(+ 1864), Н.Н. Страхов (+ 1896).

Термин "почвенничество" сложился на основе публицистических призывов Ф.М. Достоевского вернуться к своей "почве", к русским национальным началам, "сделаться русскими":

"...наша задача создать себе новую форму, нашу собственную, родную, взятую из почвы нашей, взятую из народного духа и из народных начал... "

Почвенники ратовали за собрание всего созидательного в идеях и славянофилов и западников .

Первостепенное значение редакцией "Времени" придается задаче распространения грамотности в народе; это главное, на чем должно сосредоточить свои усилия образованное сословие. Отсюда призыв Достоевского снизойти до крестьянского мальчика, оставив отвлеченные теоретические споры и рассуждения о всечеловеческом благе.

Идеи почвенничества были враждебно встречены публицистом M. H. Катковым :

«Народные начала! Коренные основы! А что такое эти начала? Что такое эти основы? Представляется ли вам, господа, что-нибудь совершенно ясное при этих словах? Коль скоро вы, по совести, должны сознаться, что при этих и подобных словах в голове вашей не рождается столь же ясных и определенных понятий, как при имени хорошо известного вам предмета, то бросьте эти слова, не употребляйте их и заткните уши, когда вас будут потчевать ими ».

Критик С.С.Дудышкин из "Отечественных записок" подверг пристрастному обсуждению "Объявление о подписке на журнал "Время" первую статью Достоевского из цикла "Ряд статей о русской литературе". Журнал "Москвитянин" объявил, что программа нового журнала списана как будто с их программы.

Но многим новый журнал понравился, например Некрасову . В первом номере "Свистка" за 1861 год поэт писал:

Что ты задумал, несчастный?

Что ты дерзнул обещать?..

Помысел самый опасный -

Явленье нового журнала

Внезапно потрясло умы:

В нём слышны громы Ювенала,

В нём незаметно духа тьмы,

Отважен тон его суровый,

Его программа широка...

Привет тебе, товарищ новый!

Явил ты мудрость старика.

Неси своей задачи бремя,

Не уставая и любя!

С января года "Время" вошло в число толстых петербургских журналов и вскоре стало соперничать с самыми популярными периодическими изданиями: только за первый год издания "Время" сравнялось по количеству подписчиков с "Отечественными записками" и "Русским словом" (около 4 000 подписчиков) и заняло третью позицию по отношению к двум абсолютным лидерам - "Современнику" Н.А. Некрасова (7 000 подписчиков) и "Русскому вестнику"

Виктор Аксючиц являлся лидером Российского христианского демократического движения, выступал против развала Союзного государства. Являлся советником первого вице-премьера правительства России Бориса Немцова. Виктор с 2009 года возглавляет фонд "Русские университеты". Творчество

Описанные более двадцати лет назад общественные феномены оказываются актуальными и сегодня.

В конце восьмидесятых в СССР обостряются национальные конфликты. Полемике по национальному вопросу не доставало трезвого анализа взрывоопасных проблем. В этом больном вопросе недостойно проявили себя те, кто в других отношениях сохранял здравый смысл. Взаимная распря особенно болезненно отзывалась на «русском вопросе».

В СССР, где русских большинство, разнуздывалась русофобская истерия . Из уст кавказских, украинских и прибалтийских националистов приходилось слышать, что русские организовали голод на Украине, что Русская православная церковь вызвала репрессии украинского духовенства после Второй мировой войны, что ленивые русские свиньи не хотят работать и потому бросают среднюю полосу России, чтобы переселяться в более обеспеченную Прибалтику... Обвинители русского народа не способны признать, что большевики инициировали и голод в Поволжье, что русское крестьянство пострадало от коллективизации более других, что русское православное духовенство было тотально репрессировано... И не хотели видеть очевидный факт, что виновна в этом интернациональная коммунистическая сила, а не русский народ.

Шовинизм малого народа ничем не лучше, чем шовинизм большого. В советской России русофобия стимулировала русский национализм, способствовала химере советского патриотизма . Русофобия подменяла образ реального врага всех народов - денационализированного люмпена - образом мифических русских оккупантов . Националистические предрассудки либеральной интеллигенции не позволяли обнаружить здоровые силы в русском патриотическом движении. С удивительным единодушием советские и западные средства массовой информации муссировали тему деятельности националистического общества «Память», рекламируя маргинальные радикальные группы, которых хватает в любой стране. Но упорно игнорировали конструктивные силы в российском общественном движении.

Альтернативой коммунистическому тоталитаризму в Польше, Прибалтике, на Кавказе или Украине было религиозно-национальное возрождение. Ибо благое будущее невозможно построить без освобождения от губительных утопических экспериментов, основанных на чуждых идеологиях, без восстановления национальной культурной традиции. Но властители умов не распространяли это на русских. И для России освобождение возможно через религиозно-национальное возрождение, воссоздание органичного культурного, экономического и социально-политического уклада. Эта проблема и являлась водоразделом между западниками и почвенниками тех лет. В данном случае оставляются в стороне радикальные крайности в оппонирующих платформах (русофобия одних и шовинизм других), анализируется полемика между умеренными западниками и почвенниками, у которых оставались шансы для диалога.

Западникам по генетической установке сознания чужды ценности русской культуры, они ориентированы на западные образцы, которые им представляются общечеловеческими. Начётнические знания некоторых из них не гарантируют от невежественных суждений о русской истории и культуре. Всё органично русское для западнического сознания имеет отрицательное значение, и нередко из уст интеллигентного человека можно было услышать: Россия - проклятое место, в этой… (какой-нибудь грязный эпитет) стране никогда не было и не может быть ничего хорошего . Положительным признаётся то, что отражает западные образцы.

Для наглядности приведём циркулировавшую в советской прессе цитату из романа В. Гроссмана: «Девятьсот лет просторы России, порождавшие в поверхностном восприятии ощущение душевного размаха, удали и воли, были немой ретортой рабства… Развитие Запада оплодотворялось ростом свободы, а развитие России оплодотворялось ростом рабства… Пора понять отгадчикам России, что одно лишь тысячелетнее рабство создало мистику русской души… русская душа - тысячелетняя раба» . Подобные высказывания о любом другом народе квалифицировались бы как шовинизм. Видный либеральный политический деятель тех лет Анатолий Бочаров писал, что ничего страшного в этих словах не видит, что это скорее «самоосуждение, самоочищение» , убедительная попытка найти истоки «русской революции» , «коллективизации» и прочих «трагических последствий» .

Западническое сознание не способно признать, что в России, как и в любой другой стране, гибельно насильственное внедрение заимствованных утопий. Катастрофические последствия прозападного февраля 1917 года свидетельствуют, что одного - «европейского» - пути для всех народов нет и быть не может. Что западные формы вполне органичны только для Запада. Что подлинное понятие общечеловеческого включает представление о многообразии индивидуальных национальных форм и путей. И только это создаёт условия для плодотворного взаимовлияния и заимствования.

Западники признают суверенность каждой национальной культуры, но только не русской культуры. Никого не удивляло, что польский парламент назывался сеймом, а нарождающееся народовластие в Прибалтике - Думой; что депутаты Съезда Советов из национальных республик говорили о нуждах своих народов и отстаивали их духовное возрождение. Для всех очевидно, что суверенитет Армении или Эстонии означает их национальную самобытность. То, что само собой разумеется для всякого другого народа, на русских в сознании западников не распространяется. Никого не удивляло, что группа московских либеральных депутатов Съезда Советов СССР ни слова не говорили о нуждах русского народа, о необходимости его национального возрождения. Призывы в Прибалтике к возрождению национальных традиций воспринимались нашим общественным мнением вполне естественными. Но по отношению к России либерал А. Бочаров квалифицировал это как «какие-то отвлечённости, вроде того, что спасение России - в возрождении её “традиционных духовно-нравственных заветов”» . Россия, убеждены западники, может развиваться только по западному образцу. Хотя «образец» - очередная утопия, ибо Запад представляет собой сообщество самобытных национальных культур.

Поскольку наши западники всё же не европейцы, их требования к России повторяют заблуждения русской интеллигенции: они видят на Западе в основном периферийные явления. Секуляризованное западническое сознание не может разглядеть христианских корней в европейской цивилизации. Запад держится остатками христианских ценностей, духовных традиций, незримо пронизывающих все сферы. Понять европейскую культуру вне христианства невозможно. Западноевропейский либерализм мог возникнуть в лоне христианства, утверждающего богоподобие человеческой личности, равенство людей перед Богом. Наши либералы воспринимают вырождающиеся формы либерализма: западный индивидуализм и экономический эгоизм. Они хотели бы заимствовать массовую культуру и цивилизацию потребления , которая, как это очевидно для чутких людей на Западе, грозит человечеству самоистреблением.

Насаждая в России общечеловеческие ценности , наши западники воспринимают Европу через интеллигентскую иллюзию «русского Запада» . Утопическое западничество не позволяет адекватно ориентироваться и потому обречено на бесплодие. Если, конечно, утопия очередной раз не оседлает реальность.

Образы возрождения России могла бы предложить почвенническая позиция , предназначенная воплощать общечеловеческие идеалы в национальной реальности. Но почвенники тех лет были не менее утопичны, чем западники, хотя у них отрыв от реальности сказывался по-иному.

Западники быстрее освобождались от марксистско-ленинского дурмана, чем почвенники. (Это не означает полного оздоровления западнического сознания, в котором немало идеологических рецидивов другого толка.) Манифесты почвенников преисполнены симпатий к ленинским идеалам (В двухтысячные годы верность ленинским идеалам сменилась в почвенников на верность сталинизму). Наши патриоты готовы видеть врагов России и русского народа в чём угодно, только не в той идеологии, которая принесла невиданные бедствия нашей стране. При этом у патриотов искренней верности ленинизму больше, чем тактического заигрывания. Болезненная тяга к ленинским нормам была свойственна уважаемым писателям и культурным деятелям, которые своим творчеством помогли соотечественникам освобождаться от идеологических догм.

