой во главе устремляется по пустой Миллионной улице. Здесь Галаньба рубит шашкой по голове случайно вышедшего к ним навстречу из подъезда Якова Фельдмана – известного в городе еврея, поставщика броневых частей гетмана Скоропадского.
«Белая гвардия», Глава 9 – краткое содержание
На помощь к кучке юнкеров возле училища подходит броневик. После трёх выстрелов его орудия движение полка Болботуна совсем останавливается.
К юнкерам должен был подойти не один броневик, а четыре – и тогда петлюровцам пришлось бы бежать. Но недавно в броневой полк гетмана был назначен командиром второй машины Михаил Шполянский – революционный прапорщик, награждённый лично Керенским, чёрный, с бархатными баками, похожий на Евгения Онегина .
Этот кутила и стихоплёт, приехавший из Петрограда, сорил в Киеве деньгами, основал тут поэтический орден «Магнитный Триолет» под своим председательством, содержал двух любовниц, играл в железку и ораторствовал по клубам. Недавно Шполянский угощал вечером в кафе головку «Магнитного триолета», и после ужина начинающий, но уже больной сифилисом поэт Русаков плакал пьяным на его бобровых манжетах. Шполянский поехал из кафе к своей любовнице Юлии на Малую Провальную улицу, а Русаков, придя домой, со слезами разглядывал красную сыпь на своей груди и на коленях молил о прощении Господа, который наказал его тяжкой болезнью за писание богоборческих стихов.
На следующий день Шполянский, ко всеобщему удивлению, поступил в броневой дивизион Скоропадского, где вместо бобров и цилиндра стал ходить в военном полушубке, весь вымазанный машинным маслом. Четыре гетманских броневика имели большой успех в боях с петлюровцами у города. Но за три дня до рокового 14 декабря Шполянский, собрав потихоньку наводчиков и шоферов машин, стал убеждать их: глупо защищать реакционера-гетмана. Скоро и его, и Петлюру сменит третья, единственно правильная историческая сила – большевики.
Накануне дня 14 декабря Шполянский вместе с другими шоферами засыпал в моторы броневиков сахар. Когда начался бой с вошедшей в Киев конницей, из четырёх автомобилей завелся лишь один. Его и привёл на помощь юнкерам геройский прапорщик Страшкевич. Он задержал врага, но выбить его из Киева не смог.
«Белая гвардия», Глава 10 – краткое содержание
Гусарский полковник Най-Турс – геройский фронтовик, который говорит, картавя, и поворачивается всем корпусом, глядя вбок, ибо после ранения у него сведена шея. В первые дни декабря он вербует до 150 юнкеров во второй отдел дружины по обороне города, но требует для всех них папах и валенок. Чистенький генерал Макушин в отделе снабжения отвечает, что столько обмундирования у него нет. Най тогда зовёт несколько своих юнкеров с заряженными винтовками: «Пишите тгебование, ваше пгевосходительство. Живей. Нам некогда, нам чегез час выходить. Непгиятель под самым гогодом. А не напишешь, гвупый стагик, я тебя из кольта звякну в голову, ты ноги пготянешь». Генерал прыгающей рукой пишет на бумаге: «Выдать».
Всё утро 14-го декабря отряд Ная сидит в казармах, не получая распоряжений. Лишь днём ему приходит приказ идти на охрану Политехнического шоссе. Здесь, в три часа дня Най видит подходящий петлюровский полк Козыря-Лешко.
По приказу Ная его батальон даёт несколько залпов по врагу. Но, видя, что противник появился и сбоку, он велит своим бойцам отступать. Посланный на разведку в город юнкер, вернувшись, сообщает, что петлюровская конница уже со всех сторон. Най зычно кричит своим цепям: «Спасайся, кто как может!»
…И первый отдел дружины – 28 юнкеров, среди которых и Николка Турбин, до обеда томится без дела в казармах. Только в три часа дня неожиданно звонит телефон: «Идите на улицу по маршруту!» Командира нет – и приходится вести всех Николке, как старшему.
…Алексей Турбин спит в этот день допоздна. Проснувшись, он спешно собирается к дивизиону в гимназию, ничего не зная о городских событиях. На улице его удивляют близкие звуки пулемётной стрельбы. Доехав на извозчике до гимназии, он видит – дивизиона там нет. «Ушли без меня!» – в отчаянии думает Алексей, но с удивлением замечает: мортиры остались на прежних местах, и они без замков.
Догадываясь, что случилась катастрофа, Турбин бежит в магазин мадам Анжу. Там переодетый в студента полковник Малышев жжёт в печи списки бойцов дивизиона. «Вы ещё ничего не знаете? – кричит Малышев Алексею. – Снимайте скорее погоны и бегите, прячьтесь!» Он рассказывает о бегстве гетмана и о том, что дивизион распущен. Махая кулаками, клянёт штабных генералов.
«Бегите! Только не на улицу, а через чёрный ход!» – восклицает Малышев и скрывается в задней двери. Обомлевший Турбин срывает с себя погоны и устремляется туда же, где исчез полковник.
«Белая гвардия», Глава 11 – краткое содержание
Николка проводит 28 своих юнкеров через весь Киев. На последнем перекрёстке, отряд ложится с винтовками на снег, готовят пулемёт: стрельба раздаётся совсем близко.
Вдруг на перекрёсток вылетают другие юнкера. «Бегите с нами! Спасайся, кто может!» – кричат они николкиным.
