Кто совершил почти что кругосветное путешествие на фрегате "Паллада"?

Чарльз Дарвин совершил свое кругосветное путешествие на корабле Бигль. Константин Станюкович на корвете Калевала. А вот наш писатель Иван Гончаров обогнул земной шар именно на фрегате Паллада. Так что выбираем третий вариант ответа, Иван Гончаров .

Этот вопрос не будет сложен для того, кто знаком с творчеством русских писателей 19 века.

Ведь у одного из них есть произведение своим названием прямо указывающее на такое путешествие.

Этот писатель Иван Александрович Гончаров.

Выбираем ответ ИВАН ГОНЧАРОВ , он и будет верным.

Чтобы ответить на этот вопрос викторины, необходимо поподробнее узнать о путешествии на фрегате с названием, фигурирующем в тексте задания, либо просто вспомнить юношеские годы, когда именно эта литературная тематика казалась одной из наиболее привлекательных, а роман Фрегат Паллада, как раз, является одним из ярких представителей данного жанра.

Ответ: Иван Гончаров .

Подсказку на ответ дает название произведения, конечно тем кто с ним знаком, ну и остальным, сидящим за компьютером не сложно найти информация о фрегате с названием Паллада. Путешествовал на фрегате писатель, который на третьем месте в списке, это- Иван Гончаров, он же и автор произведения.

Фрегат вышел в кругосветное путешествие из Кронштадта в тысяча восемьсот пятьдесят втором году. Путешествие продлилось около трех лет и было впоследствии описано писателем Иваном Гончаровым в романе, который был назван Фрегат Паллада. Таким образом на вопрос этой викторины, правильный ответ - ИВАН ГОНЧАРОВ.

В период с 1852 по 1855 год данный корабль под командованием капитана Унковского совершил плавание из Кронштадта, через Атлантический, Индийский и Тихий океаны к берегам Японии с дипломатическим корпусом на борту. В данном рейсе участвовал писатель Иван Гончаров.

Это был великий русский писатель Иван Гончаров. Сво трхлетнее путешествие (1852-55)на этом фрегате русского военного флота он живописно описал позднее в свом произведении Фрегат Паллада. Очерки путешествия в двух томах, которое было издано в 1858 году.

Прочитав всю нужную нам информацию об фрегате, о котором повествуется в вопросе, нам остатся только констатировать факт, что на фрегате Паллада путешествовал Гончаров.

Правильный ответ - Иван Гончаров.

Речь идет о русском писателе, члене - корреспонденте Петербургской академии наук, статском советнике Иване Александровиче Гончарове.

В октябре 1852 года он отправляется в путешествие на фрегате Паллада. Свои впечатления, наблюдения, заметки он изложил в романе Фрегат Паллада.

Строительство лучшего военного судна того времени выполнено по личному указу Николая I и поручено было знаменитому судостроителю полковнику В. Ф. Стокке . Первый капитан фрегата - капитан-лейтенант П. С. Нахимов.

В течение 18521855 годов на Палладе была отправлена дипломатическая миссия в Японию, возглавляемая вице-адмиралом Е. В. Путятиным. Командовал судном в этом плавании капитан И. С. Унковский.

В этом дипломатическом рейсе и участвовал писатель Иван Гончаров , описавший во всех подробностях нелегкий путь корабля и всех участников исторического плавания от Кронштадта через Атлантический, Индийский и Тихий океаны к берегам закрытой для всех европейских государств Японии.

Известно, что после удачно проведенных переговоров, происходивших в городе Нагасаки, корабль был навсегда затоплен в в дальневосточной Императорской (Советской) гавани из опасения потерять его из-за возможных повреждений или риска быть захваченным англичанами.

Ответ - писатель Иван Гончаров

Иван Александрович Гончаров - совершил это путешествие, что в последствии привело к написанию Фрегат Паллада..

Публикации раздела Литература

Кругосветное путешествие писателя Ивана Гончарова

В октябре 1852 года писателя Ивана Гончарова , переводчика в министерстве финансов, назначили секретарем адмирала Ефима Путятина. Когда молодой писатель начал собираться в кругосветное плавание с адмиралом, в литературных кругах Петербурга отнеслись к этому с юмором: будущего автора романа «Обломов» за неспешность часто называли «принц де Лень».

Путешествуя с фрегатом «Паллада», Гончаров объехал три континента и не меньше десятка стран. В поездке он вел путевой дневник, в который вносил все, что его заинтересовало. Первый его очерк был опубликован вскоре после возвращения (в 1855 году) в журнале «Отечественные записки». Через три года сочинение вышло отдельной книгой.

По заметкам Ивана Гончарова мы подготовили для вас культурный путеводитель по семи странам Европы, Африки и Азии.

Фрегат "Паллада"

Иван Гончаров

Маршрут путешествия фрегата "Паллада"

Туманная Англия

Оказавшись в Англии, команда корабля сразу же отправилась в Лондон. Из-за переменчивой погоды и туманов Гончаров опасался «нажить сплин»: «Два раза ходил смотреть Темзу и оба раза видел только непроницаемый пар». За первую неделю в Англии писатель осмотрел все «официальные» лондонские достопримечательности и стал наблюдать за жителями города, что ему было куда интереснее.

«Чем смотреть на сфинксы и обелиски, мне лучше нравится простоять целый час на перекрестке и смотреть, как встретятся два англичанина, сначала попробуют оторвать друг у друга руку, потом осведомятся взаимно о здоровье и пожелают один другому всякого благополучия; смотреть их походку или какую-то иноходь, и эту важность до комизма на лице, выражение глубокого уважения к самому себе, некоторого презрения или, по крайней мере, холодности к другому, но благоговения к толпе, то есть к обществу».

После прогулок Гончаров не мог отказать себе в удовольствии посетить местные лавочки и возвращался, нагруженный покупками: «И потом, выкладывая каждую вещь на стол, принужден сознаваться, что вот это вовсе не нужно, это у меня есть и т. д. Купишь книгу, которой не прочтешь, пару пистолетов, без надежды стрелять из них, фарфору, который на море и не нужен, и неудобен в употреблении, сигарочницу, палку с кинжалом».