Чем объяснить патологическую привязанность почвенников-националистов к интернациональной идеологии, к наиболее радикальной антинациональной силе? Эта химера производит отталкивающее впечатление на фоне антикоммунизма западников. Тем не менее искажённая почвенническая ориентация ближе к истине, чем благопристойная западническая. Ибо западничество - это не заблуждение, а экзистенциальная позиция , которая почти не оставляет надежд на корректировку. Симпатии же почвенников к ленинизму - это болезненная реакция и искреннее заблуждение . Болезнь можно излечить, а заблуждающегося - переубедить. В чём причины двоемыслия почвенников?

Прежде всего, в патриотическом невежестве наших патриотов, которые плохо знали историю России, её культуру. Их гуманитарные знания фрагментарны, ибо советское образование вымарывало целые пласты культуры. Их общественно-политическое сознание идеологизировано, поэтому вне марксистско-ленинской идеологии они не способны ориентироваться. Они плохо знали не только религиозную, но и политическую культуру дореволюционной России, её социально-экономический уклад. Поэтому многие почвенники хватались за ленинизм как за последний светлый оплот в доступном им мировоззрении. В этот период разлагается система насилия, но система лжи действует эффективно. Гласность только затрагивала те области, которые способны просветить общество. Люди в России не знали многих фактов собственной истории, культуры, от них во многом была скрыта и суть современных событий.

Помимо непросвещённости, в почвенническом сознании происходит следующая аберрация: оно не способно отказаться от завоеваний Октября потому, что это есть факт нашей истории (Во многом на тех же основаниях в двухтысячные годы симпатии к сталинизму у почвенников вытеснила преданность ленинизму). Как бы это ни было плохо, но поскольку наше , то не может быть враждебным нам. Так стремление патриотов принять на себя ответственность за историю своей страны, не подкреплённое просвещённостью и самокритичностью, приводит к химере: любви к Отечеству и любви к разрушителю Отечества - монстру Ленину. Дальше - больше: виноватыми в наших бедствиях могут быть только не наши , отсюда кампания раскрытия псевдонимов ленинской гвардии .

Секуляризованное сознание западников не позволяет им понять наиболее ценное на Западе, отсутствие христианского просвещения закрывает от почвенников святая святых русской культуры - Православие. Не ощущая христианских основ русской истории, они не способны понять её, видят только охранительно-консервативные тенденции, им ближе Победоносцев, а не Столыпин. Оба убеждённых монархиста, но один призывал подморозить Россию, чем способствовал её погибели, другой проводил либеральные реформы, возрождающие Россию. Как подлинный христианин, Столыпин стремился предоставить максимальные права личности. Как истинный патриот, он считал, что благосостояние и мощь государства могут основываться на свободных ответственных гражданах, которых он воспитывал и в крестьянах, выводя их из общины в индивидуальное владение. Наши почвенники призывали вновь подморозить Россию. Борясь с чуждыми заимствованиями, они отвергали свободы и права человека, что является отрицанием не западнических, а христианских ценностей. Возрождение России - не в консерватизме, а в историческом динамизме, не в реставрации институтов прошлого (например, сельской общины), а в творческом развитии российских традиций.

В современной им жизни почвенники тоже многое видели искажённо. Смешение критериев добра и зла порождало в их сознании фантомы (ленинские нормы, завоевания Октября, чистота партбилета ). Многих почвенников охватывал апокалиптический ужас от молодёжного рока, панков, отсутствия у РСФСР собственного ЦК партии, тогда как бесчеловечная идеология и система её власти негативных эмоций не вызывали.

Многое в позиции почвенников - защитная реакция на западническую антирусскую утопию . Но в их сознании одни фантазмы заменяются другими. Если западники требовали расчленения Советского Союза (вплоть до отделения Сибири, Урала, Поволжья), лишения русских оккупантов в национальных республиках права голоса, изгнания русских агрессоров , то почвенники противопоставляли этому современный вариант единой неделимой коммунистической империи. Очевидная утопичность этой программы почвенникам не очевидна. Если речь идёт о восстановлении России в дореволюционных границах, то почему не возникает вопроса о финляндском и польском генерал-губернаторствах?! Если русские патриоты ратуют за сохранение советской империи, то это означает солидарность с наиболее антирусским режимом! Понятно, когда западников не волнует судьба русских. Но в империалистическом раже русские патриоты забывают о нуждах русского народа. Неужели реальные интересы изнурённого коммунистическим рабством русского народа в том, чтобы любой ценой сохранить единство нашей социалистической родины ?! В том ли историческая миссия русского народа, чтобы насильственно удерживать возле себя тех, кого удержать невозможно?!

Обе крайности - искусственное расчленение страны и стремление сохранить коммунистическую империю - перекрывают путь к органичным формам национального самоопределения народов СССР. Обе тенденции усиливают власть интернациональной идеократии , подчинившей все народы страны.

Судороги почвеннического сознания не могут не вызывать отторжения. Но, чтобы оценить этот феномен, необходимо понять его причины и динамику.

Режим интернациональной идеологии был навязан России насильно. Все социальные слои и общественные силы, в той или иной форме, сопротивлялись насаждению идеократии, чем объясняется беспрецедентный в истории террор. Основной удар пришёлся на русский народ, в том числе и потому, что коммунистическая идеология ему принципиально враждебна. Иными словами, если бы коммунистический режим был производным от рабского русского характера , то ему не понадобилось бы подвергать русских тотальному террору. Так, просвещённый немецкий народ добровольно проголосовал за национал-социалистов, поэтому нацистский режим и не истреблял немецкую нацию.

После семидесятилетнего пленения русский народ находит силы освободиться от коммунистической идеологии. Но оздоровление национального сознания и исторической памяти проходит драматично, проблески сознания чередуются с провалами памяти, а невнятные фразы о свободе содержат рецидивы помутнения. Старшие поколения, сознание которых проштамповано идеологическими догмами, не способны достаточно быстро осознать меняющуюся реальность и вернуться к вечным ценностям. Их борьба за самосохранение и сохранение человеческого достоинства уже потребовала огромных усилий. Немцев и японцев освободили от идеологического плена внешние силы, русский народ мучительно освобождает себя вопреки эгоизму «свободного» мира.

В противоречивом процессе духовного оздоровления закономерны националистические и шовинистические срывы. Где нет своих экстремистов? Тем более в экстремальных исторических обстоятельствах. Радикализм нельзя оправдывать, но, чтобы с ним эффективно бороться, необходимо опознать болезненные рецидивы и отделить их от выздоровления. Русский народ переживает патриотическое религиозное возрождение, путь «не назад, а вперёд - к отцам» (прот. Георгий Флоровский), к воссозданию органичного для тысячелетней православной русской цивилизации общественного сознания, экономического уклада и государственности. В этот период многие молодые люди приходят к православию и патриотическому жизнеощущению. Их сознание свободно от идеологических шор, они обнаруживают под пеплом истинный фундамент России и пытаются воссоздать дом своего Отечества. У новых поколений формируется подлинно христианское отношение: простим отцам нашим их заблуждения, но не повторим их трагических ошибок.

Для многих приход в Православную Церковь одновременно является уходом от опостылевшей действительности. Но молодые люди, просветлённые православной культурой, берутся восстанавливать её современные формы: возникают православные общины, катехизические кружки, богословские семинары, иконописные фонды, христианские музыкальные группы, театры. Христианская творческая активность распространяется на мирскую сферу - возрождаются православные братства, христианские кооперативы, издательства. Религиозно-культурная деятельность объединяет людей, заставляет осознавать своё место и роль в мире, формировать программу действий в области общественной и социальной. Встают вопросы и государственного строительства в своём Отечестве - формируется политическое сознание христиан. Так складывается новая политическая сила - движение патриотического христианского обновления России. Процесс идёт медленнее, чем в национальных республиках потому, что в идеологическом эпицентре было больше разрушено.

Духовное возрождение русского государствообразующего народа не несёт опасности другим народам СССР. Осознания этой истины не хватает общественности национальных республик. Русским патриотам недостаёт чувства собственного достоинства, основания для которого - в великой истории и культуре России, в сопротивлении народа идеологии насилия и лжи. Кровь миллионов мучеников остановила экспансию истребления. Долг современных поколений - оправдать искупительную жертву. Это возможно на пути ответственного труда, черновой работы по отстраиванию своего Отечества, а не новых разрушений, не поисков врага, не утопического прожектёрства. В работе, требующей объединения всех сил, полезны взаимная корректировка и отрезвление западнического и почвеннического сознания.

Виктор Аксючиц

По́чвенничество - течение русской общественной мысли, родственное славянофильству, противоположное западничеству. Возникло в 1860-х гг. Приверженцы называются почвенниками.

Почвенники признавали особой миссией русского народа спасение всего человечества, проповедовали идею сближения «образованного общества» с народом («национальной почвой») на религиозно-этической основе.

Термин «Почвенничество» возник на основе публицистики Фёдора Михайловича Достоевского с характерными для неё призывами вернуться к «своей почве», к народным, национальным началам. Генетически Почвенничество восходит к направлению «молодой редакции» журнала «Москвитянин», существовавшей в 1850-1856 гг., и идейно было родственным славянофилам (в том числе их нравственной ориентации на русское крестьянство); вместе с тем представители этого направления признавали положительные начала и в западничестве. Почвенничество выступало против крепостнического дворянства и бюрократии, призывало к «слитию образованности и её представителей с началом народным» и в этом видело залог прогресса в России. Почвенники высказывались за развитие промышленности, торговли, за свободу личности и печати. Принимая «европейскую культуру», они одновременно обличали «гнилой Запад» - его буржуазность и бездуховность, отвергали революционные, социалистические идеи и материализм, противопоставляя им христианские идеалы; полемизировали с журналом «Современник».