Последним из бегущих показывается полковник Най-Турс с кольтом в руке. «Юнкегга! Слушай мою команду! – кричит он. – Сгывай погоны, кокагды, бгосай огужие! По Фонагному пегеулку – только по Фонагному! – двогами на Газъезжую, на Подол! Бой кончен! Штабные – стегвы!..»
Юнкера разбегаются, а Най бросается к пулемёту. К нему подскакивает и не бежавший со всеми Николка. Най гонит его: «Удигай, гвупый мавый!», но Николка: «Не желаю, господин полковник».
На перекрёсток выскакивают конники. Най даёт по ним пулемётную очередь. Несколько всадников падают, остальные тут же исчезают. Однако залегшие дальше по улице петлюровцы открывают по двоим у пулемёта ураганную стрельбу. Най падает, истекая кровью, и умирает, успев лишь сказать: «Унтег-цег, бгосьте гегойствовать… Мало-Пговальная…» Николка, схватив кольт полковника, чудом заползает под шквальным обстрелом за угол, в Фонарный переулок.
Вскочив, он бросается в первый же двор. Здесь его с криком «Держи! Юнкерей держи!» – пытается схватить дворник. Но Николка бьёт его рукояткой кольта в зубы, и дворник убегает с окровавленной бородой.
Николка на бегу перелезает через две высокие стены, раскровянив на ногах пальцы и обломав ногти. Выбежав запыханным на Разъезжую улицу, рвёт на ходу свои документы. Он устремляется к Подолу, как и приказывал Най-Турс. Встретив по пути кадета с винтовкой, вдавливает его в подъезд: «Прячьтесь. Я – юнкер. Катастрофа. Петлюра Город взял!»
Через Подол Николка счастливо добирается домой. Там плачет Елена: Алексей не вернулся!
К ночи изнеможённый Николка забывается тревожным сном. Но его будит шум. Сев на кровати, он смутно видит перед собой странного, незнакомого человека во френче, галифе и сапогах с жокейскими отворотами. В руке у него клетка с кенаром. Незнакомец говорит трагическим голосом: «Она была с любовником на том самом диване, на котором я читал ей стихи. А я после векселей на семьдесят пять тысяч подписал не задумываясь, как джентльмен… И, представьте, совпадение: я прибыл сюда одновременно с вашим братом».
Услышав про брата, Николка молнией вылетает в столовую. Там в чужом пальто и чужих брюках лежит на диване синевато-бледный Алексей, возле которого мечется Елена.
Алексей ранен пулей в руку. Николка мчится за врачом. Тот обрабатывает рану и объясняет: пуля не затронула ни кость, ни крупные сосуды, но в рану попали клочья шерсти от шинели, поэтому начинается воспаление. А в госпиталь везти Алексея нельзя – там найдут петлюровцы…
Часть 3
Глава 12
Появившийся у Турбиных незнакомец – племянник Сергея Тальберга Ларион Суржанский (Лариосик), человек странноватый и беспечный, но добрый и участливый. Ему изменила жена в родном Житомире, и, душевно страдая в своём городе, он решил поехать погостить к Турбиным, которых раньше никогда не видел. Мама Лариосика, предупреждая о его приезде, дала в Киев телеграмму в 63 слова, но по военному времени она не дошла.
В тот же день, неловко повернувшись в кухне, Лариосик разбивает дорогой сервиз Турбиных. Он, комично, но искренне извиняется, а потом достаёт из-за подкладки френча спрятанные там восемь тысяч и отдаёт Елене – на своё содержание.
Из Житомира в Киев Лариосик добирался 11 дней. Поезд был остановлен петлюровцами, и Лариосик, принятый ими за офицера, лишь чудом избег расстрела. По своему чудачеству он рассказывает об этом Турбиным как об обычном мелком происшествии. Несмотря на странности Лариосика, он всем в семье нравится.
Служанка Анюта рассказывает, как прямо на улице видела трупы двух убитых петлюровцами офицеров. Николка гадает, живы ли Карась с Мышлаевским. И почему Най-Турс перед смертью упомянул Мало-Провальную улицу? С помощью Лариосика Николка прячет Най-Турсов кольт и свой собственный браунинг, повесив их в коробке за окно, выходящее в узкий, занесённый сугробами прогалок, на глухую стену соседнего дома.
У Алексея на следующий день температура вырастает выше сорока. Он начинает бредить и по временам повторяет женское имя – Юлия . В грёзах он видит перед собой полковника Малышева, жгущего документы, и вспоминает, как сам выбежал через чёрный ход из магазина мадам Анжу...
Глава 13
Выбежав тогда из магазина, Алексей совсем близко слышит стрельбу. По дворам он выбирается на улицу, и, зайдя за один поворот, видит прямо перед собой пеших петлюровцев с винтовками.
«Стый! – кричат они. – Да то ж офицер! Тримай офицера!» Турбин бросается бежать, нащупывая в кармане револьвер. Он сворачивает в Мало-Провальную улицу. Сзади звучат выстрелы, и Алексей чувствует, будто кто-то деревянными клещами рванул его за левую подмышку.
Он вынимает револьвер из кармана, шесть раз стреляет в петлюровцев – «седьмая пуля себе, а то будут мучить, погоны на плечах вырежут». Впереди – глухой закоулок. Турбин ждёт верной гибели, но из стены ограды выступает молодая женская фигура, крича с простёртыми руками: «Офицер! Сюда! Сюда…»
Она – у калитки. Он бросается к ней. Незнакомка закрывает за ним калитку на щеколду и бежит, ведя его за собой, по целому лабиринту узких проходов, где – ещё несколько калиток. Они вбегают в подъезд, а там – в открытую дамой квартиру.
