Айни, садриддин, биография, основные труды, награды и премии, память. Садриддин Айни: уцелевший джадид в рамках советской эпохи

Биография

Садриддин Айни родился в селе Сактар (ныне Гиждуванский район Бухарской области) . Мать его происходила из села Махалаи Боло Шафирканского тумана (ныне Бухарской области Республики Узбекистан). Айни учился в бухарском медресе Кукельдаш , был близко знаком с видными бухарскими интеллектуалами, среди которых были Садри Зиё, домулла Икрамча и др. Садриддин Айни был участником движения просветителей - джадидов .

Принимал участие в установлении Советской власти в Бухаре . В советское время занимался в основном литературной деятельностью. Составил впервые антологию таджикского национального творчества «Образцы таджикской литературы».

Айни был в числе организаторов Самаркандского государственного университета в 1927 году , который тогда назывался академией.

Основные труды

Садриддин Айни кроме родного таджикского прекрасно знал узбекский язык и некоторые свои произведения писал на обоих языках. Он внес значительный вклад в литературу обоих народов.

Его основные труды: «Одина» (опубликован в ), «Дохунда» (опубликован в ), «Рабы» (), «Смерть ростовщика» (1939) «Воспоминания» («Бухара») ( -). Повесть «Одина» считается началом новой таджикской литературы. Писатель Д. Икрами говорил «Все мы вышли из „Одины“..» «Дохунда» знаменует дальнейшее развитие автора в русле соцреализма. Если Одина пассивный герой, то Дохунда активный участник революции. «Рабы» - первый таджикский роман, рисующий жизнь Средней Азии от начала XIX века до 30-х годов XX века. В «Смерти ростовщика» создан колоритный образ ханжи и скряги Кори Ишкамба, сравнимый с Плюшкиным , Иудушкой Головлёвым , Гобсеком , и в то же время имеющий национальные таджикские черты. «Воспоминания» представляют по существу собрание новелл о детстве, юности автора и дают широкую картину жизни бухарского общества на рубеже веков. Они получили высокою оценку таких писателей, как Леонид Леонов , Константин Федин , а также в Иране. Высоко оценивали творчество устода также Самуил Маршак , Антанас Венцлова . Луи Арагон сравнивал его с Джеком Лондоном и Киплингом . На Каирской конференции писателей Азии и Африки 1962 году он поставлен в один ряд с такими классиками востока как Рабиндранат Тагор , Лу Синь , Таха Хусейн . Произведение Айни переведены на русский, украинский, белорусский, литовский, польский, чешский, французский, урду. Автор трудов по истории и литературе народов Средней Азии .

Работал над составлением антологии «Образцы таджикской литературы», включавшей в себя лучшие образцы поэзии, начиная от Рудаки и до начала XX века. Этим изданием Айни доказывал существование самостоятельной таджикской нации, её истории и культуры в своём споре с пантюркистами . Сам писатель говорил, что «произведение на основе исторических фактов сорвало завесу с происков и домогательств пантюркистов и наложило на них печать молчания…». На этой почве у него был конфликт с Файзуллой Ходжаевым .Пантюркизм имел в начале двадцатых годов поддержку сверху, так как СССР был заинтересован в хороших отношениях с кемалистской Турцией. Это не значит, что Айни не принял Советской власти. Хотя такие обвинения в его адрес и выдвигались, например Н. И. Бухариным .

Участник вскрытия гробницы Тамерлана в 1941 году, а также могилы основоположника классической поэзии фарси Рудаки . Встречался со Сталиным , Максимом Горьким , Якубом Коласом , Юлиусом Фучиком .

Награды и премии

Сталинская премия второй степени (1950) - за книгу «Воспоминания» («Бухара»);
Заслуженный деятель науки Таджикской ССР;
Почётный академик Академии наук Узбекской ССР ;
Звание «Герой Таджикистана »;
Кавалер ордена «Буюк хизматлари учун» (Узбекистан).