В 1870-е годы черты почвенничества проявились в философских сочинениях Николая Яковлевича Данилевского и «Дневнике писателя» Фёдора Достоевского.

Во второй половине ХХ века возродилось в «деревенской прозе» и публикациях на историко-патриотические темы. Против них была направлена в 1972 году статья Александра Николаевича Яковлева, в то время зав. Идеологическим отделом ЦК КПСС, с сокрушительной критикой с позиций ортодоксального марксизма-ленинизма.

Ф. Достоевский «Ряд статей о русской литературе»

Н. Страхов «Несколько запоздалых слов»

20. Неославянофильская критика К. Леонтьева .

Одним из первых русских критиков, для которых религиозная проблематика оказывается главным мерилом в оценке литературных явлений, стал Константин Николаевич Леонтьев . Литератор, который в статьях начала 1860-х годов едва ли не в одиночку отстаивал приоритет «чистой» эстетики, в 1870-1880-е годы почти полностью посвящает себя философско-религиозной публицистике, отстаивая крайне консервативную, «охранительную» точку зрения не только на общественные коллизии, но и на православное христианство.

В двух работах, вошедших в брошюру «Наши новые христиане», Леонтьев подверг сомнению общественно-религиозную состоятельность учений Достоевского и Л.Толстого: по его мнению, пушкинская речь Достоевского и рассказ Л. Толстого «Чем люди живы» демонстрируют несовершенство религиозного мышления и поверхностное знакомство с учениями отцов церкви двух знаменитых русских писателей, несмотря на проповеднический религиозный пафос их выступлений. В отличие от большинства «неославянофилов», Леонтьев не принял толстовскую «религию любви», которая, по егомнению, искажает сущность истинного христианства.

Однако художественные произведения Толстого, его романы «Война и мир» и «Анна Каренина», критик объявил величайшими творениями мировой литературы «за последние 40-50 лет». В статье «Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой», которая вошла в цикл «Записки отшельника», Леонтьев назвал главным пророком русской словесности «гоголевщину» - т.е. «унижение» в художественном творчестве русской действительности. Для Леонтьева такое отношение к русской жизни тем более кощунственно, что в деле воспитания «русских юношей» «литература гораздо сильнее и школы, и семьи». И только Толстой в своих главных произведениях смог нарушить гоголевскую традицию, изобразив «высшее русское общество наконец-то по-человечески, то есть беспристрастно, а местами и с явной любовью». Подтверждением этому для Леонтьева послужил образ Вронского, которого критик воспринимает в патриотическом ракурсе, осмысляя «военных героев» русской литературы.

Более глубокое и подробное освещение творчества Л. Толстого Леонтьев предложил в объемной работе «Анализ, стиль и веяние. О романах гр. Л. Н. Толстого», которая совместила две, едва ли не противоположные, тенденции литературно-критической деятельности религиозного мыслителя: отчетливую политическую тенденциозность и стремление к чисто «филологическому», формальному, тонко-аналитическому исследованию художественных текстов. Следует отметить методологическое новаторство Леонтьева, пытавшегося в стиле писателя найти многозначное преломление, художественное воплощение идейного замысла.

К. Леонтьев «Наши новые христиане»

21. Литературно-критическая тематика публицистики писателей 1870-90-х гг .

Известные русские писатели 2-й половины 19 века сами нередко становились субъектами литературно-критического процесса, публично высказывая свои суждения о принципах художественного творчества, о многих конкретных литературных явлениях. И то, что Тургенев, Островский, Гончаров, Л. Толстой лишь эпизодически отмечались в печати статьями о литературе, не помешало повышенному вниманию к их работам со стороны публики, которую привлекали важность и обширность решаемых вопросов, а также авторитет самих писательских имен. Даже в обращениях к прошлому русской и мировой литературы, в теоретико-эстетических размышлениях знаменитые художники слова стремились продемонстрировать неожиданное и прозорливое видение глубинных литературных и общественных процессов современности.

И. Тургенев «Гамлет и Дон-Кихот»: статья лишь на первый взгляд может показаться отстраненным историко-литературным исследованием – на самом же деле это «внешнее» свойство статьи оказывается своего рода жанровой «ловушкой», которая с еще большей остротой нацеливает читателей на восприятие актуальных общественных проблем. Очевидные аллюзии и ассоциации связывают два обнаруженных писателем принципиально несхожих человеческих типа, Гамлета и Дон Кихота, с известными именами общественных и литературных деятелей 1860-х годов и, что еще важнее, с распространенными умонастроениями эпохи. Пафосом публичного выступления Тургенева стало утверждение равноценности социально-психологического типа умного и тонкого рефлектирующего скептика Гамлета, который, сопротивляясь окружающей его лжи, не способен уверовать в возможность современной истины, и типа смешного в своей наивности «энтузиаста, служителя идеи» Дон Кихота, который, наоборот, ради призрачного, иллюзорного идеала готов к самым бескомпромиссным действиям. С точки зрения Тургенева, который мастерски «позволяет» внутренней логике текста «самой» раскрыться читателю, позиция умного эгоиста Гамлета гораздо меньше востребована современностью, чем безудержный альтруизм Дон Кихота. Ключевым в характеристике персонажей становится для писателя их воздействие на окружающих: если Гамлет невольно сеет вокруг себя ложь, обман и смерть, то Дон Кихот заражает своим позитивным энтузиазмом таких искренних и сильных личностей, как Санчо Панса, которые безумными идеями, могут принести немало доброты и пользы. Статья Тургенева, в которой обобщенные рассуждения соединились с конкретно-исторической проблематикой, предвосхитила будущие историко-культурологические оппозиции Мережковского.

А. Гончаров «Мильон терзаний»: вечным социально-психологическим типом, особенно свойственным русскому обществу, становится Чацкий в данном «критическом этюде». Соглашаясь со своими предшественниками в том, что бессмертное значение комедии Грибоедова придает и гениальное изображение нравов московского общества, и создание ярких, исторически и психологически достоверных типов, и меткий афористичный язык, Гончаров все же считает главным достижением Грибоедова образ Чацкого. По мнению Гончарова, главный герой «Горя от ума», в отличие от Онегина и Печорина, преодолевает историческую замкнутость своего времени, становится героем новой эпохи, поэтому его образ насыщен многочисленными потенциальными смыслами, которые раскрываются при позднейшем прочтение. И не случайно размышления писателя о «положительном», т.е. действенном, уме Чацкого, о его искренней страстности, о стремлении грибоедовского героя нарушить равнодушную инертность и успокоительное лицемерие окружающего общества полны явных и скрытых ассоциаций, связывающих Чацкого с личностью Герцена, с деятельностью лидеров общественной мысли 1870-х годов.

Характерно, что и Тургенев, и Гончаров, и Герцен, и Достоевский энергично противились восприятию своих выступлений на литературные темы в русле традиционного литературно-критического творчества, охотно демонстрируя их жанровую и содержательную специфику.

22. «Другая критика» в критике 1890-1910-х гг. О тематике и проблематике литературного процесса .

В той или иной мере провозвестниками «новой критики» явились литераторы, принципиально не вписавшиеся в определенное литературное течение или направление. Их деятельность носила откровенно независимый характер. Даже втягиваясь в эстетические споры с современниками, они оставались критиками-«одиночками». Каждый из них имел особое мнение по вскому, заслуживающему внимание, эстетическому и этическому поводу.

Литературно-критические выступления Анненского, Айхенвальда, Розанова не зависели от устоявшихся воззрений, но при этом оказывались в центре пристального внимания всех, кто имел отношение к художественной культуре Серебряного века. «Независимые» могли провозглашать собственную исследовательскую методологию, они строили фундамент новых философских учений, по-своему видели пути литературного развития России.

«Особняковая» фигура в истории отечественной критики рубежа веков – Иннокентий Федорович Анненский , который в русской литературе этого периода занимает отдельное место как поэт, переводчик, драматург и педагог. Он публиковал рецензии на сочинения по русской, славянской и классической филологии в «Журнале министерства народного просвещения».

В становлении критической прозы Анненского можно четко разграничить 2 этапа.

Первый связан с критико-педагогическими статьями, напечатанными в конце 1880-х-1890-е годы в журналах «Воспитание и обучение» и «Русская школа», посвященными творчеству А. Толстого, Гоголя, Лермонтова, Гончарова, Ап. Майкова. В этих работах постепенно выстраивалась, формировалась система взглядов, приведшая в начале 1900-х годов к созданию особого нового способа литературно-критического анализа. Анненский часто использовал идеи дискурсивной критики (т.е. рассудочной, обоснованной предшествующими суждениями). К тому же педагогическая задача заставляла критика доводить мысль до логического предела, избегая при этом ассоциативных и метафорических образов, которые могли бы затруднять читательское восприятие.

Второй этап литературно-критического творчества Анненского связан с началом 20 века. В 1906 году вышел сборник литературно-критических статей «Книги отражений», не оцененный современниками по достоинству, но обозначивший совершенно новую и оригинальную страницу в истории русской литературно-критической жизни. Обращаясь в своих критических этюдах к творчеству Гоголя, Достоевского, Тургенева, Писемского, Л. Толстого, М. Горького, Чехова, Бальмонта, Анненский говорил о неисчерпаемой многозначности произведений искусства, об их вечном обновлении и эволюции во времени, в соответствии с этим – об их истолковании, о чтении как творческом процессе.

Его критические статьи представляют собой филигранно выполненные, тонко ассоциативные и динамичные филологические наблюдения, пронизанные авторским лиризмом, благожелательностью интонации, смысловой многоплавностью.