Обессиленный от потери крови Алексей без сознания опускается на пол в передней. Женщина приводит его в чувство, брызгая водой, а потом перевязывает.
Он целует ей руку. «Ну, вы храбрый! – восхищённо говорит она. – Один петлюровец упал от ваших выстрелов». Алексей представляется даме, и она называет своё имя: Юлия Александровна Рейсс.
Турбин видит в квартире пианино и фикусы. На стене висит фото мужчины с эполетами, но Юлия дома одна. Она помогает Алексею дойти до дивана.
Он ложится. Ночью у него начинается жар. Юлия сидит рядом. Алексей вдруг закидывает руку ей за шею, притягивает к себе и целует в губы. Юлия укладывается рядом и гладит ему голову, пока он не засыпает.
Рано утром она выводит его на улицу, садится вместе с ним на извозчика и привозит домой к Турбиным.
Глава 14
В следующий вечер объявляются Виктор Мышлаевский и Карась. Они приходят к Турбиным переодетыми, без офицерской формы, узнавая плохие новости: у Алексея, кроме раны, ещё и тиф: температура доходит уже до сорока.
Приходит и Шервинский. Горячий Мышлаевский клянёт последними словами гетмана, его главнокомандующего и всю «штабную ораву».
Гости остаются ночевать. Поздно вечером все садятся играть в винт – Мышлаевский в паре с Лариосиком. Узнав, что Лариосик иногда пишет стихи, Виктор подсмеивается над ним, говоря, что сам из всей литературы признаёт только «Войну и мир »: «её писал не обормот какой-нибудь, а артиллерийский офицер ».
Лариосик плохо играет в карты. Мышлаевский кричит на него за неверные ходы. В разгар перепалки вдруг раздаётся звонок в дверь. Все застывают, предполагая ночной петлюровский обыск? Мышлаевский с предосторожностями идёт открывать. Однако оказывается, что это почтальон, принесший ту самую телеграмму в 63 слова, которую написала мать Лариосика. Елена читает её: «Страшное несчастье постигло моего сына точка Актер оперетки Липский…»
В дверь внезапно и дико стучат. Все вновь каменеют. Но на пороге – не пришедшие с обыском, а растрёпанный Василиса, который, едва войдя, падает в руки Мышлаевскому.
Глава 15
Этим вечером Василиса с женой Вандой вновь прятали деньги: пришпиливали их кнопками к нижней стороне крышки стола (так делали тогда многие киевляне). Но недаром несколько дней назад какой-то прохожий наблюдал с дерева через окно, как Василиса пользовался своим стенным тайником...
Близ сегодняшней полночи в квартиру к нему и Ванде звонят. «Открывай. Та не отходи, а то стрельнем через дверь…», – раздаётся голос с той стороны. Василиса дрожащими руками отворяет.
Входят трое. У одного лицо с маленькими, глубоко запавшими глазками, похоже на волчье. Второй – гигантского роста, молодой, с голыми, без щетины щеками и бабьими повадками. Третий – с провалившимся носом, изъеденным сбоку гноеточащей коростой. Тычут Василисе «мандат»: «Предписуется зробить обыск у жителя Василия Лисовича, по Алексеевскому спуску, дом № 13. За сопротивление карается росстрилом». Мандат выдан якобы каким-то «куренём» петлюровского войска, но печать очень неразборчива.
Волк и изуродованный вынимают кольт и браунинг и направляют на Василису. У того кружится голова. Пришедшие тут же начинают выстукивать стены – и по звуку находят тайник. «Ах ты, сучий хвост. Грόши в стенку запечатав? Тебя же убить треба!» Забирают из тайника деньги и ценности.
Гигант сияет от радости, увидев под кроватью Василисины шевровые ботинки с лакированными носами и начинает переобуваться в них, сбросив собственную рвань. «Накопил вещей, нажрал морду, розовый, як свинья, а ты бачишь, в чем добрые люди ходют? – злобно шипит Волк Василисе. – У него ноги мороженые, он в окопах за тебя гнил, а ты на граммофонах играл».
Изуродованный снимает штаны и, оставшись в одних изодранных подштанниках, надевает висевшие на стуле Василисины брюки. Волк меняет свою грязную гимнастерку на пиджак Василисы, берёт со стола часы и требует, чтобы Василиса написал расписку, что отдал всё взятое у него добровольно. Лисович, чуть не плача, выводит на бумаге под диктовку Волка: «Вещи… у целости сдал при обыске. И претензий нияких не маю». – «А кому сдал?» – «Пишить: получили у целости Немоляка, Кирпатый и отаман Ураган».
Все трое уходят, предупредив напоследок: «Як накапаете на нас, то вас наши хлопцы вбьють. С квартиры до утра не выходить, за це строго взыскуеться…»
Ванда после их ухода падает на сундук и рыдает. «Боже. Вася… Да ведь, это был не обыск. Это были бандиты!» – «Я и сам понял!» Потоптавшись на месте, Василиса бросается в квартиру к Турбиным...