Память

Дом-музей Садриддина Айни в кишлаке Сактари (Гиждуванский район Бухарской области Узбекистана) ;
Дом-музей Садриддина Айни в Самарканде (Узбекистан) ;
Улица Садриддина Айни в Душанбе (Таджикистан)
Улица Садриддина Айни в Самарканде (Узбекистан);
Улица Айни в Бишкеке (Кыргызстан);
Улица Садриддина Айни в Казани (Россия);
Памятник Максиму Горькому и Садриддину Айни в Душанбе ;
Памятник Садриддину Айни в Самарканде (Узбекистан);
В 1958 году и в 1968 году были выпущены почтовые марки СССР , посвященные Садриддину Айни;
Портрет Садриддина Айни изображен на купюре достоинством 5 сомони 1999 года (валюта Республики Таджикистан);
Бухарский областной узбекский театр музыкальной драмы и комедии носит имя Садриддина Айни;
Самаркандский государственный педагогический институт носит имя Садриддина Айни;
Айнинский район Согдийской области Таджикистана;
Театр оперы и балета имени Садриддина Айни в[Душанбе;
Таджикский государственный педагогический университет имени Садриддина Айни в Душанбе;
Парк культуры и отдыха имени Садриддина Айни в Душанбе, где воздвигнут мавзолей Айни;
Союзом писателей Таджикистана учреждена литературная премия имени Садриддина Айни;
Самолёты Boeing 737 авиакомпании Таджикистана Somon Air носят имя Садриддина Айни;
Некоторые школы на территории Таджикистана и Узбекистана носят имя Садриддина Айни.

Напишите отзыв о статье "Айни, Садриддин"

Примечания

Литература

Писатели Таджикистана: (Декада таджикской литературы и искусства) / Автор-составитель М. Занд; Обложка художника М. И. Серебрянской; Союз писателей Таджикистана. - Сталинабад : Таджикгосиздат, 1957. - С. 5-10. - 88 с. - 5 000 экз. (обл.)
Акобиров Ю., Харисов Ш. Садриддин Айни. - М .: Молодая гвардия , 1968. - 144 с. - (Жизнь замечательных людей). - 100 000 экз. (в пер.)
Айни С. Одина. 1924.
Айни С. Дохунда. 1930.
Айни С. Воспоминания. (Бухара) 1954

Ссылки

Отрывок, характеризующий Айни, Садриддин

Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.

Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.

Фамилия. Известные носители: Айни, Мохсен (араб. محسن أحمد العيني‎‎‎‎; родился в 1932 году) северойеменский политик и дипломат. Айни, Садриддин (тадж. Садриддин Айнӣ, настоящее имя Садриддин Саид Муродзода; 1878 1954) таджикский советский… … Википедия

Айнӣ писатель Дата рождения: 1878 Дата смер … Википедия

Настоящее имя Садриддин Саид Муродзода, (1878 1954), таджикский писатель, учёный. Первый президент (с 1951) АН Таджикской ССР. Повести; в романе «Дохунда» (опубликован в 1930) и «Рабы» (1934) отражена жизнь таджикского народа на протяжении… … Энциклопедический словарь

- (наст. имя Садриддин Саид Муродзода) (1878 1954) таджикский писатель, ученый, общественный деятель. Первый президент (с 1951) АН Таджикистана. Повести; в романах Дохунда (опубликован 1930) и Рабы (1934) отражены жизнь таджикского народа на… … Большой Энциклопедический словарь

Айни - АЙНИ́ (наст. имя Садриддин Саид Муродзода) (18781954), тадж. писатель, учёный. Первый през. (с 1951) АН Тадж. ССР. Повести; в ром. Дохунда (опубл. в 1930) и Рабы (1934) отражена жизнь тадж. народа на протяжении столетия; Воспоминания (кн.… … Биографический словарь

- (псевдоним; настоящее имя Садриддин Саид Муродзода) , таджикский советский писатель, учёный, общественный деятель. Первый президент (с 1951) АН Таджикской ССР;… … Большая советская энциклопедия

- (наст. имя Садриддин Саид Муродзода; 1878–1954) – тадж. писатель, ученый, публицист, обществ. деятель. Первый през. (с 1951) АН Таджикистана. Под пс. Айни начал печататься с 1896. Основоположник тадж. и один из зачинателей узб. сов. лит ры.… … Энциклопедический словарь псевдонимов