Значительную роль в формировании принципов «новой критики» сыграла «импрессионистическая» или.2имманентная» критика Юлия Исаевича Айхенвальда . На методологические основы литературно-критической деятельности Айхенвальда существенное влияние оказала идеалистическая философия Шопенгауэра. Задачи импрессионистической критики заключались в передаче впечатления, произведенного автором на проникновенного читателя. Айхенвальд исходил из того, что искусство есть нечто абсолютно самодовлеющее и потому сознательно отказывался от изучения писателя в связи с конкретными условиями места и времени, а импрессионизм не воспринимал как «эстетизм». Признавая воспитательное значение искусства, он отвергал «улитарные» требования к нему, считая их чуждыми иррациональной природе поэзии. Айхенвальд отрицал самую возможность построения истории литературы на каком-то едином методологическом основании. Говоря о праве критика на субъективное толкование произведения, он отводил ему роль своеобразного жреца, посредника между художником и читателем, первого и лучшего из читателей. Взгляды Айхенвальда на искусство особенно ярко проявились в переоценке творческого наследия Белинского и критики 60-х годов, которую он упрекал в чрезмерной публицистичности, в недостаточности художественного вкуса и непоследовательности литературных оценок.

Ю. Айхенвальд «Силуэты русских писателей»

В истории русской культуры конца 19 – начала 20 века Василий Васильевич Розанов – личность самая противоречивая и вместе с тем неоспоримо талантливая, оригинально и живо мыслящая. Как никто другой из видных литераторов рубежа веков, он был откровенно отринут своими современниками. Русская журналистика с особым рвением набрасывалась на него и слева, и справа, награждая с множеством отрицательных характеристик, среди которых были и такие: «пакостник», «дрянь», «голый Розанов», «гнилая душа», «Великий Пошляк Русской Литературы». Истину он предпочитал любым идеологическим «направлениям». Наполненная противочувствиями розановская манера мышления и письма – парадоксально-диалогическая, наедине с собственной совестью и совестью мудрого, зрячего читателя, открытого к честному диалогу, способного слышать, но не слушаться, сохранять собственное достоинство и независимость понятий о жизни. Всем строем суждений Розанов сознательно провоцировал на внутреннее раздраженное несогласие с собой. Отсюда внешняя отрывочность, мозаичность, калейдоскопичность и кажущаяся беспорядочность его мысли и слога. Розановым написано огромное количество статей, очерков, юбилейных слов, рецензий и заметок о Пушкине, Достоевском, Л. Толстом, Тургеневе, Страхове, Леонтьеве, Мережковском. Многократно он обращался к анализу творчества Гоголя, Некрасова, Гончарова, Чехова, М. Горького, Вл. Соловьева, Бердяева.

В работах критика о литературе и философии получила яркое выражение плодотворная концепция ценностного подхода к словесно-художественному и этико-эстетическому наследию отечественной культуры.

Своеобычная «музыка» розановского слова была отчетливо заявлена в его ранней книге л «глубочайшем аналитике души» Достоевском «Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского»: она затрагивает множество побочных, параллельных и очень важных, дорогих для него тем.

Особое место в творческом наследии Розанова занимают оригинальные, непривычные в жанровом плане мемуарно-некрологические работы («Памяти Вл. Соловьева», «Памяти И. И. Каблица»).

В. Розанов «Три момента в развитии русской критики»

23.Модернистская критика (символизм и акмеизм). Стилистические, жанровые особенности, полемическая и автохарактеризующая направленность.

В 1890-е годы с утверждением символизма как принципиально нового поэтического направления начинается формирование модернистских тенденций в литературной критике. Появление каждого нового литературного направления – будь то символизм, акмеизм, футуризм, имажинизм в разнообразных и прихотливых сочетаниях и модификациях – вызывало к жизни не только теоретические трактаты, провозглашающие и объясняющие суть творческих исканий, свойственных той или иной эстетической платформе, но и бурный поток литературно-критических публикаций. Новое художественное слово, новые стихотворные ритмы, новые поэтические идеи требовали безотлагательных оценок, дискуссионных откровений, полемических утверждений.

Особенностью литературной эпохи стало участие в критических спорах практически всех без исключения писателей. Трудно назвать имя хотя бы одного прозаика или поэта, который бы не выступил с критической статьей, рецензией, предисловием к новой книге. В эпоху, которая будет названа Серебряным веком, многие литературные критики оказываются незаурядными поэтами, а поэты - талантливыми критиками. В. Соловьев и Мережковский, Анненский и Розанов, Блок и А. Белый, Ахматова и Мандельштам оказались исключительно талантливы и в писательстве, и в критических разборах.

В начале века появились и новые организационные формы для выражения литературных оценок: это были поэтические клубы и литературные кафе, которые способствовали рождению вольной критической мысли. Полемика захватила всю литературу. Литературная критика модернистских течений формировалась и развивалась параллельно с социально ориентированной демократической, массовой критикой. И критика народническая, и фельетонные газетно-журнальные выступления, и марксистская литературная публицистика были сориентированы на безбрежные читательские массы. Литературно-критические штудии модернистов появлялись в расчете на небольшой круг людей «своих», посвященных, приобщенных к определенному литературному направлению. Модернисты создавали искусство для изысканной публики, для искушенного читателя, способного воспринять и оценить не «идейную сущность» произведения, а его поэтическую пронзительность и филигранность формы. Вот почему при широчайшем жанрово-тематическом диапазоне и стилистическом богатстве критическая проза модернистов была сосредоточена на феномене художественной целостности.

Наверное, иначе бы сложились поэтические магистрали Серебряного века, если бы не творчество В. С. Соловьева, определившего и судьбы символизма и роль литературной критики в период активного появления новых художественных концепций.

В историю русской культуры Владимир Сергеевич Соловьев вошел как великий философ-идеалист. Однако «чистой» философией он занимался достаточно недолго. В его богатейшем литературном наследии широко представлены и поэзия, и литературная критика, и публицистика. В литературно-критическом творчестве Соловьев в первую очередь предстает как проницательный «судия», необычайно чувствительный и к месту художника в мире идей, и к его индивидуальному пафосу. Философско-критические статьи, посвященные русской поэзии, имели своеобразное введение. Им стали 2 основополагающие для Соловьева работы по эстетике – «Красота в природе» и «Общий смысл искусства». В первой статье красота раскрывалась как «преображение матери через воплощение в ней другого, сверхматериального начала» и рассматривались как выражение идеального содержании, как воплощение идеи. Во второй статье характеризовались цели и задачи искусства, а художественное произведение определялось как «ощутительное изображение какого бы то ни было предмета и явления с точки зрения его окончательного состояния или в свете будущего мира». Художник, по Соловьеву, является пророком. Существенным во взглядах на искусство у Соловьева становится и то, что истина и добро должны быть воплощены в красоте. По словам Соловьева, красота отсекает свет от тьмы, «только ее просветляется и укрощается недобрая тьма этого мира».

Именно Соловьев открыл наследие Фета для таких поэтов, как Блок и А. Белый, и ориентировал молодое поэтическое поколение на те принципы, которые исповедовал Фет. Именно поэзии Фета была посвящена первая собственно литературно-критическая статья Соловьева «О лирической поэзии». В статье нашли воплощение и некоторые излюбленные темы философско-эстетических работ Соловьева: о предмете лирической поэзии, о роли объективной реальности в поэзии, о значении красоты в мире и ее воплощении в лирике, об «истинном фоне всякой лирики», о любви и ее воплощении в лирике, о лирике природы. Здесь же проводилась мысль о том, что поэзия Фета является самым заметным явлением в общем потоке «улитарной» русской литературы.

Несомненным творческим достижением Соловьева стало философское эссе «Поэзия Ф. И. Тютчева». Оно явилось этапным в понимании и интерпретации поэзии Тютчева и оказало большое влияние на ранних символистов, причислявших великого лирика к своим предшественникам. Соловьев попытался раскрыть перед читателем несметные сокровища философской лирики, заглянуть в тайны его художественного поэтического мира.

Соловьев является не только корифеем русской философской критики рубежа 19-20 вв., но и ее подлинным основателем. Соловьев доказывал, что философский анализ не подчиняет художественное произведение схеме, внутри которой оно обречено служить иллюстрацией какого-либо тезиса, а восходит к его объективной смысловой основе.

С 1895 года Соловьев пишет энциклопедические статьи для словаря Брокгауза и Ефрона, в которых целиком сохранен дух его «философской критики». Это не только статья «Красота», но также работы, посвященные Майкову, Полонскому, А. М. Жемчужникову, Козьме Пруткову и К. Леонтьеву.

В исследовательских трудах литературно-критическая деятельность Соловьева чаще всего рассматривается как предвестие русского символизма. Влияние Соловьева на «младших» символистов (Блок, А. Белый, С. Соловьев), на создание ими историко-литературной концепции поэта-пророка, является неоспоримым.

Представления Соловьева о целостности творческого пути писателя, о «святости» художественной деятельности, о высочайшей ответственности художника перед человечеством, о великом и неизбывном долге гения оказали огромное влияние на этику и эстетику 20 столетия, на русскую культуру в целом.

24.Литературно-критический аспект творчества религиозных мыслителей начала 20 века .

Литературная жизнь начала 20 века не может быть полноценно воспринята, если мы не учтем созидательного участия в ней русских религиозных философов. Труды Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, С. Л. Франка, наполненные аллюзиями и реминисценциями из русской классической и современной литературы, посвященные проблемам творческого самосознания, роли интеллигенции в переломные эпохи, так или иначе оказывались в гуще литературно-критических дискуссий. Нередко случалось, что философы и критики выходили к одним и тем же болевым точкам российской действительности, уповая на русскую интеллигенцию, способную к просветительской миссии, и русскую литературу как высшую форму проявления отечественного сознания.