Оттуда все спускаются к нему. Мышлаевский советует никуда не жаловаться: все равно никого не поймают. А Николка, узнав, что бандиты были вооружены кольтом и браунингом, бросается к коробке, которую он с Лариосиком повесил за своим окном. Та пуста! Оба револьвера украдены!
Лисовичи умоляют, чтобы кто-нибудь из офицеров провёл у них остаток ночи. На это соглашается Карась. Скупая Ванда, поневоле расщедрившись, угощает его у себя дома маринованными грибами, телятиной и коньяком. Довольный Карась ложится на тахту, а Василиса садится рядом в кресле и горестно причитает: «Все, что нажито упорным трудом, в один вечер перешло в карманы каких-то негодяев… Я не отрицаю революцию, я бывший кадет . Но у нас в России революция выродилась в пугачёвщину . Исчезло главное – уважение к собственности. И теперь у меня является зловещая уверенность, что спасти нас может только самодержавие! Злейшая диктатура!»
Глава 16
В киевском соборе Святой Софии – масса народу, не протолкнуться. Здесь служат молебен в честь занятия города Петлюрой. В толпе дивятся: «Но ведь петлюровцы – социалисты. При чем же здесь попы? – Да попам дай синенькую, так они и дьяволу обедню отслужат».
По сильному морозу народная река течёт крестным ходом от храма на главную площадь. Сторонников Петлюры в толпе немного большинство собралось лишь из любопытства. Женщины вскрикивают: «Ой, хочу побачить Петлюру. Кажуть, вин красавец неописуемый». Но его самого нигде не видно.
По улицам на площадь идут парадом петлюровские войска под жёлто-блакитными знамёнами. Едут конные полки Болботуна и Козыря-Лешко, шагают сечевые стрельцы (воевавшие в Первой Мировой против России за Австро-Венгрию). С тротуаров звучат приветственные клики. Услышав возглас: «Тримай их! Офицеры! Я их бачив в погонах!» – несколько петлюровцев хватают двоих указанных в толпе людей и тащат в переулок. Оттуда раздаётся залп. Тела убитых бросают прямо на тротуаре.
Забравшись в нишу на стене одного дома, за парадом следит Николка.
Около замерзшего фонтана собирается небольшой митинг. На фонтан поднимают оратора. Крикнув: «Народу слава!» и в первых словах порадовавшись взятию города, тот вдруг называет слушателей «товарищами » и зовёт их: «Дадим клятву, що мы не зложим оружие, доки червонный прапор не будет развеваться над всем миром трудящихся. Хай живут Советы рабочих, селянских и казачьих депутатов…»
Вблизи мелькают в густом бобровом воротнике глаза и черные онегинские баки прапорщика Шполянского. Один из толпы истошно кричит, кидаясь к оратору: «Тримай його! Це провокация. Большевик! Москаль!». Но стоящий рядом со Шполянским человек хватает крикуна за пояс, а другой вопит: «Братцы, часы срезали!» Толпа бросается бить, как вора, того, кто хотел арестовать большевика.
Оратор в это время исчезает. Вскоре в переулке можно видеть, как Шполянский угощает его папиросой из золотого портсигара.
Толпа гонит перед собой избитого «ворюгу», который жалобно всхлипывает: «Вы не маете права! Я известный украинский поэт. Моя фамилия Горболаз. Я написал антологию украинской поэзии!» В ответ его бьют по шее.
На эту сцену глядят с тротуара Мышлаевский и Карась. «Молодцы большевики, – говорит Карасю Мышлаевский. – Видал, как ловко орателя сплавили? За что люблю – за смелость, мать их за ногу».
Глава 17
После долгих поисков Николка узнаёт, что семья Най-Турса живёт на Мало-Провальной, 21. Сегодня, прямо с крестного хода, бежит туда.
Дверь открывает хмурая дама в пенсне, глядящая подозрительно. Но узнав, что у Николки сведения о Нае, впускает его в комнату.
Там ещё две женщины, пожилая и молодая. Обе похожи на Ная. Николка понимает: мать и сестра.
«Ну, говорите же, ну…» – упрямо добивается старшая. Видя молчание Николки, она кричит молодой: «Ирина, Феликс убит!» – и валится навзничь. Начинает рыдать и Николка.
Он рассказывает матери и сестре, как геройски погиб Най – и вызывается ехать искать его тело в мертвецкую. Сестра Ная, Ирина, говорит, что поедет вместе с ним...
В морге отвратительный, ужасный запах, столь тяжёлый, что кажется липким; кажется, что его можно даже видеть. Николка и Ирина суют купюру сторожу. Тот докладывает о них профессору и получает разрешение искать тело среди многих, привезённых в последние дни.
Николка уговаривает Ирину не входить в комнату, где лежат штабелями, как дрова, голые человеческие тела, мужские и женские. Николка замечает труп Ная сверху. Вместе со сторожем они вывозят его наверх.
В ту же ночь тело Ная обмывают в часовне, одевают во френч, на лоб кладут венец, а на грудь – георгиевскую ленту. Старуха-мать с трясущейся головой благодарит Николку, а он вновь плачет и выходит из часовни на снег...
Глава 18
Утром 22 декабря Алексей Турбин лежит при смерти. Седой профессор-врач говорит Елене, что надежды почти нет, и уезжает, оставив на всякий случай при больном своего ассистента, Бродовича.