Лондон, Англия

Теплый воздух острова Мадера (Мадейра, Португалия)

Атлантический океан встретил путешественников легким штормом и «фонтанчиками» китов. На Мадере, куда команда фрегата высадилась 18 января 1853 года, Иван Гончаров впервые попробовал бананы: «Не понравилось мне: пресно, отчасти сладко, но вяло и приторно, вкус мучнистый, похоже немного и на картофель, и на дыню, только не так сладко, как дыня, и без аромата или с своим собственным, каким-то грубоватым букетом». Вторым гастрономическим впечатлением стали местные вина - белые и красные.

Гончаров испытал на себе, что такое поездка в паланкине. В маленькой повозке, которую несли два проводника, он отправился на прогулку. Предполагалось, что пассажир будет ехать в ней лежа, но природная любознательность не давала Гончарову покоя.

«Однако ж лежать мне надоело: я привстал, чтоб сесть и смотреть по сторонам. Преширокая ладонь подкралась сзади и тихонько опрокинула меня опять на спину. «Это что?» Я опять привстал, колыбель замоталась и пошла медленнее. Опять та же ладонь хочет опрокидывать меня. «Я сидеть хочу, goddam!» - закричал я. Они объяснили, что им так неловко нести, тяжело... «А, тяжело? мне что за дело: взялись, так несите». Но чуть я задумывался, ладонь осторожно пыталась, как будто незаметно от меня самого, опрокинуть меня».

Остров Мадейра, Португалия

«Обожженные утесы и безмолвие пустыни» островов Зеленого мыса (Западная Африка)

К островам Зеленого Мыса корабль причалил по приказу адмирала Путятина: нужно было пополнить запасы продовольствия. Гончаров описал «черных как уголь» жителей островов и их «живописную» одежду: «В юбке, но без рубашки, а сверху через одно плечо накинуто что-то вроде бумажной шали до колен; другое плечо и часть груди обнажены. Голова повязана платком, и очень хорошо: глазам европейца неприятно видеть короткие волосы на женской голове, да еще курчавые». Занимались местные жители в основном добычей соли. На побережье устраивали бассейны: во время приливов они наполнялись морской водой, которая, испаряясь, оставляла соляной осадок.

Иван Гончаров провел здесь несколько «опытов любознательности», пробуя местные фрукты:

«Я решился купить у старой негритянки (я всегда, где можно, отдаю предпочтение дамам) всю корзину апельсинов».

Острова Зеленого Мыса, Западная Африка

Маисовые плантации мыса Доброй Надежды (Южная Африка)

«Мы все высыпали наверх и вопросительно смотрели во все стороны, как будто хотели видеть тот деревянный ободочек, который, под именем экватора, опоясывает глобус». В первую же прогулку на мысе Доброй Надежды Иван Гончаров оказался в «самом южном трактире отсюда по прямому пути до полюса».

В этих местах писателя больше всего поразили местные традиции благоустройства:

«Плетни устроены из кустов кактуса и алоэ: не дай Бог схватиться за куст - что наша крапива! Не только честный человек, но и вор, даже любовник не перелезут через такой забор».

Заинтересовали Ивана Гончарова и нравы местных жителей - бушменов: «Они проворны и отважны, но беспечны и не любят работы. Если им удастся приобрести несколько штук скота кражей, они едят без меры; дни и ночи проводят в этом; а когда всё съедят, туго подвяжут себе животы и сидят по неделям без пищи».

В Капштате (Кейптауне) путешественник нашел любопытные сувениры: «Я увидел в табачном магазине футлярчики для спичек, точеные из красивого, двухцветного дерева. Я сейчас же купил несколько на память о мысе Доброй Надежды».

Кейптаун, Южная Африка

«Родина ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров и змей» - Сингапур

Царством вечного, беспощадного лета называет Иван Гончаров Сингапур:

«Льду, льду бы да снегу: не дым, а лед отечества нам сладок и приятен!»

Город-государство показался путешественнику «всемирным рынком», куда стекается все что только можно: «Здесь необходимые ткани и хлеб, отрава и целебные травы. Немцы, французы, англичане, американцы, армяне, персияне, индусы, китайцы - всё приехало продать и купить: других потребностей и целей здесь нет. Роскошь посылает сюда за тонкими ядами и пряностями, а комфорт шлет платье, белье, кожи, вино».

Писатель замечал, как отличаются дома у сингапурцев разных национальностей: «Малайские жилища - просто сквозные клетки из бамбуковых тростей, прикрытые сухими кокосовыми листьями, едва достойные называться сараями, на сваях, от сырости и от насекомых тоже. У китайцев побогаче - сплошные ряды домов в два этажа: внизу лавки и мастерские, вверху жилье с жалюзи. Индийцы живут в мазанках».

В интерьере богатого китайского дома Гончаров увидел прадедушку современного вентилятора: «Велели мальчишке-китайцу махать привешенным к потолку, во всю длину столовой, исполинским веером. Это просто широкий кусок полотна с кисейной бахромой; от него к дверям протянуты снурки, за которые слуга дергает и освежает комнату».

Сингапур

«Странная, занимательная пока своею неизвестностью» Япония

В Японию команда фрегата «Паллада» отправилась с дипломатической целью. Перед тем как предстать перед губернатором, дипломаты несколько дней обучались местным традициям. Их наставляла целая команда японцев-церемониймейстеров.

«Японцы предложили сидеть по-своему, на полу, на пятках. Станьте на колени и потом сядьте на пятки - вот это и значит сидеть по-японски. Попробуйте, увидите, как ловко: пяти минут не просидите, а японцы сидят по нескольку часов».

Однако россияне протестовали против непривычных правил: например, сидеть на полу многие отказались, взяв с собой на переговоры собственные стулья. Также не пожелали они снять обувь во дворце - предварительно сшили коленкоровые башмаки, которые надели перед входом в дом поверх ботинок. Многие путешественники оказались в неловкой ситуации, когда «бахилы» потерялись в коридорах, и они оказались на церемонии приветствия в уличной обуви.

В творчестве И. Гончарова особое место занимают путевые очерки «Фрегат «Паллада». Они рассказали читателю много нового об устройстве иностранных государств, как цивилизованных европейских, так и колониальных на территории Африки, Азии, Дальнего Востока. Не меньший интерес вызвало и описание уклада жизни русского человека в Сибири.