Айни - (псевдоним; настоящее имя Садриддин Саид Муродзода) (1878 1954) таджикский писатель, педагог, общественный деятель, д р филологических наук (1948), заслуженный деятель науки Таджикской ССР (1940) и Узбекской ССР (1950), академик и первый… … Педагогический терминологический словарь

Саид Муродзода Садриддин, см. Айни (см. АЙНИ) … Энциклопедический словарь

Книги

Садриддин Айни. Собрание сочинений в 6 томах (комплект из 6 книг) , Садриддин Айни. Творчество Садриддина Айни, удивительно многогранное, впитавшее в себя всю самобытность национальных художественных традиций, письменных и фольклорных, отражаетцелую историческую эпоху. С…
Садриддин Айни. Собрание сочинений в 4 томах (комплект) , Садриддин Айни. Прижизненное издание. Творчество Садриддина Айни, удивительно многогранное, впитавшее в себя всю самобытность национальных художественных традиций, письменных ифольклорных, отражает целую…

Садриддин Айни (1878 - 1954) Айни (настоящее имя Садриддин Саид-Муродзода) - выдающийся писатель Таджикистана. С его «Марша свободы», сочиненного на всемирно известный мотив «Марсельезы» в 1918 г., начинается история советской таджикской литературы.
Нелегким был путь Айни в литературу. Мальчик на побегушках, дворник, домашний слуга, повар - так осиротевший Айни уже с 11 лет начинал знакомство с жизнью.
Важным моментом в биографии будущего писателя явилось общение с рабочими хлопкоочистительного завода на станции Кзыл-Тепе, где он работал с сентября 1915 по апрель 1916 г. Именно там нашел он героев своих первых повестей, изданных много лет спустя.
Но прежде чем стать писателем, прежде чем безоговорочно и радостно принять Октябрьскую революцию, Айни должен был пройти еще одно нравственное и физическое испытание.
В апреле 1917 г. перед резиденцией эмира в Бухаре состоялось выступление крайне реакционных сил эмирата, главным образом представителей духовенства. Айни отказался участвовать в этой демонстрации верноподданнических чувств. За это его, как «неверного», схватили дома озверевшие фанатики и подвергли публичному наказанию: он получил 75 ударов палками. Истерзанного Айни бросили в мрачное подземелье - тюрьму Обхону. Он разделил бы тяжелую участь многих своих сограждан, если бы вскоре не подоспели на выручку русские солдаты, которых Совет рабочих и солдатских депутатов г. Кагана послал на помощь жертвам эмирского террора. На площади перед тюрьмой возник стихийный митинг. Вот тогда-то Айни впервые и встал под красное знамя революции.
После выздоровления начался новый период в жизни Айни. Он, «отщепенец ислама», нашел в мире, преобразуемом революцией, свое настоящее место.
Ко времени Октябрьской революции Айни написал много лирических стихотворений (одно из первых - «Роза» - появилось в 1896 г. Под ним уже стоял псевдоним Айни, т. е. «глазастый»). После победы Октября Айни стал поэтом революции, летописцем истории родного народа.
В 20-е годы Айни принимает активное участие и в работе органов народного просвещения, в организации и издании первых газет и журналов на таджикском и узбекском языках в Самарканде - древнейшем культурном центре Средней Азии. С этим городом у него связана вся дальнейшая жизнь.
В 1920 г. он пишет свою первую повесть - «Бухарские палачи». Затем в 1924 г. в газете «Овози тоджик» («Голос таджика») публикуется его новая повесть - «Одина». Подзаголовок ее - «Приключения одного бедняка таджика (из воспоминаний о былом гнете)» - ясно говорит о содержании пэвести. В 1930 г. выходит в свет роман Айни - «Дохунда», также посвященный недавнему прошлому таджикского крестьянства, его борьбе против тирании эмиров и их приспешников.
В 1934 г. появился исторический роман «Рабы» - широкая эпическая картина борьбы и быта таджикского народа на протяжении более чем столетия до победы социалистической революции и колхозного строя. Это произведение писателя, как и предыдущие, полно гнева и ненависти к феодализму, изуверству, религиозному фанатизму, рабскому положению женщины.
Видное место в творчестве писателя заняла повесть «Смерть ростовщика» (1939). В нем писатель нарисовал гротескно-сатирический образ скряги Кори-Ишкамбы, Кори-брюхача. Кори - значит «чтец корана». Писатель наградил своего героя этим именем как бы в насмешку, желая подчеркнуть его ханжество и лицемерие, несовместимые с той маской святости, которую он любил на себя надевать.
В годы Великой Отечественной войны Айни написал две исторические повести - «Восстание Муканны» и «Герой таджикского народа Темур Малик».
В начале 50-х годов вышли в свет первые части эпопеи «Ёддоштхо» - «Воспоминания» (на русском языке книга выходила и под названием «Бухара»), Однако смерть помешала писателю довести повествование до задуманного конца. И тем не менее «Воспоминания» - выдающееся произведение советской многонациональной литературы.
За свой неустанный патриотический труд Айни был награжден орденами Ленина и Трудового Красного Знамени.
Он был избран академиком и стал первым президентом Академии наук своей республики. В Таджикистане никогда не говорят просто «Айни», но всегда добавляют «устод Айни» - «мастер Айни». И в этом находит выражение самое почетное и трогательное признание заслуг большого человека, писателя, ученого и поэта.