В знаменитом сборнике «Вехи» (1909) философы, публицисты и критики повели тревожный пророческий разговор о грядущих трагических событиях в России. Острое предчувствие надвигающейся беды пронизывает статьи Н.А. Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда», С. Н. Булгакова «Героизм и подвижничество», М. О. Гершензона «Творческое самосознание», П. Б. Струве «Интеллигенция и революция», С. Л. Франка «Этика нигилизма».

Спустя 60 с лишним лет другой русский мыслитель – А. И. Солженицын – напишет о том, что идеи, изложенные в «Вехах», были «возмущенно отвергнуты всею интеллигенцией, всеми партийными направлениями от кадетов до большевиков. Пророческая глубина «Вех» не нашла сочувствия читающей России, не повлияла на развитие русской ситуации». Вневременное, общечеловеческое – то, что составляет теперь подлинную сокровищницу литературных оценок, мнений, сбывшихся прогнозов, - получает признание читателей лишь через многие десятилетия.

Русские философы предостерегали Россию от вторжения бескультурья, звали к религиозному гуманизму. И в этом отношении они оказались методологически созвучны разнообразным течениям так называемой «новой критики».

Н. Бердяев «Кризис искусства»

В. Розанов «Легенда о Великом инквизиторе Достоевского»

С. Булгаков

1. История вопроса.

История России насчитывает больше тысячи лет строительства и совершенствования русской общественной жизни в реальных условиях давления на неё большого числа агрессивных сил самой разной природы (геофизических факторов, кочевых орд, западных агрессоров, эпидемий, голодоморов, санкций, а также психопатов, предателей, праздных мечтателей и других неуравновешенных).

В начале становления русской общественной жизни мы больше себя чувствовали, чем осознавали членами русского общества. В русской истории никогда не было недостатка в чувствительных, эмоциональных, подвижных натурах, но также - и в евроозабоченных подражателях.

Со временем, освящённые духом и светом православия, русские люди набиралиcь всё больше опыта общественной жизни, собирая его в памятниках своей духовной, материальной и письменной культуры. Постепенно на русской политической и общественной арене стали появляться выдающиеся личности уровня Владимира Святославича Великого, Александра Ярославича Невского, святителя Алексия Московского, Ивана 3-го Васильевича, Ивана 4-го Васильевича, святителя Геннадия Новгородского, схииеромонаха Авеля Васильева, Михайло Ломоносова, Николая 1-го Павловича, Серафима Саровского, Николая Данилевского, Алексея Хомякова, Константина Леонтьева, Александра 3-го Александровича, Иоанна Кронштадтского, Фёдора Достоевского, Дмитрия Менделеева, Михаила Каткова и многих других.

Начиная со времён равноапостольного великого князя Новгородского и Киевского Владимира Святославича, постепенно складывалась русская идея, русская идеология; сам русский народ, включивший в себя великорусов, белорусов и малорусов; также - и русская политика и основные общественно-политические силы, действующие на Руси и в России. Русский народ не был создан чьим-то указом, чьими-то мечтаниями и «фэнтэзями», чьими-то теориями, или по подсказке и указке извне. Русский народ был создан естественным течением русской истории, естественным течением этногенеза на Русской равнине, совместным духовным творчеством народов, образовавших Славяно-православный домен .

Истоки Русской идеи можно найти в трудах и высказываниях Нестора-летописца, Авраамия Смоленского, Владимира Мономаха, Александра Невского, Геннадия Новгородского и Иосифа Волоцкого, старца Филофея, графа С.Уварова и Д.И. Менделеева. Работа живого русского самосознания продолжалась и дальше. Продолжается она и сегодня.

Важной вехой в становлении русского самосознания и русской идеи было время деятельности так называемых славянофилов или панславистов. Эти условные слова не были их самоназванием. Так их обозначили в русской истории либералы-западники. А.И. Аксаков по этому поводу замечает: «Панславизм мы считаем невозможным, потому что славяне уже не единоверцы, большая часть славянских племён уже разложена влиянием пустого западного либерализма. Меня гораздо больше занимает Русь». Славянофилов правильнее называть «русскими идеологами, вырабатывающими русский путь развития». Они всегда хотели, чтобы Россия жила своим умом, чтобы она была самобытна не только как сильное государство, но и как своеобразная государственная культура. Теперь надо не просто продолжать дело первых славянофилов, надо развивать их идеи, приводить их в большее соответствие, оставляя главное - любовь к Руси и России: остерегаться зависимости и копирования Запада, достигать умственной и бытовой самобытности, возможно большей независимости,

национальной и государственной крепости.

Русский путь развития исторически вырабатывался в противоборстве внешних и внутренних сил, действующих в Славяно-православном домене . Первое серьёзное столкновение этих сил произошло уже в среде межсыновьих отношений равноапостольного князя Владимира Святославича. С одной стороны, - его сыном Ярославом Мудрым и внуком Владимиром Ярославичем Новгородским, а, с другой стороны, - Святополком-Окаянным и его сатрапами, убившими его младших братьев Бориса и Глеба. Окаянный с сатрапами после названного «мокрого» дела перешёл на сторону польского короля. Эти «мокрушники» и стали первыми западниками и либералами в русской истории. Либералами - в том смысле, что сделали себя свободными от братских уз и братского долга, от православия и от памяти и уважения предков и своего Отечества.

Справедливости ради надо сказать, что в первые века русской истории на Руси действовала и третья политическая сила, которую можно назвать «грекофилы». К ней принадлежал, прежде всего, сын великого князя Владимира - Мстислав. Но эта сила в скором времени перестала оказывать самостоятельное заметное влияние на ход русской истории, часто выступая вместе с русскими почвенниками.

Второе серьёзное противостояние западников и почвенников в русской истории случилось при Александре Невском, когда великому благоверному князю Александру с дружиной пришлось практически одновременно противостоять шведам и немцам (в сущности западникам) на северо-западе Руси; ордам татаро-монголов и хазарам с примесью генуэзцев на востоке и юге; галичанам, мадьярам и полякам (подголоскам запада) во главе с галицким князем Даниилом (западником) - на юго-западе.

Следующие серьёзные столкновения западников и русских почвенников с немалыми кровопролитиями были при Иоанне 4-ом Васильевиче, в которых интересы западников представлял и защищал князь Андрей Курбский «со товарищи» при активной помощи опять же польской шляхты и других западных наёмников.

В Смутное время западники тоже проявили себя весьма неприглядно во многих ипостасях: Семибоярщины, трёх Лжедмитриев, польского языка, польской шляхты и польских оккупантов, захвативших Москву при значительных жертвах со стороны русского люда.

Затем наступила «петербуржская оккупация» России западниками. В течение примерно 150 лет мы были подвержены постоянным сквознякам из «прорубленного окна» и неоднократно затопляемы западно-масонскими «наводнениями», совместно с либералами, декабристами, террористами, революционерами и, как сейчас говорят в причерноморско-печенежских степях, прочими «це-европцами».

Иллюстрировать красноречиво противостояния западников и почвенников можно также конкретными событиями конца 19-го века. Как и событиями в начале, середине, и в конце 20 века. Также - событиями начала 21-го века. Так что, жучки-западники - это давний и постоянно действующий фактор нашей истории, нарушающий естественное движение русской общественной жизни. Насколько это явление неестественно, нелепо и разрушительно для жизни Руси, хорошо видно на примере сегодняшней Киевской Руси и Закарпатской Руси.

Восточный славянин должен естественно протестовать против европеизма и либерализма, прежде всего, во имя своей культуры и будущего своих детей и внуков. Именно ради них он должен отстаивать себя и побеждать «це-европство». Европеизм, который постоянно со временем понижается духовно, одновременно опошляется, дряхлеет, теряет то, чем заслужил ранее уважение. Он по-прежнему, отступая от христианства всё больше, сохраняет в себе страшную разрушительную силу накапливающейся в нём всё большей бездуховности, всё больше органически связывающей с сетевым нет-однообразием и нет-одержимостью. Первое сильное наводнение нет-однообразия и нет-одержимости случилось в России во второй половине 18-го и в начале 19-го века. Это было наводнение масонских лож и тайных обществ, примером чего могут быть тайные общества декабристов.

2.Особенности непересекающихся мировоззрений западничества и почвенничества.

Далее остановимся на двух, наиболее характерных представителях российских общественно-политических течений - западничества и русского почвенничества 19-го века. С одной стороны, обратим внимание на общественное поведение и политологию типичного российского либерала-западника, квинтэссенции российского «свободомыслия» - Петра Чаадаева. С другой стороны, - на политологию известного русского мыслителя и идеолога почвенничества Константина Николаевича Леонтьева.

Патентованный либерал Чаадаев (1794 - 1856) вступил в тайное общество в 1821 году. До декабристского восстания он пребывал за границей. Возвращение в Россию отметил изданием своих «Философических писем» . Обратите внимание, не философских, а именно философических писем. Эти письма философскими действительно трудно назвать. Реакция современников на появление первого его «Философического письма» была обескураживающей, далеко не восторженной и весьма критичной. Не только правительство, по повелению царя, официально объявило его сумасшедшим, но и многие знакомые его и читатели усомнились в его умственных способностях. Они считали его однобоким западником, апологетом католицизма и европеизма без всяких «тормозов». В Москве его называли «басманный философ». Он, как и многие декабристы, страстно желал «пересадить Францию в Россию». И тогда и теперь трудно придумать что-либо более наивное и глупое. Да и в целом его «философический багаж» был не более, чем «басманнософическим» или «басурманософическим», весь пафос которого сводился к ненасытной жажде бичевать, унижать Россию и её народ, заклеймить её в отсталости и навязать ей «вестернизацию» и «либера-лизацию».