Шедевр российского флота

В 1831 году по личному указанию Николая I произошла закладка одного из известнейших русских кораблей первой половины XIX века «Паллада». Фрегат был пущен в плавание спустя год и прослужил более 20 лет.

«Палладой» в разные годы командовали Н. Нахимов, П. Моллер, И. Унковский. Благодаря высоким техническим данным и умелым действиям экипажа судно не раз приходило на помощь попавшим в беду кораблям. Использовалось оно и для длительных поездок к берегам других стран. Последнее свое плавание судно совершило в Японию - его описал в своих очерках И. Гончаров. В 1855 году «Паллада» (фрегат перенес два мощных тайфуна и был порядком изношен) отправилась на покой в Постовую бухту на территории Императорской (Советской) гавани в Хабаровском крае.

Кругосветное путешествие

Целью предпринятой в 1852 году, стала необходимость наладить торговые отношения с Японией и провести инспекцию Аляски, принадлежавшей России. Был подобран опытный экипаж, заготовлен на длительное время провиант. Группу дипломатов возглавил вице-адмирал Е. Путятин, а секретарем стал служивший в то время в департаменте внешней торговли писатель И. Гончаров. Фрегат «Паллада» проплывал мимо Англии, Индонезии, Южной Африки, Китая, Филиппин и множества маленьких островов в Атлантическом, Индийском и Тихом океанах. Все путешествие растянулось почти на 3 года.

История написания книги «Фрегат "Паллада"»

И. Гончаров воспринял новость о путешествии позитивно, отметив, что оно значительно обогатит его жизненный опыт. С первых дней он стал записывать все увиденное в путевой журнал, хотя позже, во вступлении к очеркам, отметил, что желал лишь в художественной форме запечатлеть важнейшие моменты поездки. К впечатлениям от заморских стран добавились наблюдения за жизнью русской Сибири: Гончаров добирался в Санкт-Петербург сухопутным путем с берегов куда причалила «Паллада». Фрегат нуждался в ремонте и не мог перенести дальнейшее плавание.

Спустя два месяца после возвращения в столицу (в апреле 1855 года) в «Отечественных записках» появился первый очерк о путешествии. Затем в течение трех лет Гончаров публиковался в «Морском сборнике». Полностью журнал был издан в 1858 году и сразу же привлек внимание всей читающей публики. Впоследствии книга - чего не планировал изначально автор - «Фрегат "Паллада"» дополнилась еще двумя очерками. В первом рассказывалось о заключительном этапе путешествия по Сибири, во втором - о дальнейшей судьбе корабля.

Главными достоинствами путевых записей называли обилие и разнообразие зафиксированного фактического материала, сообщение о явлениях, до той поры мало знакомых русскому человеку, художественное мастерство писателя.

«Фрегат "Паллада"»: краткое содержание книги

Очерки представляют собой подробное описание жизни в различных странах. Причем взгляд автора чаще критичен и сопровождается ироничными замечаниями в адрес иностранцев, кем бы они ни были. Например, английская цивилизация, по мнению Гончарова, уничтожает все живое. Здесь все идет по плану и нет никакой душевности. Такому укладу противопоставляется широкая русская душа. Например, вспоминается рассказ о моряке Сорокине, решившем выращивать в Сибири хлеб. Его задумка удалась, но он не останавливается на достигнутом и осваивает все новые территории, отдавая плоды своего труда тунгусам и церкви.

Отдельного внимания заслуживают воспоминания автора, скучающего на корабле «Паллада» - фрегат писатель на чужбине часто называл родным домом - о жизни русского дворянина. Это неторопливое чаепитие, спокойное лежание на диване, бесконечные праздники. Для Гончарова они не шли ни в какое сравнение с постоянной суетой англичан.

Негры и китайцы не понравились своим запахом, отчасти потому, что натирались особыми маслами. Японцев писатель посчитал хитрыми (чем старше, тем более глупые рожи корчили) и нерасторопными. Он считал, что необходимо непременно разрушить их систему изоляции от внешнего мира и очеловечить. Зато преимуществом диких народов была близость к природе, совершенно утерянная англичанами. В этом плане интересны выводы писателя об итогах колонизации, которые он наблюдал практически на всем пути следования «Паллады». По мнению писателя, «дикие» китайцы при их недостатках могли поучить цивилизованных англичан и американцев и манерам, и общей и отношению к дарам природы.

В книге также рассказывалось (впервые!) о жизни чему способствовало личное знакомство писателя с некоторыми их представителями. Непоколебимая сам образ жизни (несмотря на нечеловеческие условия, лучшие представители дворянства старались поддерживать в своих избах-салонах необходимый уровень духовности) вызывали у писателя восхищение.

Несколько интересных моментов из очерков И. Гончарова

Современному читателю книга интересна описанием того, что сегодня кажется абсурдным. Например, смех и иронию вызвала у Гончарова привычка англичан здороваться. «Сначала попробуют оторвать друг у друга руку», - писал он. Откуда писателю было знать, что принятый у мужчин-англичан способ приветствия скоро появится и в России.

Другой забавный эпизод касается японцев. Одному из местных жителей матрос дал пустую бутылку. Вслед за этим переводчик-японец попросил забрать подарок назад. А на слова: «Да выкиньте ее (бутылку) в море» серьезно ответил, что нельзя. «Мы привезем, а вы уж бросьте … сами». Оказалось, таким образом местные власти боролись с контрабандой.

Так описывает свое необычное путешествие И. Гончаров, фрегат «Паллада» для которого на два с половиной года стал не только домом и напоминанием о Родине, но и позволившим создать высокохудожественное произведение.

Вернувшись из Симбирска, Гончаров в доме у Майкова услышал разговор о намечавшемся кругосветном путешествии военного фрегата "Паллада". Ничего экстраординарного в этом событии не было: каждый год разные корабли уплывают, прибывают - ему какое дело! Но тут была деталь, которая раззадорила Гончарова. Дело в том, что сыну Майкова предложили плыть на фрегате в качестве секретаря начальника экспедиции адмирала Путятина, а тот отказался. Вот тут Гончаров и раззадорился, решив проситься на фрегат.