Елена с искажённым лицом проходит в свою комнату, опускается на колени перед иконой Богоматери и начинает страстно молиться. «Пречистая Дева. Упроси сына своего послать чудо. За что в один год кончаешь нашу семью? Мать взяла у нас, мужа у меня нет и не будет, это я уже ясно понимаю. А теперь и Алексея отнимаешь. Как мы будем вдвоем с Николом в такое время?»
Речь её идёт непрерывным потоком, глаза становятся безумными. И чудится ей, что рядом у развороченной гробницы, проявился Христос, воскресший, благостный и босой. А дверь в комнату приотворяет Николка: «Елена, иди к Алексею скорее!»
К Алексею возвращается сознание. Он понимает: только что миновал – и не погубил его – опаснейший кризис болезни. Бродович, взволнованный и потрясённый, дрожащей рукой вводит ему лекарство из шприца.
Глава 19
Проходит полтора месяца. Второго февраля 1919 похудевший Алексей Турбин стоит у окна и вновь слушает удары пушек в окрестностях города. Но теперь не Петлюра идёт изгонять гетмана, а большевики Петлюру. «Вот жуть наступит в городе с большевиками!» – думает Алексей.
Он уже возобновил дома врачебную практику, и сейчас к нему звонит пациент. Это худенький молодой поэт Русаков, больной сифилисом.
Русаков рассказывает Турбину, что раньше был богоборцем и грешником, а теперь день и ночь молится Всевышнему. Алексей говорит поэту, что ни кокаина, ни спиртного, ни женщин ему нельзя. – «Я и так уже удалился от соблазнов и плохих людей, – отвечает Русаков. – Злой гений моей жизни, мерзкий Михаил Шполянский, склоняющий жен на разврат, а юношей на порок, уехал в город дьявола – большевицкую Москву, чтобы полчища аггелов вести на Киев, как некогда шли они на Содом и Гоморру . За ним придёт Сатана – Троцкий ». Поэт предсказывает, что киевлян вскоре ждут ещё более страшные испытания.
Когда Русаков уходит, Алексей, невзирая на опасность от большевиков, чьи обозы уже грохочут по улицам города, идёт к Юлии Рейсс, чтобы поблагодарить её за спасение и подарить ей браслет своей покойной матери.
Дома у Юлии он, не выдержав, обнимает и целует её. Вновь заметив в квартире фото мужчины с чёрными баками, Алексей спрашивает у Юлии, кто это. «Это мой двоюродный брат, Шполянский. Он сейчас уехал в Москву», – потупившись, отвечает Юлия. Ей стыдно признаться, что на самом деле Шполянский был её любовником.
Турбин просит у Юлии разрешения приходить ещё. Она разрешает. Выйдя от Юлии на Мало-Провальную, Алексей неожиданно встречает Николку: он был на этой же улице, но в другом доме – у сестры Най-Турса, Ирины...
Елена Турбина вечером получает письмо из Варшавы. Уехавшая туда подруга Оля извещает: «твой бывший муж Тальберг едет отсюда не к Деникину, а в Париж, с Лидочкой Герц, на которой собирается жениться». Входит Алексей. Елена протягивает ему письмо и плачет у него на груди...
Глава 20
Велик и страшен был год 1918, но 1919 был его страшней.
В первые дни февраля гайдамаки Петлюры бегут из Киева от наступающих большевиков. Больше нет Петлюры. Но заплатит ли кто-нибудь за пролитую им кровь? Нет. Никто. Просто растает снег, взойдет зеленая украинская трава и скроет под собой всё...
Ночью в киевской квартире поэт-сифилитик Русаков читает Апокалипсис , благоговейно замирая над словами: «…и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло...»
А дом Турбиных спит. На первом этаже Василисе снится, что никакой революции не было и что вырастил он на огороде богатый урожай овощей, но прибежали круглые поросята, изрывали пятачками все грядки, а потом стали наскакивать на него самого, скаля острые клыки.
Елене снится, что легкомысленный Шервинский, который всё настойчивее ухаживает за ней, радостно поёт оперным голосом: «Жить, будем жить!!» – «А смерть придет, помирать будем…» – отвечает ему вошедший с гитарой Николка, у которого вся шея в крови, а на лбу желтый венчик с иконками. Поняв, что Николка умрёт, Елена просыпается с криком и долго рыдает...
А во флигеле, радостно улыбаясь, видит счастливый сон про большой алмазный шар на зелёном лугу маленький несмышлёный мальчик Петька...
- Назад
- Вперёд
Ещё по теме...
- Булгаков «Мастер и Маргарита», глава 26. Погребение – читать онлайн полностью
- Финальный монолог Маргариты «Слушай беззвучие» (текст)
- «Собачье сердце», монолог профессора Преображенского о разрухе – текст
- Булгаков «Мастер и Маргарита» – читать онлайн по главам
- Булгаков «Мастер и Маргарита», Эпилог – читать онлайн полностью
- Булгаков «Мастер и Маргарита», глава 32. Прощение и вечный приют – читать онлайн полностью
- Булгаков «Мастер и Маргарита», глава 31. На Воробьевых горах – читать онлайн полностью
- Булгаков «Мастер и Маргарита», глава 30. Пора! Пора! – читать онлайн полностью
- Булгаков «Мастер и Маргарита», глава 29. Судьба мастера и Маргариты определена – читать онлайн полностью
- Булгаков «Мастер и Маргарита», глава 28. Последние похождения Коровьева и Бегемота – читать онлайн полностью
- Булгаков «Мастер и Маргарита», глава 27. Конец квартиры № 50 – читать онлайн полностью
- Булгаков «Мастер и Маргарита», глава 25. Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа – читать онлайн полностью
- Булгаков «Мастер и Маргарита», глава 24. Извлечение Мастера – читать онлайн полностью
Кадр из фильма «Белая гвардия» (2012)
Зима 1918/19 г. Некий Город, в котором явно угадывается Киев. Город занят немецкими оккупационными войсками, у власти стоит гетман «всея Украины». Однако со дня на день в Город может войти армия Петлюры - бои идут уже в двенадцати километрах от Города. Город живёт странной, неестественной жизнью: он полон приезжих из Москвы и Петербурга - банкиров, дельцов, журналистов, адвокатов, поэтов, - которые устремились туда с момента избрания гетмана, с весны 1918 г.