Ошибка Lua в Модуль:CategoryForProfession на строке 52: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Биография

Основные труды

Награды и премии

Сталинская премия второй степени (1950) - за книгу «Воспоминания» («Бухара»);
Заслуженный деятель науки Таджикской ССР;
Почётный академик Академии наук Узбекской ССР ;
Звание «Герой Таджикистана »;
Кавалер ордена «Буюк хизматлари учун» (Узбекистан).

Память

Дом-музей Садриддина Айни в кишлаке Сактари (Гиждуванский район Бухарской области Узбекистана) ;
Дом-музей Садриддина Айни в Самарканде (Узбекистан) ;
Улица Садриддина Айни в Душанбе (Таджикистан)
Улица Садриддина Айни в Самарканде (Узбекистан);
Улица Айни в Бишкеке (Кыргызстан);
Улица Садриддина Айни в Казани (Россия);
Памятник Максиму Горькому и Садриддину Айни в Душанбе ;
Памятник Садриддину Айни в Самарканде (Узбекистан);
В 1958 году и в 1968 году были выпущены почтовые марки СССР , посвященные Садриддину Айни;
Портрет Садриддина Айни изображен на купюре достоинством 5 сомони 1999 года (валюта Республики Таджикистан);
Бухарский областной узбекский театр музыкальной драмы и комедии носит имя Садриддина Айни;
Самаркандский государственный педагогический институт носит имя Садриддина Айни;
Айнинский район Согдийской области Таджикистана;
Театр оперы и балета имени Садриддина Айни в[Душанбе;
Таджикский государственный педагогический университет имени Садриддина Айни в Душанбе;
Парк культуры и отдыха имени Садриддина Айни в Душанбе, где воздвигнут мавзолей Айни;
Союзом писателей Таджикистана учреждена литературная премия имени Садриддина Айни;
Самолёты Boeing 737 авиакомпании Таджикистана Somon Air носят имя Садриддина Айни;
Некоторые школы на территории Таджикистана и Узбекистана носят имя Садриддина Айни.

Напишите отзыв о статье "Айни, Садриддин"

Примечания

Литература

Писатели Таджикистана: (Декада таджикской литературы и искусства) / Автор-составитель М. Занд; Обложка художника М. И. Серебрянской; Союз писателей Таджикистана. - Сталинабад : Таджикгосиздат, 1957. - С. 5-10. - 88 с. - 5 000 экз. (обл.)
Акобиров Ю., Харисов Ш. Садриддин Айни. - М .: Молодая гвардия , 1968. - 144 с. - (Жизнь замечательных людей). - 100 000 экз. (в пер.)
Айни С. Одина. 1924.
Айни С. Дохунда. 1930.
Айни С. Воспоминания. (Бухара) 1954

Ссылки

Ошибка Lua в Модуль:External_links на строке 245: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Отрывок, характеризующий Айни, Садриддин