Это решение "принца Леня" породивиело много безобидного веселья:
- Браво, де Лень! Вы слышали? Наш де Лень отправляется в кругосветное путешествие! Какая артистическая шутка!
Но Гончаров вовсе не шутил. Он радовался от мысли, что побывает в Китае, Индии, переплывет океан, ступит на острова, где гуляют дикари, посмотрит на эти чудеса. К нему словно вернулась молодость с ее мечтами.

Несколько дней он бегал по городу- из учреждения в учреждение, и, наконец, встретился с адмиралом, который слыл человеком привередливым и капризным. Но Гончаров произвел на адмирала хорошее впечатление, и получил назначение секретарем на два года плавания. До отплытия фрегата оставалось 40 дней, за которые надо было сделать много дел.

Майковы очень переживали за Гончарова: вдруг погибнет он в бурю, или с"едят его дикари, или змея укусит. И как он привыкнет к стуже и тропической жаре? Как переварит пищу, приготовленную корабельным поваром? Как будет обходиться без книг и журнальных новинок?

И самого Гончарова иногда бросало в жар - не погорячился ли он? Но уже ничего нельзя было изменить.
Все было готово: документы, вещи и книги, друзья и приятели расцелованы. Наконец, 7 октября 1852 года корабль покинул Кронштадтскую гавань.

До Портсмута Гончаров плыл в адмиральской каюте, так как адмирал должен был присоединиться к ним в Портсмуте. Но Гончаров заранее переговорил с капитаном, что намеревается вернуться домой. Капитан не возражал, но решающее слово было за адмиралом. Адмирал свое согласие дал, но предупредил, что по прошествии времени Гончаров пожалеет об упущенной возможности повидать мир. Смешно, но вопрос был решен, кода Гончаров посмотрел на свой багаж - чемоданы, связки книг, ворох бумаг - и подумал о том, что со всем этим ему надо будет тащиться через всю Европу. И он решил, что легче плыть дальше вокруг света.

Кругосветное путешествие Гончарова, описанное им в произведении "Фрегат "Паллада", хочется верить, знакомо читателю, поэтому не буду останавливаться на нем подробно. Скажу одно - Гончаров был первым из наших писателей 19 века, которые трезво и нераболепно посмотрели на европейскую буржуазную цивилизацию.

Напомню еще, что фрегат посетил: остров Мадейра, мыс Доброй Надежды, Канскую колонию, Индийский и Тихий океаны, порты Анжер, Сингапур, Гонконг, прибыл в Нагасаки, Манилу, острова Батан и Гамильтон. Когда фрегат вошел в Императорскую гавань, Гончаров сухопутным путем отправился в Якутск и Иркутск, а в начале 1855 года вернулся в Петербург, где произошли едва ли самые судьбоносные для писателя события. О них и пойдет речь в дальнейшем.

200-летию со дня рождения великого русского писателя Ивана Александровича Гончарова посвящается

Со времени первого кругосветного путешествия Магеллана и Элькано прошло уже больше двух столетий, однако путешествие, начавшееся 7 октября 1852 г. на рейде Кронштадта, все равно стало событием неординарным. Во-первых, кругосветки все еще были наперечет, а русские моряки под командованием Ивана Крузенштерна впервые обошли вокруг Земли всего-то полвека назад. Во-вторых, в этот раз шли не просто так, а с особой и важной миссией – «открывать» Японию, налаживать отношения со страной, которая только-только начала отходить от многовековой политики жесткого изоляционизма. В-третьих – путешествию на фрегате «Паллада» суждено было войти в историю русской и мировой литературы. Впрочем, тогда об этом мало кто догадывался…

С точки зрения положения в обществе, Иван Александрович Гончаров в 1852 г. был абсолютно безвестен – скромный чиновник департамента внешней торговли министерства финансов, назначенный секретарем-переводчиком главы экспедиции, вице-адмирала Евфимия Путятина. В литературных же кругах его имя уже прозвучало: в 1847 г. в знаменитом «Современнике», основанном Пушкиным, было напечатано первое значительное произведение Гончарова – «Обыкновенная история». Но его главные романы – «Обломов» и «Обрыв» еще не были написаны. Как и «Фрегат “Паллада”» – книга для русской литературы XIX в. беспрецедентная.

Как-то так повелось, что Иван Гончаров воспринимается как писатель-домосед. То ли дело Пушкин – и в Крыму побывал, и на Кавказе. А Достоевский с Тургеневым вообще почти всю Европу исколесили. Гончаров же – это классическая русская дворянская усадьба, где Петербург или Москва – центр Вселенной. Таковы герои писателя: Адуев из «Обыкновенной истории», Илья Ильич Обломов, Райский из «Обрыва». Все они – люди умные, но слабохарактерные, не желающие или неспособные что-либо изменить в своей жизни. Многие критики даже пытались во что бы то ни стало убедить читателей, что Гончаров – это и есть Обломов… Но в данном случае автор оказался полной противоположностью своих персонажей.

Британия, Мадейра, Атлантика, Южная Африка, Индонезия, Сингапур, Япония, Китай, Филиппины: даже сегодня, в эпоху самолетов, такое путешествие – весьма непростое испытание. А Ивану Гончарову довелось пройти весь этот путь на парусном корабле. Были, конечно, минуты слабости, писатель даже собирался бросить все и вернуться из Англии домой. Но он все-таки выдержал, дошел до Японии. Затем пришлось возвращаться домой на лошадях – через всю Россию. И хотя путешествие не стало кругосветным, это был подвиг во благо своей страны. И во благо читателей. «Предстоит объехать весь мир и рассказать об этом так, чтобы слушали рассказ без скуки, без нетерпения», – такую задачу поставил перед собой Иван Гончаров. И он ее выполнил.

От издательства

Н а 2012 год пришлись сразу две юбилейные даты: 160 лет с того момента, когда фрегат «Паллада» отправился в свое путешествие, и 200 лет со дня рождения человека, это путешествие прославившего. Иван Александрович Гончаров появился на свет 6 (18) июня 1812 г. в Симбирске. Отец и мать, Александр Иванович и Авдотья Матвеевна, принадлежали к губернскому высшему свету: пусть и купечество, но – очень богатое. «Амбары, погреба, ледники переполнены были запасами муки, разного пшена и всяческой провизии для продовольствия нашего и обширной дворни. Словом, целое имение, деревня», – вспоминал писатель родительское хозяйство в автобиографическом очерке.