В столовой дома Турбиных за ужином Алексей Турбин, врач, его младший брат Николка, унтер-офицер, их сестра Елена и друзья семьи - поручик Мышлаевский, подпоручик Степанов по прозвищу Карась и поручик Шервинский, адъютант в штабе князя Белорукова, командующего всеми военными силами Украины, - взволнованно обсуждают судьбу любимого ими Города. Старший Турбин считает, что во всём виноват гетман со своей украинизацией: вплоть до самого последнего момента он не допускал формирования русской армии, а если бы это произошло вовремя - была бы сформирована отборная армия из юнкеров, студентов, гимназистов и офицеров, которых здесь тысячи, и не только отстояли бы Город, но Петлюры духу бы не было в Малороссии, мало того - пошли бы на Москву и Россию бы спасли.
Муж Елены, капитан генерального штаба Сергей Иванович Тальберг, объявляет жене о том, что немцы оставляют Город и его, Тальберга, берут в отправляющийся сегодня ночью штабной поезд. Тальберг уверен, что не пройдёт и трёх месяцев, как он вернётся в Город с армией Деникина, формирующейся сейчас на Дону. А пока он не может взять Елену в неизвестность, и ей придётся остаться в Городе.
Для защиты от наступающих войск Петлюры в Городе начинается формирование русских военных соединений. Карась, Мышлаевский и Алексей Турбин являются к командиру формирующегося мортирного дивизиона полковнику Малышеву и поступают на службу: Карась и Мышлаевский - в качестве офицеров, Турбин - в качестве дивизионного врача. Однако на следующую ночь - с 13 на 14 декабря - гетман и генерал Белоруков бегут из Города в германском поезде, и полковник Малышев распускает только что сформированный дивизион: защищать ему некого, законной власти в Городе не существует.
Полковник Най-Турс к 10 декабря заканчивает формирование второго отдела первой дружины. Считая ведение войны без зимней экипировки солдат невозможным, полковник Най-Турс, угрожая кольтом начальнику отдела снабжения, получает для своих ста пятидесяти юнкеров валенки и папахи. Утром 14 декабря Петлюра атакует Город; Най-Турс получает приказ охранять Политехническое шоссе и, в случае появления неприятеля, принять бой. Най-Турс, вступив в бой с передовыми отрядами противника, посылает троих юнкеров узнать, где гетманские части. Посланные возвращаются с сообщением, что частей нет нигде, в тылу - пулемётная стрельба, а неприятельская конница входит в Город. Най понимает, что они оказались в западне.
Часом раньше Николай Турбин, ефрейтор третьего отдела первой пехотной дружины, получает приказ вести команду по маршруту. Прибыв в назначенное место, Николка с ужасом видит бегущих юнкеров и слышит команду полковника Най-Турса, приказывающего всем юнкерам - и своим, и из команды Николки - срывать погоны, кокарды, бросать оружие, рвать документы, бежать и прятаться. Сам же полковник прикрывает отход юнкеров. На глазах Николки смертельно раненный полковник умирает. Потрясённый Николка, оставив Най-Турса, дворами и переулками пробирается к дому.
Тем временем Алексей, которому не сообщили о роспуске дивизиона, явившись, как ему было приказано, к двум часам, находит пустое здание с брошенными орудиями. Отыскав полковника Малышева, он получает объяснение происходящему: Город взят войсками Петлюры. Алексей, сорвав погоны, отправляется домой, но наталкивается на петлюровских солдат, которые, узнав в нем офицера (в спешке он забыл сорвать кокарду с папахи), преследуют его. Раненного в руку Алексея укрывает у себя в доме незнакомая ему женщина по имени Юлия Рейсе. На следующий день, переодев Алексея в штатское платье, Юлия на извозчике отвозит его домой. Одновременно с Алексеем к Турбиным приезжает из Житомира двоюродный брат Тальберга Ларион, переживший личную драму: от него ушла жена. Лариону очень нравится в доме Турбиных, и все Турбины находят его очень симпатичным.
Василий Иванович Лисович по прозвищу Василиса, хозяин дома, в котором живут Турбины, занимает в том же доме первый этаж, тогда как Турбины живут во втором. Накануне того дня, когда Петлюра вошёл в Город, Василиса сооружает тайник, в котором прячет деньги и драгоценности. Однако сквозь щель в неплотно занавешенном окне за действиями Василисы наблюдает неизвестный. На следующий день к Василисе приходят трое вооружённых людей с ордером на обыск. Первым делом они вскрывают тайник, а затем забирают часы, костюм и ботинки Василисы. После ухода «гостей» Василиса с женой догадываются, что это были бандиты. Василиса бежит к Турбиным, и для защиты от возможного нового нападения к ним направляется Карась. Обычно скуповатая Ванда Михайловна, жена Василисы, тут не скупится: на столе и коньяк, и телятина, и маринованные грибочки. Счастливый Карась дремлет, слушая жалобные речи Василисы.