В своих «Отрывках и афоризмах» он открыто утверждал «Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю её огорчать, предпочитаю унижать её, только бы её не обманывать». Другими словами, он посвятил себя тому, чтобы свою родину и народ комплексовать и закомплексовывать.

Ни один народ не обладает одними только дурными или плохими свойствами, в любом народе есть и хорошие свойства, за которые нет основания его комплексовать, бичевать и унижать. Комплексованием нас, бичеванием и унижением нас многократно занимались и занимаются и другие скрытые и явные враги России и русского народа. Мы знаем, как это делается и теперь по санкциям США и Евросоюза, и по информационной политике в Прибалтике и Киевской Укрии. Отсюда следует, что комплексовать, бичевать и унижать - значит пренебрегать народом и не говорить ему всей правды, а значит, таким образом, и обманывать. Так мы видим, что бичевание, унижение и огорчение своего народа приводит в итоге к обману народа.

В этом весь П. Чаадаев, рядясь в одежды правдолюбца, он обманывает русский народ и сознательно примыкает к стану его врагов. Кстати, это весьма распространённая особенность многих либералов-западников.

Эта сознательная сцепка Чаадаева с явными и скрытыми врагами России, его потребность чадить (точнее, чаадить) в сторону России и на Россию и русского народа однозначно определяет его национально-нравственную ориентацию в целом и характерную особенность его басманной философии как «басурманософическую».

В философско-исторических воззрениях Чаадаева триада «Запад-Россия-Восток» занимает важное место. Но познания П. Чаадаева едва ли можно назвать основательными и системными, как и не системны его умозаключения и в приведённом выше его высказывании. Его умозаключения были большей частью обрывочны, почерпнуты из разнородных европейских изданий и компилятивны.

Приведём на этот счёт такие его слова: «Стоя между двумя главными частями мира, Востоком и Западом, упираясь одним локтём в Китай, другим в Германию, мы должны были бы соединить в себе оба великих начала духовной природы и... соединять в своей цивилизации историю всего земного шара». Это высказывание явно отдаёт либеральным глобализмом. Для Чаадаева, как видим, прежде всего, важно не интуитивно трезвое и аналитически взвешенное предвидение собственного общественного развития, а трескучий либеральный замах: одним локтём туда, другим локтём ещё куда-то и разом соединить в своей истории историю всего мира.

Пафосный либерал, воззря на Восток и Запад, заметил только наши локти, но не заметил наших ног, одну из которых давно уже подталкивает Турция, а другую - Арабский мир, причём не безобидно.

П. Чаадаеву свойственна тяга к упрощенческой оценке Востока и России и к преувеличенно восторженной оценке достижений Запада.

В своих «философических письмах» он в частности пишет: «В Греции, как и в Индостане, в Риме, как и в Японии, вся умственная работа, какой бы силы она ни достигала в прошлом и в настоящем..., всегда преследует там только удовлетворение физического существования... Беспорядочный разгул мысли, который мы там встречаем, объясняется не чем иным, как иллюзиями и самообольщениями материального существа в человеке».

Показательно, что он не замечает иллюзий и самообольщения материального существа в европейце в его стремлении ко всё большему комфорту.

Чаадаев всегда охотно и быстро переходит к своему любимому занятию, именно, к посыпанию главы России пеплом: «Одинокие в мире, мы ничего не дали миру... ничем не содействовали прогрессу человеческого разума, и всё, что нам досталось от этого прогресса, мы исказили...мы перенимали только обманчивую внешность и бесполезную роскошь (1 Философическое письмо)».

Эти умозаключения настолько «философские», что в этом уже - не просто Петр Чаадаев, а - сущий левый майдан и правый сектор.

А какую не обманчивую внешность мы должны перенять у Востока и Запада? Какой пример нам в этом плане показал наш критик? Подобно ему мы должны перенять внешне католицизм и целиком бритый череп, которым он щеголял в салонах Москвы и Питера?

Или ту внешность, которую один западный шустряк проявил в Москве в 1812 году, а другой - в Японии, сбросив на неё атомные бомбы, во Вьетнаме, отравив его жителей ядохимикатами в 1960-х годах, или в...на Украине? Или, может быть, ту коллективную западную физиономию, показанную миру недавно в серии событий в Сербии, Ливии, Ираке и Афгане?

Может быть, подобных Чадо-Петь манит не обманчивая внешность Востока в образе татаро-монгольского нашествия, войны Японии в Китае, геноцида армян в Турции, современных этно-религиозных войн на ближнем Востоке и арабском мире, Ливане, Морокко и Сирии? И всё это надо не обманчиво соединить с католицизмом и целиком бритым черепом?

Этот неувядающий в либеральных душах и вечно зелёный в интеллектуальном смысле либерал в некоторых своих работах утверждал, что «отторгнутая от западного христианства в результате разделения церквей Россия оказалась лишённой живительного источника развития». Рафинированный либерал не дал себе труда задуматься: когда же живительность этого источника проявилась особенно? в Варфоломеевскую ночь, во времена инквизиции и конквистадоров? или во время нашествия Наполеона и колониальных западных захватов?

И что бы уважаемый Петя сказал о «живительности» этого источника развития во время Первой и Второй Мировых воин, когда западная Европа занималась самоуничтожением, отравлением друг друга химическими веществами и газами, строительством лагерей смерти? Запад для него всегда «одушевлён духовными интересами» и «всегда идёт вперёд». И, как следствие его одержимости, Запад то и дело вляпывается в кондовый европеизм: в инквизицию, фашизм, бездумный либерализм, в Столетнюю войну, всякого рода революции, майданы и Варфоломеевские ночи, в Калигулу, Карла Великого, Кромвеля, Наполеона и санкции.

Про «живительность» европейского источника развития Чаадаева хорошо ответил в своём письме известный общественный деятель А.И. Тургенев: «Мы призваны обучать Европу бесконечному множеству вещей, которых ей не понять без этого. Не смейтесь: вы знаете, что это моё глубокое убеждение. Придёт день, когда мы станем умственным средоточием Европы, как мы уже сейчас являемся её политическим средоточием, и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее могущество, опирающееся на материальную силу». История 20-го века показала, что А.И. Тургенев прозревал ход общественных событий России и Европы гораздо глубже, чем пылкий либерал П. Чаадаев.

Вообще, вера в будущее своего народа есть одно из условий содействия этому будущему. Тургенев своей публицистикой и литературным трудом содействовал и содействует будущему России. Но Чаадаев, посвятив себя бичеванию русских как бесперспективных, старательно пытался лишить Россию и русских будущего.

В вопросах морали и веры П. Чаадаев очевидно не сведущ и компилятивен, и поэтому, очевидно, несостоятелен. Он, например, также упрямо утверждал, что «церковь в России была и духовно, и социально-политически несравненно пассивнее, чем в Европе». Ему невдомёк, что оценивать степень развития кого-либо корректно не с позиций его претензий, а только с позиций тех целей, которые сам объект рассмотрения ставит перед собой.

Чем и как Чаадаев оценивал духовную пассивность Церкви в России? Числом святых в Церкви и числом монастырей, или же числом «святых отцов» нетрадиционной ориентации, числом заключенных в церкви однополых «браков»? На этот счёт он не счёл нужным распространяться.

Согласно его «философичности», Европа в своём историческом движении всегда следовала евангельскому завету: «Ищите же, прежде всего, царствия Божия и правды Его, и всё остальное приложится вам» (6-е философическое письмо). Проглядел и проморгал философ, когда Европа перестала следовать указанному им евангельскому завету. Теперь Европа уже стесняется даже простого упоминания своей связи в прошлом с христианством, а кое-где додумались даже до запрета носить нательные крестики.

Будучи современником преподобного Серафима Саровского, святителя Филарета (Дроздова), русского философа И.В. Киреевского, основоположника философии «Целостного духа», русского мыслителя К.Н.Леонтьева, и свидетелем возрождения старчества в Оптиной пустыни, П. Чаадаев, чадя якобы духовной пассивностью Русской Православной Церкви, не счёл нужным обмолвиться ни единым словом о названных живых духовных родниках русской веры, Русского Православия. Он не мог не знать святителя Филарета (Дроздова), т.к. святитель переписывался с А.С. Пушкиным, с которым в свою очередь переписывался и сам Чаадаев. Он не мог не знать того факта, что десятки тысяч русских людей совершают непрекращающиеся паломничества на Афон и Валаам, в обитель Серафима Саровского и к старцам в Оптину пустынь. Надо быть циником, чтобы считать тысячи паломников духовно пассивными. И что? Чем они из более дальних мест прибывали в места паломничества, чем они больше молятся, тем они - более духовно пассивны? О духовной пассивности православных в России в первой половине 19 века может говорить только недобросовестный или невежественный в христианстве человек, не понимающий смысла молитвы.

Заведённому «на всю катушку» европейским либерализмом, Чаадаеву уже трудно остановиться: «Отсюда - культурная бедность российской цивилизации, укоренившееся «рабство», пассивность и безгласность населения», - утверждает он. И далее, не переводя дух, вещает: «Христианская духовность затронула российское общество лишь поверхностно, в своей основе оно осталось языческим, не идущим дальше материальных целей». Конечно же, Оптины старцы и монахи-затворники на Валааме и Коневце, в Псковских и Киевских пещерах и других монастырях России, молились, прежде всего, о «материальных» потребностях и целях! Поэтому они постились, носили вериги и придерживались принципа нестяжания?

Спасибо, что он не проиллюстрировал «поверхностность» христианства россиян примером иеромонаха Авеля (Васильева), Алексия Московского, Иосифа Волоцкого, Нила Сорского, Серафима Саровского, Сергия Радонежского, Филарета Московского и Оптинских старцев.