Казалось бы, будущее юноши предопределено: он должен наследовать отцовское дело. И действительно, все шло своим чередом – в 1822 г. Ивана, по настоянию матери (отец умер, когда мальчику было семь лет), отправили в Москву учиться в коммерческое училище. Учеба была скучной, единственной отдушиной стало чтение, прежде всего русская классика. В восемнадцать Иван не выдержал и попросил мать, чтобы его исключили из училища. После некоторых раздумий о своем будущем и месте в жизни Гончаров решил поступить на факультет словесности Московского университета. В это время в университете учились Лермонтов, Тургенев, Аксаков, Герцен, Белинский – будущий цвет русской литературы и критики.

Летом 1834 г., после окончания университета, Иван Гончаров, по собственным словам, почувствовал себя «свободным гражданином, перед которым открыты все пути в жизни». Правда, пути привели его в родной Симбирск, в эту «большую сонную деревню». В Симбирске Гончаров задерживаться не собирался, хотел только навестить родных, однако поступило выгодное предложение занять место секретаря губернатора. Иван Александрович согласился – в тот момент ему уже приходилось думать о деньгах, – но через одиннадцать месяцев перевелся в департамент внешней торговли министерства финансов, где ему предложили должность переводчика иностранной переписки. Место не слишком денежное, зато служба не слишком обременительная, оставлявшая массу времени для занятий сочинительством. Плюс – это был Петербург, а значит, возможность знакомства и общения с творческими людьми. Одно из таких знакомств в итоге и привело И. А. Гончарова на фрегат «Паллада».

Иван Александрович не собирался становиться путешественником. Но, как и всякий мальчик, в детстве он мечтал о море, о дальних походах, и когда случай представился, Гончаров им воспользовался.

* * *

В гостеприимном доме Майковых будущий писатель впервые оказался в 1835 г., вскоре после переезда в Санкт-Петербург. Он стал близким другом Майковых, учил детей главы семьи – Николая Аполлоновича. Спустя десяток лет одному из них, Аполлону Николаевичу, предложили отправиться в кругосветное плавание. Нужен был секретарь главы экспедиции, причем человек, хорошо владеющий русским языком, литератор. Когда Гончаров узнал, что Аполлон Майков отказался от предложения, он понял, что вот он – шанс, и, по его собственному выражению, «всех, кого мог, поставил на ноги».

Впрочем, оказалось, что руководитель экспедиции, вице-адмирал Е. В. Путятин, как раз нуждался в таком человеке, как Гончаров, ведь среди писателей желающих отправиться в опасное путешествие не нашлось. Сам же Иван Александрович был счастлив. Сорокалетний мужчина, «кабинетный чиновник», не скрывая чувств, писал о том, что сбылись его юношеские грезы: «Я все мечтал – и давно мечтал – об этом вояже… Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны… Я обновился: все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!»

Отметим только две крайних даты: 7 октября 1852 г., когда фрегат «Паллада» снялся с якоря на рейде Кронштадта, и 13 февраля 1855 г., когда Иван Гончаров вернулся в Петербург. Описывать все события и впечатления за эти два с половиной года, которых хватило бы на десяток жизней и книг, в небольшой статье – дело неблагодарное. Что удивительно, Иван Гончаров, с одной стороны, осознавал свой долг перед читателями и необходимость описать путешествие, но с другой – мысль о написании большой книги пришла к нему не сразу. Из Англии он просит друзей не показывать никому его писем, поскольку они «посылаются безо всяких видов и пишутся небрежно», и только в начале лета 1853 г. просит сохранить письма, так как они могут понадобиться «для записок».

Уже через два месяца после возвращения в «Отечественных записках», а затем в «Морском сборнике» и «Современнике» появились первые очерки об экспедиции на фрегате «Паллада». В конце года главы «Русские в Японии» вышли отдельным изданием. Первое полное издание книги «Фрегат “Паллада”» увидело свет в 1857 г.; при жизни автора (Иван Гончаров скончался в 1891 г.) оно выдержало еще пять изданий.

* * *

Когда 22 мая 1854 г. фрегат «Паллада» вошел в Императорскую (ныне Советскую) Гавань, его экипаж узнал о том, что Англия и Франция объявили России войну. Было решено отбуксировать судно в безопасное место на Амуре, однако ночной шторм сильно потрепал «Палладу» и в итоге фрегат остался в Императорской Гавани на зимовку. В апреле 1855 г. «Палладу» обнаружили суда Камчатской флотилии контр-адмирала В. С. Завойко, но времени на то, чтобы подготовить судно к выходу в море и проделать канал во льдах, не было. 31 января 1856 г. фрегат «Паллада» был затоплен.

Книгу с одноименным названием едва не постигла такая же судьба. Сам автор был готов «затопить» ее. В 1879 г., в предисловии к третьему изданию, Иван Александрович написал, что «не располагает более возобновлять ее [книги] издание, думая, что она отжила свою пору». Но читатели думали иначе, и книга надолго пережила автора. Времена меняются, технологии совершенствуются, скорости нарастают, а «Фрегат “Палладу”» по-прежнему читали, читают и будут читать…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. От Кронштадта до мыса Лизарда

Сборы, прощание и отъезд в Кронштадт. – Фрегат «Паллада». – Море и моряки. – Кают-компания. – Финский залив. – Свежий ветер. – Морская болезнь. – Готланд. – Холера на фрегате. – Падение человека в море. – Зунд. – Каттегат и Скагеррак. – Немецкое море. – Доггерская банка и Галлоперский маяк. – Покинутое судно. – Рыбаки. – Британский канал и Спитгедский рейд. – Лондон. – Похороны Веллингтона. – Заметки об англичанах и англичанках. – Возвращение в Портсмут. – Житье на «Кемпердоуне». – Прогулка по Портсмуту, Саутси, Портси и Госпорту. – Ожидание попутного ветра на Спитгедском рейде. – Вечер накануне Рождества. – Силуэт англичанина и русского. – Отплытие.