Спустя три дня Николка, узнав адрес семьи Най-Турса, отправляется к родным полковника. Он сообщает матери и сестре Ная подробности его гибели. Вместе с сестрой полковника Ириной Николка находит в морге тело Най-Турса, и в ту же ночь в часовне при анатомическом театре Най-Турса отпевают.
Через несколько дней рана Алексея воспаляется, а кроме того, у него сыпной тиф: высокая температура, бред. По заключению консилиума, больной безнадёжен; 22 декабря начинается агония. Елена запирается в спальне и страстно молится Пресвятой Богородице, умоляя спасти брата от смерти. «Пусть Сергей не возвращается, - шепчет она, - но этого смертью не карай». К изумлению дежурившего при нем врача, Алексей приходит в сознание - кризис миновал.
Спустя полтора месяца окончательно выздоровевший Алексей отправляется к Юлии Рейсе, спасшей его от смерти, и дарит ей браслет своей покойной матери. Алексей просит у Юлии разрешения бывать у неё. Уйдя от Юлии, он встречает Николку, возвращающегося от Ирины Най-Турс.
Елена получает письмо от подруги из Варшавы, в котором та сообщает ей о предстоящей женитьбе Тальберга на их общей знакомой. Елена, рыдая, вспоминает свою молитву.
В ночь со 2 на 3 февраля начинается выход петлюровских войск из Города. Слышен грохот орудий большевиков, подошедших к Городу.
Пересказала
Михаил Булгаков
Белая гвардия
Посвящается Любови Евгеньевне Белозерской
Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все исчезло.
Ну, барин, - закричал ямщик, - беда: буран!
«Капитанская дочка»
И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими…
Часть первая
Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская - вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.
Но дни и в мирные и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где же ты?
Через год после того, как дочь Елена повенчалась с капитаном Сергеем Ивановичем Тальбергом, и в ту неделю, когда старший сын, Алексей Васильевич Турбин, после тяжких походов, службы и бед вернулся на Украину в Город, в родное гнездо, белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевскому спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго, что на Взвозе.
Когда отпевали мать, был май, вишневые деревья и акации наглухо залепили стрельчатые окна. Отец Александр, от печали и смущения спотыкающийся, блестел и искрился у золотеньких огней, и дьякон, лиловый лицом и шеей, весь ковано-золотой до самых носков сапог, скрипящих на ранту, мрачно рокотал слова церковного прощания маме, покидающей своих детей.
Алексей, Елена, Тальберг и Анюта, выросшая в доме Турбиной, и Николка, оглушенный смертью, с вихром, нависшим на правую бровь, стояли у ног старого коричневого святителя Николы. Николкины голубые глаза, посаженные по бокам длинного птичьего носа, смотрели растерянно, убито. Изредка он возводил их на иконостас, на тонущий в полумраке свод алтаря, где возносился печальный и загадочный старик бог, моргал. За что такая обида? Несправедливость? Зачем понадобилось отнять мать, когда все съехались, когда наступило облегчение?
Улетающий в черное, потрескавшееся небо бог ответа не давал, а сам Николка еще не знал, что все, что ни происходит, всегда так, как нужно, и только к лучшему.
Отпели, вышли на гулкие плиты паперти и проводили мать через весь громадный город на кладбище, где под черным мраморным крестом давно уже лежал отец. И маму закопали. Эх… эх…
Много лет до смерти, в доме №13 по Алексеевскому спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади «Саардамский Плотник», часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях. В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенные башенным боем. Покупал их отец давно, когда женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава. Такие рукава исчезли, время мелькнуло, как искра, умер отец-профессор, все выросли, а часы остались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что, если бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер родной голос и ничем пустого места не заткнешь. Но часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамский Плотник, и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий.
Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата, и кровати с блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на руке Алексея Михайловича, с Людовиком XIV, нежащимся на берегу шелкового озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном поле, что мерещились маленькому Николке в бреду скарлатины, бронзовая лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой, золоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, - все семь пыльных и полных комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей, молвила:
Дружно… живите.
Но как жить? Как же жить?
Алексею Васильевичу Турбину, старшему - молодому врачу - двадцать восемь лет. Елене - двадцать четыре. Мужу ее, капитану Тальбергу - тридцать один, а Николке - семнадцать с половиной. Жизнь-то им как раз перебило на самом рассвете. Давно уже начало мести с севера, и метет, и метет, и не перестает, и чем дальше, тем хуже. Вернулся старший Турбин в родной город после первого удара, потрясшего горы над Днепром. Ну, думается, вот перестанет, начнется та жизнь, о которой пишется в шоколадных книгах, но она не только не начинается, а кругом становится все страшнее и страшнее. На севере воет и воет вьюга, а здесь под ногами глухо погромыхивает, ворчит встревоженная утроба земли. Восемнадцатый год летит к концу и день ото дня глядит все грознее и щетинистей.
Упадут стены, улетит встревоженный сокол с белой рукавицы, потухнет огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи. Мать сказала детям:
А им придется мучиться и умирать.