По Чаадаеву, судьба, историческое будущее России столь же бесперспективны, как и судьба Востока. Нет оснований считать, что он представляет язычество лучше, чем православие в России и христианство в мире, а потому ему было бы честнее сказать, что христианская духовность затронула его душу лишь поверхностно. Но на это у него не хватило аналитических способностей. Чаадаев - это очевидный пример либерала, захлёбнувшегося в собственных эмоциях, которые очень часто полностью парализуют его ум.

Можно было бы про него и не говорить, если бы его поверхностность суждения о России и её месте между Востоком и Западом не была типична для большинства либералов вчерашних и сегодняшних. Сопоставьте поведение и декларации Петра Чаадаева с поведением и репликами патентованных российских либералов, постоянно занятых сегодня раздуванием последствий либера-лизации, покидающих Россию и отказывающихся от её гражданства.

Сегодня мы уже точно можем сказать, что из Чаадаева ни пророка, ни серьёзного аналитика не получилось, потому что он в своих суждениях опирается не на факты, анализ и проникновение в дух явлений, а исключительно на эмоции либера-лизации, которые заменяли ему и совесть, и сыновние чувства, и способность мыслить и анализировать.

Судьбу Востока, как и России, он приговорил к бесперспективности. Уровень его интуиции и интеллекта можно легко сегодня проверить на фактах новой и новейшей истории Японии, Китая и Индии.

Посмотрим, как бесперспективность разворачивается на Востоке. Чаадаевская «бесперспективность» в Китае обернулась для Китая экономической мощью, Китай стал второй экономикой мира. Чаадаев призывал отсталую и бесперспективную Россию учиться у Востока, в частности, и у Китая. Но чуть более полувека тому назад именно советская Россия помогла сделать начальный экономический рывок Китаю, построив там много заводов и перевооружив его армию. Аналогично Россия способствовала экономическому пробуждению Индии. Уже этих примеров достаточно, чтобы понять, что чаадящие политологические способности очень сильно чадили неадекватностью и «отстало» воспринимали общественные явления 19-го века. В результате чего его чаадящие оценки цивилизаций и государств Евроазии в исторической перспективе оказались совершенно неадекватными и «бесперспективными ».

Его проницательности также не хватило, чтобы обратить внимание на азиатских кочевников, арабов и тюрок, и на важность их отношений с Россией, и в отношения ислама с православием. Большую активность и агрессию сейчас проявляют пост-кочевники. Сохраняя большинство характеристик кочевой культуры, они превратились в серьёзную геополитическую силу, перспектива которой весьма прозрачна, и недооценивать её никак нельзя. Характерной особенностью пост-кочевых народов является кочевой азарт и масштабность их действий, небрежность к международному праву и безосновательность претензий, готовность вести перманентные войны. Духовной основой их в основном является ислам самых разных, в том числе и экстремистских, оттенков. Чаадаевские исторические прогнозы для Востока надо признать «двоечными».

Теперь обратимся к его европейским прогнозам. Он в европейской колониалистской политике также увидел расцвет христианства и источник развития. Его интеллектуальная и политическая близорукость не позволили ему разглядеть духовное загнивание Европы и перерождение её духовной основы в анти-христианство, в идеологию рынка, распущенности и нетократии.

Сегодняшние либера-лизаторы в большинстве своём не заметили, как идеи братства превратились в идеи глобализма, глобальной геополитики; как идеи революции и равенства превратились в безосновательность претензий, разгул страстей, перманентные войны и лихорадочные агрессии, плавно перешедшие в информационные войны, информо-эпидемии, кибер-преступность, кибер-провокации, распространяющиеся кибер-путём безнравственные игры, провокации и войны. Они не заметили, как либеральные права объединились и сконцентрировались в праве убивать, знамя которого сейчас победно реет над миром чёрным полотнищем, перемежаясь с полосатыми и жовтне-блакытными флагами.

Не будем впадать в чаадаевскую тягу только бичевать, и справедливости ради отметим и сегодня значимые его умозаключения. В тех же своих «Отрывках и афоризмах» он однажды поднялся не только до высот самокритики, но и до принципиальной критики всех россияно-русских либералов. Вот что родил там признанный и законченный либерал: «Русский либерал - бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче; и солнце это - солнце запада». (Аплодисменты).

Тема «Запад - Россия - Восток» интересовала и русского мыслителя К. Н. Леонтьева. В результате своих размышлений он пришёл к совершенно иным выводам, нежели чадящий историческим ворчанием Чаадаев.

Леонтьев Константин Николаевич (1831 - 91 г.г.) - публицист, мыслитель, социолог, православный писатель, оригинальный и талантливый проповедник почвеннических взглядов в области историософии, обществоведения и политологии России. Окончил медицинский факультет Московского университета. С 1863 по 1873 гг. - на дипломатической службе. Серьёзно изучал Православие, по нескольку месяцев жил в монастырях - на Афоне, в Николо-Угрешской обители, в Георгиевском монастыре, в Оптиной пустыне и в Сергиевом Посаде. Принял тайный постриг. Имел широкое общение со славянофилами, Н.Я. Данилевским, В.С. Соловьёвым, М.Катковым, Л.Тихомировым и Ап. Григорьевым. Основные его работы изложены в .

Относительно «Запада - России - Востока» Леонтьев пишет: Мы «стоим теперь между этими двумя пробуждёнными азиатскими мирами, между свирепо-государственным исполином Китая и глубоко-мистическим чудовищем Индии с одной стороны, а с другой - около всё разрастающейся гидры коммунистического мятежа на Западе, несомненно уже теперь «гниющем»...Соединим ли мы эту китайскую государственность с индийской религиозностью и, подчиняя им европейский социализм, сумеем ли мы постепенно образовать новые общественные прочные группы и расслоить общество на новые горизонтальные слои - или нет? Вот в чём вопрос!

Окончить историю, погубив человечество; разлитием всемирного равенства и распространением всемирной свободы сделать жизнь человеческую на земном шаре уже совсем невозможной...»?

И другое его высказывание там же: «Если же анархисты и либеральные коммунисты, стремясь к собственному идеалу крайнего равенства (который невозможен) своими собственными методами необузданной свободы личных посягательств, должны рядом антитез привести общества, имеющие ещё (желание) жить и развиваться, к большей неподвижности и весьма значительной неравноправности, то можно себе сказать вообще, что социализм, понятый как следует, есть не что иное, как новый феодализм, уже вовсе недалёкого будущего...». Комментарии, как говорится, излишни.

Ещё живы поколения россиян, которые были и являются живыми свидетелями соединения китайской государственности с социализмом и приведения идей крайнего равенства к практическому крайнему неравенству и часто к нищете.

Заслуживают пристального внимания и такие слова К. Леонтьева: «Стремление к среднему типу есть, с одной стороны, стремление к позе, с другой - к расстройству общественному... романо-германские государства могут слиться со временем в одну рабочую федеративную республику... Я в этой статье говорил о том, что мы, русские, должны опасаться этого, должны страшиться, чтобы и нас история не увлекла на этот антикультурный и отвратительный путь, говорил, что мы поэтому должны всячески стараться укреплять у себя внутреннюю дисциплину, если не хотим, чтобы события застали нас врасплох; что мы не обязаны, наконец, идти во всём за романно-германцами ... Всеобщая равномерная правда, всеобщее равенство, всеобщая любовь, всеобщая справедливость, всеобщее благоденствие - эти всеобщие блага не имеют даже и нравственного, морального правдоподобия ; ибо высшая нравственность познаётся только в лишениях, борьбе и опасностях... Лишая человека возможности высокой личной нравственной борьбы, вы лишаете всё человечество морали, лишаете его нравственного элемента жизни ».

То, что сегодня творится в Евросоюзе романно-германских государств: межэтнические драки, экономические санкции, политическое лукавство, нравственная распущенность молодёжи, всеобщее «благоденствие и равенство», царящие в лагерях беженцев, - всё это красноречиво говорит о том, насколько глубже К. Леонтьев прозревал европейские общественные явления, нежели патентованный либера-лизатор П. Чаадаев.

Нам не нужна идеология бичевания и бесперспективности, она нужна нашим врагам. А нам нужна идеология созидания, освобождающая русскую мысль из духовного рабства Запада и призывающая русский народ стать самостоятельной силой в просвещении себя и человечества, способной к самостоятельной аналитической и созидательной работе. Раз возбуждённое народное самосознание уже не может ни исчезнуть, ни прервать начатой работы и созидательной деятельности. «Таким образом, русские нашего времени, имея перед собой ещё неоконченный восточный вопрос, имея возможность стать во главе некоего нового политического здания, имеет, так сказать, умственное право мечтать об оригинальной культуре; оригинальные культуры были, и даже вся история, как прекрасно развивает г. Данилевский в своей книге «Россия и Европа», состоит лишь из смены культурных типов; из них каждый имеет своё назначение и оставил по себе особые неизгладимые следы...» .

Большинство современников согласится, что многое из предсказанного К. Леонтьевым уже состоялось (и федеративный романо-геманский Евросоюз, и всё большее лишение человечества морали и нравственного элемента жизни). Полагаю, что состоится и это его предсказание: «Конец петровской Руси близок... И слава Богу. Ей надо воздвигнуть рукотворный памятник, и ещё скорее отойти от него, отрясая романно-германский прах с наших азиатских подошв! Надо, чтобы памятник «нерукотворный» в сердцах наших, т.е. идеалы петербуржского периода, поскорее в нас вымерли . О, бедные, бедные соотчичи мои - европейцы... Как бы можно было презирать вас, если бы позволяло сердце забыть, что и вы носите русские имена, и что и вы, даже и вы, защитники равенства и свободы, исправимы при помощи Божией!»