М еня удивляет, как могли вы не получить моего первого письма из Англии, от 2/14 ноября 1852 года, и второго из Гонконга, именно из мест, где об участи письма заботятся, как о судьбе новорожденного младенца. В Англии и ее колониях письмо есть заветный предмет, который проходит чрез тысячи рук, по железным и другим дорогам, по океанам, из полушария в полушарие, и находит неминуемо того, к кому послано, если только он жив, и так же неминуемо возвращается, откуда послано, если он умер или сам воротился туда же. Не затерялись ли письма на материке, в датских или прусских владениях? Но теперь поздно производить следствие о таких пустяках: лучше вновь написать, если только это нужно…

Вы спрашиваете подробностей моего знакомства с морем, с моряками, с берегами Дании и Швеции, с Англией? Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один день, в один час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка? Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать на вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь… И вдруг – на море! «Да как вы там будете ходить – качает?» – спрашивали люди, которые находят, что если заказать карету не у такого-то каретника, так уж в ней качает. «Как ляжете спать, что будете есть? Как уживетесь с новыми людьми?» – сыпались вопросы, и на меня смотрели с болезненным любопытством, как на жертву, обреченную пытке.

Из этого видно, что у всех, кто не бывал на море, были еще в памяти старые романы Купера или рассказы Мариета о море и моряках, о капитанах, которые чуть не сажали на цепь пассажиров, могли жечь и вешать подчиненных, о кораблекрушениях, землетрясениях. «Там вас капитан на самый верх посадит, – говорили мне друзья и знакомые (отчасти и вы, помните?), – есть не велит давать, на пустой берег высадит». – «За что?» – спрашивал я. «Чуть не так сядете, не так пойдете, закурите сигару, где не велено». – «Я всё буду делать, как делают там», – кротко отвечал я. «Вот вы привыкли по ночам сидеть, а там, как солнце село, так затушат все огни, – говорили другие, – а шум, стукотня какая, запах, крик!» – «Сопьетесь вы там с кругу! – пугали некоторые – Пресная вода там в редкость, всё больше ром пьют». – «Ковшами, я сам видел, я был на корабле», – прибавил кто-то. Одна старушка всё грустно качала головой, глядя на меня, и упрашивала ехать «лучше сухим путем кругом света».

Еще барыня, умная, милая, заплакала, когда я приехал с ней прощаться. Я изумился: я видался с нею всего раза три в год и мог бы не видаться три года, ровно столько, сколько нужно для кругосветного плавания, она бы не заметила. «О чем вы плачете?» – спросил я. «Мне жаль вас», – сказала она, отирая слезы. «Жаль потому, что лишний человек все-таки развлечение?» – заметил я. «А вы много сделали для моего развлечения?» – сказала она. Я стал в тупик: о чем же она плачет? «Мне просто жаль, что вы едете бог знает куда». Меня зло взяло. Вот как смотрят у нас на завидную участь путешественника! «Я понял бы ваши слезы, если б это были слезы зависти, – сказал я, – если б вам было жаль, что на мою, а не на вашу долю выпадает быть там, где из нас почти никто не бывает, видеть чудеса, о которых здесь и мечтать трудно, что мне открывается вся великая книга, из которой едва кое-кому удается прочесть первую страницу…» Я говорил ей хорошим слогом. «Полноте, – сказала она печально, – я знаю всё; но какою ценою достанется вам читать эту книгу? Подумайте, что ожидает вас, чего вы натерпитесь, сколько шансов не воротиться!.. Мне жаль вас, вашей участи, оттого я и плачу. Впрочем, вы не верите слезам, – прибавила она, – но я плачу не для вас: мне просто плачется».

Мысль ехать, как хмель, туманила голову, и я беспечно и шутливо отвечал на все предсказания и предостережения, пока еще событие было далеко. Я всё мечтал – и давно мечтал – об этом вояже, может быть, с той минуты, когда учитель сказал мне, что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно, то воротишься к ней с другой стороны: мне захотелось поехать с правого берега Волги, на котором я родился, и воротиться с левого; хотелось самому туда, где учитель указывает пальцем быть экватору, полюсам, тропикам. Но когда потом от карты и от учительской указки я перешел к подвигам и приключениям Куков, Ванкуверов, я опечалился: что перед их подвигами Гомеровы герои, Аяксы, Ахиллесы и сам Геркулес? Дети! Робкий ум мальчика, родившегося среди материка и не видавшего никогда моря, цепенел перед ужасами и бедами, которыми наполнен путь пловцов. Но с летами ужасы изглаживались из памяти, и в воображении жили, и пережили молодость, только картины тропических лесов, синего моря, золотого, радужного неба.

«Нет, не в Париж хочу, – помните, твердил я вам, – не в Лондон, даже не в Италию, как звучно вы о ней ни пели, поэт ,– хочу в Бразилию, в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает жизнь и тут же рядом превращает в камень всё, чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, – туда, в светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть, а сердце биться».

Всё было загадочно и фантастически прекрасно в волшебной дали: счастливцы ходили и возвращались с заманчивою, но глухою повестью о чудесах, с детским толкованием тайн мира. Но вот явился человек, мудрец и поэт, и озарил таинственные углы. Он пошел туда с компасом, заступом, циркулем и кистью, с сердцем, полным веры к Творцу и любви к Его мирозданию. Он внес жизнь, разум и опыт в каменные пустыни, в глушь лесов и силою светлого разумения указал путь тысячам за собою. «Космос!» Еще мучительнее прежнего хотелось взглянуть живыми глазами на живой космос. «Подал бы я, – думалось мне, – доверчиво мудрецу руку, как дитя взрослому, стал бы внимательно слушать, и, если понял бы настолько, насколько ребенок понимает толкования дядьки, я был бы богат и этим скудным разумением». Но и эта мечта улеглась в воображении вслед за многим другим. Дни мелькали, жизнь грозила пустотой, сумерками, вечными буднями: дни, хотя порознь разнообразные, сливались в одну утомительно-однообразную массу годов. Зевота за делом, за книгой, зевота в спектакле, и та же зевота в шумном собрании и в приятельской беседе!

И вдруг неожиданно суждено было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед за ними иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на те острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса – и жизнь моя не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!

Странное, однако, чувство одолело меня, когда решено было, что я еду: тогда только сознание о громадности предприятия заговорило полно и отчетливо. Радужные мечты побледнели надолго; подвиг подавлял воображение, силы ослабевали, нервы падали по мере того, как наступал час отъезда. Я начал завидовать участи остающихся, радовался, когда являлось препятствие, и сам раздувал затруднения, искал предлогов остаться. Но судьба, по большей части мешающая нашим намерениям, тут как будто задала себе задачу помогать. И люди тоже, даже незнакомые, в другое время недоступные, хуже судьбы, как будто сговорились уладить дело. Я был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И на лицах других мне страшно было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я с тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть всё это, променять на что?