Как-то, в сумерки, вскоре после похорон матери, Алексей Турбин, придя к отцу Александру, сказал:
Да, печаль у нас, отец Александр. Трудно маму забывать, а тут еще такое тяжелое время… Главное, ведь только что вернулся, думал, наладим жизнь, и вот…
Он умолк и, сидя у стола, в сумерках, задумался и посмотрел вдаль. Ветви в церковном дворе закрыли и домишко священника. Казалось, что сейчас же за стеной тесного кабинетика, забитого книгами, начинается весенний, таинственный спутанный лес. Город по-вечернему глухо шумел, пахло сиренью.
Что сделаешь, что сделаешь, - конфузливо забормотал священник. (Он всегда конфузился, если приходилось беседовать с людьми.) - Воля божья.
Священник шевельнулся в кресле.
Тяжкое, тяжкое время, что говорить, - пробормотал он, - но унывать-то не следует…
Потом вдруг наложил белую руку, выпростав ее из темного рукава ряски, на пачку книжек и раскрыл верхнюю, там, где она была заложена вышитой цветной закладкой.
Уныния допускать нельзя, - конфузливо, но как-то очень убедительно проговорил он. - Большой грех - уныние… Хотя кажется мне, что испытания будут еще. Как же, как же, большие испытания, - он говорил все увереннее. - Я последнее время все, знаете ли, за книжечками сижу, по специальности, конечно, больше все богословские…
Посвящается Любови Евгеньевне Белозерской
Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями.
Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение
темное небо смешалось с снежным морем. Все
– Ну, барин, – закричал ямщик, – беда: буран!
«Капитанская дочка»
И судимы были мертвые по написанному в книгах
сообразно с делами своими...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская – вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.
Но дни и в мирные и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где же ты?
Через год после того, как дочь Елена повенчалась с капитаном Сергеем Ивановичем Тальбергом, и в ту неделю, когда старший сын, Алексей Васильевич Турбин, после тяжких походов, службы и бед вернулся на Украину в Город, в родное гнездо, белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевскому спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго, что на Взвозе.
Когда отпевали мать, был май, вишневые деревья и акации наглухо залепили стрельчатые окна. Отец Александр, от печали и смущения спотыкающийся, блестел и искрился у золотеньких огней, и дьякон, лиловый лицом и шеей, весь ковано-золотой до самых носков сапог, скрипящих на ранту, мрачно рокотал слова церковного прощания маме, покидающей своих детей.
Алексей, Елена, Тальберг и Анюта, выросшая в доме Турбиной, и Николка, оглушенный смертью, с вихром, нависшим на правую бровь, стояли у ног старого коричневого святителя Николы. Николкины голубые глаза, посаженные по бокам длинного птичьего носа, смотрели растерянно, убито. Изредка он возводил их на иконостас, на тонущий в полумраке свод алтаря, где возносился печальный и загадочный старик бог, моргал. За что такая обида? Несправедливость? Зачем понадобилось отнять мать, когда все съехались, когда наступило облегчение?
Улетающий в черное, потрескавшееся небо бог ответа не давал, а сам Николка еще не знал, что все, что ни происходит, всегда так, как нужно, и только к лучшему.
Отпели, вышли на гулкие плиты паперти и проводили мать через весь громадный город на кладбище, где под черным мраморным крестом давно уже лежал отец. И маму закопали. Эх... эх...
Много лет до смерти, в доме N13 по Алексеевскому спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади «Саардамский Плотник», часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях. В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенные башенным боем. Покупал их отец давно, когда женщины носили смешные, пузырчатые у плеч рукава. Такие рукава исчезли, время мелькнуло, как искра, умер отец-профессор, все выросли, а часы остались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что, если бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер родной голос и ничем пустого места не заткнешь. Но часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамский Плотник, и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий.
Вот этот изразец, и мебель старого красного бархата, и кровати с блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на руке Алексея Михайловича, с Людовиком XIV, нежащимся на берегу шелкового озера в райском саду, ковры турецкие с чудными завитушками на восточном поле, что мерещились маленькому Николке в бреду скарлатины, бронзовая лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой, золоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, – все семь пыльных и полных комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей, молвила:
– Дружно... живите.
Но как жить? Как же жить?
Алексею Васильевичу Турбину, старшему – молодому врачу – двадцать восемь лет. Елене – двадцать четыре. Мужу ее, капитану Тальбергу – тридцать один, а Николке – семнадцать с половиной. Жизнь-то им как раз перебило на самом рассвете. Давно уже начало мести с севера, и метет, и метет, и не перестает, и чем дальше, тем хуже. Вернулся старший Турбин в родной город после первого удара, потрясшего горы над Днепром. Ну, думается, вот перестанет, начнется та жизнь, о которой пишется в шоколадных книгах, но она не только не начинается, а кругом становится все страшнее и страшнее. На севере воет и воет вьюга, а здесь под ногами глухо погромыхивает, ворчит встревоженная утроба земли. Восемнадцатый год летит к концу и день ото дня глядит все грознее и щетинистей.
Упадут стены, улетит встревоженный сокол с белой рукавицы, потухнет огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи. Мать сказала детям:
– Живите.
А им придется мучиться и умирать.
Как-то, в сумерки, вскоре после похорон матери, Алексей Турбин, придя к отцу Александру, сказал:
– Да, печаль у нас, отец Александр. Трудно маму забывать, а тут еще такое тяжелое время... Главное, ведь только что вернулся, думал, наладим жизнь, и вот...