– Но это ведь наука, Ваше святейшество!!! Это новая ветвь медицины! Она помогает будущим врачам лучше понять человеческое тело, чтобы было легче лечить больных. Разве же церковь уже запрещает и врачей?!..
– Врачам, которые от Бога, не нужно подобное «сатанинское действо»! – гневно вскричал Караффа. – Человек умрёт, если так решил Господь, так что, лучше бы Ваши «горе-врачи» заботились о его грешной душе!
– Ну, о душе, как я вижу, весьма усиленно «заботится» церковь!.. В скором времени, думаю, у врачей вообще работы не останется... – не выдержала я.
Я знала, что мои ответы его бесили, но ничего не могла с собой поделать. Моя раненая душа кричала... Я понимала, что, как бы я ни старалась быть «примерной», моего бедного Джироламо мне не спасти. У Караффы был на него какой-то свой ужасающий план, и он не собирался от него отступать, лишая себя такого великого удовольствия...
– Садитесь, Изидора, в ногах правды нет! Сейчас Вы увидите, что слухи об инквизиции не являются сказками... Идёт война. И наша любимая церковь нуждается в защите. А я, как Вы знаете, самый верный из её сыновей...
Я удивлённо на него уставилась, подумав, что Караффа понемногу реально становится сумасшедшим...
– Какую войну Вы имеете в виду, Ваше святейшество?..
– Ту, которая идёт вокруг всех нас изо дня в день!!! – почему-то вдруг взбесившись, вскричал Папа. – Которая очищает Землю от таких, как Вы! Ересь не должна существовать! И пока я жив, я буду истреблять это в любом проявлении – будь это книги, картины, или просто живые люди!..
– Ну, что касается книг, об этом у меня, с Вашей «светлой» помощью, сложилось весьма определённое мнение. Только оно как-то никак не совмещается с Вашим «священным» долгом, о котором Вы говорите, Святейшество...
Я не знала, что сказать, чем его занять, как остановить, только бы не начинался этот страшный, как он его назвал, «спектакль»!.. Но «великий инквизитор» прекрасно понимал, что я всего лишь, в ужасе от предстоящего, пытаюсь затянуть время. Он был великолепным психологом и не разрешил мне продолжать мою наивную игру.
– Начинайте! – махнул рукой одному из мучителей Караффа, и спокойно уселся в кресле... Я зажмурилась.
Послышался запах палёного мяса, Джироламо дико закричал.
– Я же Вам сказал, откройте глаза, Изидора!!! – в бешенстве заорал мучитель. – Вы должны насладиться истреблением ЕРЕСИ так же, как наслаждаюсь этим я! Это долг каждого верного христианина. Правда, я забыл с кем имею дело... Вы ведь не являетесь христианкой, Вы – ВЕДЬМА!
– Ваше святейшество, Вы прекрасно владеете латынью... В таком случае Вы должны знать, что слово «HАERESIS» по латыни означает ВЫБОР или АЛЬТЕРНАТИВА? Как же Вам удаётся совмещать два столь несовместимых понятия?.. Что-то не видно чтобы Вы оставляли кому-то право свободного выбора! Или хотя бы уж малейшую альтернативу?.. – горько воскликнула я. – Человек ДОЛЖЕН иметь право верить в то, к чему тянется его душа. Вы не можете ЗАСТАВИТЬ человека верить, так как вера идёт от сердца, а не от палача!..
Караффа минуту удивлённо разглядывал меня, как будто перед ним стояло какое-то невиданное животное... Потом, стряхнув с себя оцепенение, тихо сказал:
– Вы намного опаснее, чем я думал, мадонна. Вы не только слишком красивы, Вы также слишком умны. Вы не должны существовать за пределами этих стен... Или не должны существовать вообще, – и уже обернувшись к палачу, – Продолжай!
Крики Джироламо проникали в самые глубокие уголки моей умирающей души и, взрываясь там ужасающей болью, рвали её на части... Я не знала, сколько Караффа намеревался мучить его, перед тем, как уничтожить. Время ползло нескончаемо медленно, заставляя меня тысячу раз умирать... Но почему-то, несмотря ни на что, я всё ещё оставалась живой. И всё ещё наблюдала... Страшные пытки заменялись пытками пострашней. Этому не было конца... От прижиганий огнём перешли к дроблению костей... А когда закончили и это, начали уродовать плоть. Джироламо медленно умирал. И никто не объяснил ему – за что, никто не