Жизнь моя как-то раздвоилась, или как будто мне дали вдруг две жизни, отвели квартиру в двух мирах. В одном я – скромный чиновник, в форменном фраке, робеющий перед начальническим взглядом, боящийся простуды, заключенный в четырех стенах с несколькими десятками похожих друг на друга лиц, вицмундиров. В другом я – новый аргонавт, в соломенной шляпе, в белой льняной куртке, может быть, с табачной жвачкой во рту, стремящийся по безднам за золотым руном в недоступную Колхиду, меняющий ежемесячно климаты, небеса, моря, государства. Там я редактор докладов, отношений и предписаний; здесь – певец, хотя ex officio, похода. Как пережить эту другую жизнь, сделаться гражданином другого мира? Как заменить робость чиновника и апатию русского литератора энергиею мореходца, изнеженность горожанина – загрубелостью матроса? Мне не дано ни других костей, ни новых нерв. А тут вдруг от прогулок в Петергоф и Парголово шагнуть к экватору, оттуда к пределам Южного полюса, от Южного к Северному, переплыть четыре океана, окружить пять материков и мечтать воротиться… Действительность, как туча, приближалась всё грозней и грозней; душу посещал и мелочной страх, когда я углублялся в подробный анализ предстоящего вояжа. Морская болезнь, перемены климата, тропический зной, злокачественные лихорадки, звери, дикари, бури – всё приходило на ум, особенно бури.

Хотя я и беспечно отвечал на все, частию трогательные, частию смешные, предостережения друзей, но страх нередко и днем и ночью рисовал мне призраки бед. То представлялась скала, у подножия которой лежит наше разбитое судно, и утопающие напрасно хватаются усталыми руками за гладкие камни; то снилось, что я на пустом острове, выброшенный с обломком корабля, умираю с голода… Я просыпался с трепетом, с каплями пота на лбу. Ведь корабль, как он ни прочен, как ни приспособлен к морю, что он такое? – щепка, корзинка, эпиграмма на человеческую силу. Я боялся, выдержит ли непривычный организм массу суровых обстоятельств, этот крутой поворот от мирной жизни к постоянному бою с новыми и резкими явлениями бродячего быта? Да, наконец, хватит ли души вместить вдруг, неожиданно развивающуюся картину мира? Ведь это дерзость почти титаническая! Где взять силы, чтоб воспринять массу великих впечатлений? И когда ворвутся в душу эти великолепные гости, не смутится ли сам хозяин среди своего пира?

Я справлялся, как мог, с сомнениями: одни удалось победить, другие оставались нерешенными до тех пор, пока дойдет до них очередь, и я мало-помалу ободрился. Я вспомнил, что путь этот уже не Магелланов путь, что с загадками и страхами справились люди. Не величавый образ Колумба и Васко де Гама гадательно смотрит с палубы вдаль, в неизвестное будущее: английский лоцман, в синей куртке, в кожаных панталонах, с красным лицом, да русский штурман, с знаком отличия беспорочной службы, указывают пальцем путь кораблю и безошибочно назначают день и час его прибытия. Между моряками, зевая апатически, лениво смотрит «в безбрежную даль» океана литератор, помышляя о том, хороши ли гостиницы в Бразилии, есть ли прачки на Сандвичевых островах, на чем ездят в Австралии? «Гостиницы отличные, – отвечают ему, – на Сандвичевых островах найдете всё: немецкую колонию, французские отели, английский портер – все, кроме – диких».

В Австралии есть кареты и коляски; китайцы начали носить ирландское полотно; в Ост-Индии говорят всё по-английски; американские дикари из леса порываются в Париж и в Лондон, просятся в университет; в Африке черные начинают стыдиться своего цвета лица и понемногу привыкают носить белые перчатки. Лишь с большим трудом и издержками можно попасть в кольца удава или в когти тигра и льва. Китай долго крепился, но и этот сундук с старою рухлядью вскрылся – крышка слетела с петель, подорванная порохом. Европеец роется в ветоши, достает, что придется ему впору, обновляет, хозяйничает… Пройдет еще немного времени, и не станет ни одного чуда, ни одной тайны, ни одной опасности, никакого неудобства. И теперь воды морской нет, ее делают пресною, за пять тысяч верст от берега является блюдо свежей зелени и дичи; под экватором можно поесть русской капусты и щей. Части света быстро сближаются между собою: из Европы в Америку – рукой подать; поговаривают, что будут ездить туда в сорок восемь часов, – пуф, шутка конечно, но современный пуф, намекающий на будущие гигантские успехи мореплавания. Скорей же, скорей в путь! Поэзия дальних странствий исчезает не по дням, а по часам. Мы, может быть, последние путешественники, в смысле аргонавтов: на нас еще, по возвращении, взглянут с участием и завистью.

Казалось, все страхи, как мечты, улеглись: вперед манил простор и ряд неиспытанных наслаждений. Грудь дышала свободно, навстречу веяло уже югом, манили голубые небеса и воды. Но вдруг за этою перспективой возникало опять грозное привидение и росло по мере того, как я вдавался в путь. Это привидение была мысль: какая обязанность лежит на грамотном путешественнике перед соотечественниками, перед обществом, которое следит за плавателями? Экспедиция в Японию – не иголка: ее не спрячешь, не потеряешь. Трудно теперь съездить и в Италию, без ведома публики, тому, кто раз брался за перо. А тут предстоит объехать весь мир и рассказать об этом так, чтоб слушали рассказ без скуки, без нетерпения. Но как и что рассказывать и описывать? Это одно и то же, что спросить, с какою физиономией явиться в общество?