Там же: «Итак, не только мои собственные доводы в статье «Византия и славянство», но и все приведённые мною здесь европейские публицисты, историки и социологи почти с математической точностью доказывают следующее: во-1-х, что в социальных организмах романо-германского мира уже открылся с прошлого столетия процесс вторичного смешения, ведущего к однообразию; во-2-х, что однообразие лиц, учреждений, мод, городов и вообще культурных идеалов и форм распространяется всё более и более, сводя всех и всё к одному весьма простому, среднему, в-3-х, что смешение более против прежнего однообразных составных частей вместо большей солидарности ведёт к разрушению и смерти (государств и культуры)».

Отмеченное К. Леонтьевым в 1-м, 2-м и 3-м пунктах уже вполне явственно проступило в сетевых структурах западного мира.

«Россия глава мира возникающего»; «Россия не просто европейское государство; она целый особый мир...» Да, это всё так, и только не понимающий истории человек может не согласиться с этим. «Признаки благие, обещающие созидание, есть как будто у нас и теперь, ещё прежде подобного торжества; но они слабы, неясны, ещё нерешительны, и я здесь не буду говорить о них» .

Важно и другое. «Готов ли (русский колосс) дать миру действительно своеобразную культуру? Культуру положительную, созидающую, в высшей степени новоединую и новосложную, простирающуюся от Великого океана до Средиземного моря и до западных окраин Азии, до этих ничтожных тогда окраин Азии, которые зовутся теперь так торжественно материком Европы, атлантическим берегом великого азиатского материка... » .

За последнее время материк Европа становится всё более и более атлантическим берегом азиатского материка, где всё в большем числе расселяются азиаты из арабских, тюркоязычных и восточно-азиатских стран. Мысли К.Н. Леонтьева о Европе, как атлантическом береге великого азиатского материка, звучат сейчас особо внятно и пророчески.

Если человек не относится к современному либерально среднему типу, то ему не составит труда определить, чьи настроения и мысли из 19-го века более соответствуют существу современных мировых течений и тенденций, П. Чаадаева или К. Леонтьева?

Но завершить сей раздел моего повествования мне хочется, всё же, словами П. Чаадаева: «Русский либерал - бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче; и солнце это - солнце запада», с той поправкой, что они в равной степени касаются и большинства российских, и укрских, и прибалтийских, и польских, и многих других «це-европцев». Либералы и «це-европцы» с усердием, достойным лучшего применения, домогаются свободы, так до сих пор и не поняв, зачем им она, какая свобода им нужна и куда она их приведёт.

1. 1.Г.Д. Колдасов, Н.И. Поздняков Домены и граничные зоны Европы. . 2015 г.

2. П.Я. Чаадаев Статьи и письма. М. Современник. 1989 г.

3. К.Н. Леонтьев Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения. Русь многоликая. Наш современник. Спб. 1993 г.

Основные идеи почвенников считаются прямым продолжением концепции славянофилов. Они возникли и начали распространяться во второй половине 19 столетия. Особенно активно изучаются главные темы почвенников в литературе 10 класса . Рассмотрим далее особенности почвенничества.

Общие сведения

Взгляды почвенников отражены в работах таких известных личностей, как Федора Достоевского, Николая Данилевского. В трудах первых двух особенно ярко была выражена концепция, согласно которой история представлялась как спонтанный процесс, не поддающийся рационализации.

Почвенники - это люди, провозглашавшие веру в народ,

Предпосылки возникновения теории

В середине 19 столетия широкое распространение получила идея о том, что каждая культура, каждый народ уникален. Они не могут быть сведены к единому мировому образцу.

В западноевропейской философской мысли это представление отражено в работах Риккерта, а в отечественной - в трудах Григорьева и Погодина. Последний первым высказал мысль о том, что Россия и Западная Европа принадлежат к различным типам культур. Погодин рассматривал Европу в качестве наследницы Западной, а Россию - Восточной римской империи.

Григорьев называл свое мировосприятие органическим. Его идеи основывались на том, что мировая жизнь развивается в совокупности "циклов". Они обладают собственным образом, формой. Каждую эпоху Григорьев считал за "организм", также как и как и отдельно взятый народ. Он закрепил несколько терминов и идей, которые впоследствии нашли выражение в концепции культурно-исторических типов, созданной Данилевским.

Суть идей

Следует выделить несколько отличительных черт концепции, которую предлагали почвенники. Это , в первую очередь, признание особенной роли русских людей. Согласно теории, народ выполняет миссию по спасению всего человечества.

Образованное общество должно сблизиться с народом. Именно это почвенники пропагандировали в своих трудах. При этом сближение должно произойти на религиозно-этнической основе.

Основные идеи, выдвигавшиеся почвенниками, это :

• Устранение крепостного права и бюрократии.
• Развитие торговли, промышленности.
• Свобода печати и личности.

Идеи представителей почвенничества были близки к концепции, предложенной славянофилами. Почвенники, принимая культуру Европы, одновременно обличали Запад в его бездуховности, буржуазности. Они отвергали материализм, социалистические и революционные идеи, противопоставляли им христианские идеалы.

Концепция о многообразии культур

Впервые она была сформулирована Данилевским. Он разработал систему типов культур и объяснил механизм их появления, развития, изменения в рамках тех или иных исторических событий. В своих исследованиях он опирался на закономерности природы.

Культурно-историческим типом Данилевский считал своеобразные и самостоятельные планы промышленного, бытового, социального, художественного, научного, религиозного, то есть, в целом, исторического развития. Он утверждал, что суть мировой истории составляет становление 10 типов культур:

• ассиро-вавилонской;
• романо-германской;
• иранской;
• индийской;
• древнесемитической;
• китайской;
• египетской;
• новоаравийской;
• древнеримской;
• древнегреческой.

Вместе с тем он также выделял 2 типа культур, существовавших в доколумбовой Америке: перуанскую и мексиканскую. Они, по мнению Данилевского, развиться не успели, поскольку были уничтожены завоевателями Испании. Славянский тип, согласно идеям автора, находится в процессе становления.

Противопоставление европоцентризму

Достижением почвенников можно назвать то, что они сформулировали концепцию, не соответствующую универсалистским теориям человеческой истории. При этом последние обладали ярко выраженным европоцентристским характером.

Европоцентризм выражался в идее о линейном, одномерном течении истории и основывался на рационалистических идеях. Данилевский точно определил его как "отождествление судеб романо-германского племени и всего человечества".

Критика почвенников была обоснована и иллюстрировала противоречия европоцентризма требованиям научной методологии. Данное противоречие выражалось в том, что принятая в обществе модель мировой истории не соответствует ни одному требованию научной систематизации: разделение истории на древнюю, среднюю, новую объединяло разнородные события в одну группу, а родственные, наоборот, разъединяло.

Основным аргументом Данилевского было то, что в рамках европоцентристского подхода не было дано объяснения ни российской истории, ни истории народов стран Востока. Они фактически превратились в своего рода приложение к европейскому процессу развития.

Данилевский предлагает идею полицентризма культурных типов, многовариантность исторического развития.

Концепция Достоевского

Как выше говорилось, деятельность почвенников была направлена на сближение образованного населения с простым народом на основе религиозно-этнических ценностей. При этом отдельные представители начинали свои исследования с вопросов взаимоотношения человека и Бога, мира и Бога.

Достоевский, в отличие от многих своих современников, считал, что вне божественной идеи как высшего начала нравственные основания в самом человеке, развивающемся только за счет своих сил, условны. Только религия, по мнению автора, полностью обосновывает нравственность.

Достоевский говорил о том, что христианство отдает свое нравственное начало и велит верить в то, что оно нормальное, единое, а всякие условности отсутствуют. В своих произведениях Достоевский изучает все негативные последствия, которые влечет отказ от Бога.

Теория о человеке

По мнению Достоевского, человек являет собой великую тайну. Он говорит о том, что ничего дороже и значительнее человека нет, но вместе с тем, нет ничего и страшнее его. Достоевский высмеивает рационалистические идеи о человеке в соответствии с которыми поведение индивида определено соображениями выгоды и рассудком.

Писатель считал, что человек - существо иррациональное. Соответственно, познать его природу рассудочным путем невозможно. Мысль не сможет охватить всего человека, поскольку всегда есть иррациональный остаток, составляющий тот самый сокровенный смысл. В индивиде, по мнению Достоевского, скрывается акт творчества, который приносит в человеческую жизнь радости и страдания. Однако их понять, переделать разум не может.

Парадокс свободы

В своих изысканиях Достоевский говорит о том, что свобода всегда является выбором человека между злом и добром. Вопрос в том, сможет ли индивид, руководствуясь исключительно своими человеческими установками, сделать выбор? Достоевский показывает, что отказываясь от Бога, человек логически заключает, что Всевышний отсутствует, а, значит, позволено все. Бога нет, следовательно, нет греха и бессмертия, смысла жизни тоже нет.

Невозможно человеку, по мнению Достоевского, прожить без Бога. В противном случае он превратится в существо безнравственное. Для субъекта, отказавшегося от Бога, саморазрушение личности неизбежно.

Европейский социализм в трудах Достоевского

Писатель рассматривает европейский социализм в качестве продукта западноевропейской культуры. Он говорит о том, что ключевой в учении является экономическая проблема.

Между тем, по мнению Достоевского, проблема социализма в большей степени атеистическая. Он говорит о том, что новое европейское учение устраняет христианство и заботится, в первую очередь, о насущном хлебе. Социализм Запада, заключает писатель, таким образом устраняет не капитализм, а религию. В таком варианте идея исторического развития оценивается Достоевским как "дьявольская", не учитывающая духовное происхождение людей.

Атеистическому социализму Запада писатель противопоставляет идею русского социализма, объединяющего все. В основе этой концепции лежит стремление русского народа объединиться с другими культурами.