Нет науки о путешествиях: авторитеты, начиная от Аристотеля до Ломоносова включительно, молчат; путешествия не попали под ферулу риторики , и писатель свободен пробираться в недра гор, или опускаться в глубину океанов, с ученою пытливостью, или, пожалуй, на крыльях вдохновения скользить по ним быстро и ловить мимоходом на бумагу их образы; описывать страны и народы исторически, статистически или только посмотреть, каковы трактиры, – словом, никому не отведено столько простора и никому от этого так не тесно писать, как путешественнику. Говорить ли о теории ветров, о направлении и курсах корабля, о широтах и долготах или докладывать, что такая-то страна была когда-то под водою, а вот это дно было наруже; этот остров произошел от огня, а тот от сырости; начало этой страны относится к такому времени, народ произошел оттуда, и при этом старательно выписать из ученых авторитетов, откуда, что и как? Но вы спрашиваете чего-нибудь позанимательнее. Всё, что я говорю, очень важно; путешественнику стыдно заниматься будничным делом: он должен посвящать себя преимущественно тому, чего уж нет давно, или тому, что, может быть, было, а может быть, и нет. «Отошлите это в ученое общество, в академию, – говорите вы, – а беседуя с людьми всякого образования, пишите иначе. Давайте нам чудес, поэзии, огня, жизни и красок!»

Чудес, поэзии! Я сказал, что их нет, этих чудес: путешествия утратили чудесный характер. Я не сражался со львами и тиграми, не пробовал человеческого мяса. Всё подходит под какой-то прозаический уровень. Колонисты не мучат невольников, покупщики и продавцы негров называются уже не купцами, а разбойниками; в пустынях учреждаются станции, отели; через бездонные пропасти вешают мосты. Я с комфортом и безопасно проехал сквозь ряд португальцев и англичан – на Мадере и островах Зеленого Мыса; голландцев, негров, готтентотов и опять англичан – на мысе Доброй Надежды; малайцев, индусов и… англичан – в Малайском архипелаге и Китае, наконец, сквозь японцев и американцев – в Японии. Что за чудо увидеть теперь пальму и банан не на картине, а в натуре, на их родной почве, есть прямо с дерева гуавы, мангу и ананасы, не из теплиц, тощие и сухие, а сочные, с римский огурец величиною? Что удивительного теряться в кокосовых неизмеримых лесах, путаться ногами в ползучих лианах, между высоких, как башни, деревьев, встречаться с этими цветными странными нашими братьями? А море? И оно обыкновенно во всех своих видах, бурное или неподвижное, и небо тоже, полуденное, вечернее, ночное, с разбросанными, как песок, звездами.

Всё так обыкновенно, всё это так должно быть. Напротив, я уехал от чудес: в тропиках их нет. Там всё одинаково, всё просто. Два времени года, и то это так говорится, а в самом деле ни одного: зимой жарко, а летом знойно; а у вас там, на «дальнем севере», четыре сезона, и то это положено по календарю, а в самом-то деле их семь или восемь. Сверх положенных, там в апреле является нежданное лето, морит духотой, а в июне непрошеная зима порошит иногда снегом, потом вдруг наступит зной, какому позавидуют тропики, и всё цветет и благоухает тогда на пять минут под этими страшными лучами. Раза три в год Финский залив и покрывающее его серое небо нарядятся в голубой цвет и млеют, любуясь друг другом, и северный человек, едучи из Петербурга в Петергоф, не насмотрится на редкое «чудо», ликует в непривычном зное, и всё заликует: дерево, цветок и животное. В тропиках, напротив, страна вечного зефира, вечного зноя, покоя и синевы небес и моря. Всё однообразно!

И поэзия изменила свою священную красоту. Ваши музы, любезные поэты , законные дочери парнасских камен, не подали бы вам услужливой лиры, не указали бы на тот поэтический образ, который кидается в глаза новейшему путешественнику. И какой это образ! Не блистающий красотою, не с атрибутами силы, не с искрой демонского огня в глазах, не с мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в белом жилете, с зонтиком в руках. Но образ этот властвует в мире над умами и страстями. Он всюду: я видел его в Англии – на улице, за прилавком магазина, в законодательной палате, на бирже. Всё изящество образа этого, с синими глазами, блестит в тончайшей и белейшей рубашке, в гладко выбритом подбородке и красиво причесанных русых или рыжих бакенбардах. Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса, как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием земли, как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов. Радостно вскочили мы на цветущий берег, под олеандры.

Я сделал шаг и остановился в недоумении, в огорчении: как, и под этим небом, среди ярко блещущих красок моря зелени… стояли три знакомых образа в черном платье, в круглых шляпах! Они, опираясь на зонтики, повелительно смотрели своими синими глазами на море, на корабли и на воздымавшуюся над их головами и поросшую виноградниками гору. Я шел по горе; под портиками, между фестонами виноградной зелени, мелькал тот же образ; холодным и строгим взглядом следил он, как толпы смуглых жителей юга добывали, обливаясь потом, драгоценный сок своей почвы, как катили бочки к берегу и усылали вдаль, получая за это от повелителей право есть хлеб своей земли. В океане, в мгновенных встречах, тот же образ виден был на палубе кораблей, насвистывающий сквозь зубы: «Rule, Britannia, upon the sea ». Я видел его на песках Африки, следящего за работой негров, на плантациях Индии и Китая, среди тюков чаю, взглядом и словом, на своем родном языке, повелевающего народами, кораблями, пушками, двигающего необъятными естественными силами природы… Везде и всюду этот образ английского купца носится над стихиями, над трудом человека, торжествует над природой!

Но довольно делать pas de gе́ants : будем путешествовать умеренно, шаг за шагом. Я уже успел побывать с вами в пальмовых лесах, на раздолье океанов, не выехав из Кронштадта. Оно и нелегко: если, сбираясь куда-нибудь на богомолье, в Киев или из деревни в Москву, путешественник не оберется суматохи, по десяти раз кидается в объятия родных и друзей, закусывает, присаживается и т. п., то сделайте посылку, сколько понадобится времени, чтобы тронуться четыремстам человек – в Японию. Три раза ездил я в Кронштадт, и всё что-нибудь было еще не готово. Отъезд откладывался на сутки, и я возвращался еще провести день там, где провел лет семнадцать и где наскучило жить. «Увижу ли я опять эти главы и кресты?» – прощался я мысленно, отваливая в четвертый и последний раз от Английской набережной.

Наконец 7 октября фрегат «Паллада» снялся с якоря. С этим началась для меня жизнь, в которой каждое движение, каждый шаг, каждое впечатление были не похожи ни на какие прежние.