счёл нужным хотя бы что-то сказать. Его просто-напросто методично медленно убивали на моих глазах, чтобы заставить меня делать то, что желал от меня новоизбранный глава святой христианской церкви... Я пыталась мысленно говорить с Джироламо, зная, что уже не удастся что-то по-другому ему сказать. Я хотела проститься... Но он не слышал. Он был далеко, спасая свою душу от нечеловеческой боли, и никакие мои старания не помогали... Я посылала ему свою любовь, стараясь окутать ею его истерзанное тело и хоть как-то уменьшить эти нечеловеческие страдания. Но Джироламо лишь смотрел на меня помутневшими от боли глазами, будто цеплялся за единственную тончайшую ниточку, связывающую его с этим жестоким, но таким дорогим ему, и уже ускользавшим от него миром...
Караффа бесился. Он никак не мог понять, почему я оставалась спокойной, так как прекрасно знал, что своего мужа я очень и очень любила. «Святейший» Папа горел желанием меня уничтожить... Но не физически. Он хотел всего лишь растоптать мою душу, чтобы полностью подчинить моё сердце и ум своим странным и необъяснимым желаниям. Видя, что мы с Джироламо не спускаем друг с друга глаз, Караффа не выдержал – он заорал на палача, приказывая выжечь моему мужу его чудесные глаза...
Мы со Стеллой застыли... Это было слишком ужасно, чтобы наши детские сердца, какими бы закалёнными они не являлись, смогли это принять... Бесчеловечность и ужас происходящего пригвоздили нас на месте, не позволяя дышать. Этого не могло происходить на Земле!!! Просто не могло! Но бесконечная тоска в золотых глазах Изидоры нам кричала – могло!!! Ещё как могло!.. И мы лишь бессильно наблюдали дальше, не решаясь вмешиваться, задавая какие-нибудь глупые вопросы.
На какое-то мгновение, моя душа упала на колени, прося пощады... Караффа, сразу же это почувствовав, удивлённо впился в меня горящими глазами, не веря в свою победу. Но тут же понял, что слишком быстро обрадовался... Сделав над собой невероятное усилие и собрав всю свою ненависть, я взглянула прямо ему в глаза... Караффа отшатнулся, получив сильнейший мысленный удар. На секунду в его чёрных глазах промелькнул испуг. Но так же быстро исчез, как и появился... Он был на редкость сильным и волевым человеком, который восхитил бы, если бы не был до такой степени ужасным...
Моё сердце сжалось в дурном предчувствии... И тут же, получив одобрительный кивок от Караффы, палач, как мясник, спокойно нанёс прямо в сердце беспомощной жертвы точный удар... Мой любимый муж, мой нежный Джироламо перестал существовать... Его добрая душа улетела туда, где не было боли, где было всегда спокойно и светло... Но я знала, что он будет ждать меня и там, когда бы я не пришла.
Небо обрушилось, извергая потоки нечеловеческой боли. Лютая ненависть, поднимаясь в моей душе, крушила преграды, пытаясь вырваться наружу... Вдруг, запрокинув голову, я взвыла неистовым криком раненного зверя, возводя к небу непослушные руки. А из моих светящихся ладоней выплеснулась прямо в Караффу «магия смерти», которой учила меня когда-то моя умершая мать. Магия струилась, окутывая его худое тело облаком голубого сияния. Свечи в подвале погасли, густая непроглядная темнота, казалось, поглотила нашу жизнь... И только Караффа всё ещё светился призрачным бело-голубым светом. На какую-то долю секунды я увидела его расширенные злобой глаза, в которых плескалась моя смерть... С ним ничего не происходило!.. Это было абсолютно невероятным! Ударь я любого обычного человека «магией смерти», он не прожил бы и секунды! Караффа же был живым и здоровым, несмотря на испепеляющий его жизнь удар. И только вокруг его обычной золотисто-красной защиты, теперь змеями вились вспыхивающие синеватые молнии... Я не могла поверить своим глазам.
– Так-так!.. Мадонна Изидора пошла в атаку! – прозвучал в темноте его насмешливый голос. – Ну что ж, во всяком случае, это уже становится интереснее. Не беспокойтесь, дорогая Изидора, у нас с Вами будет ещё множество забавных минут! Это я могу обещать Вам.
Исчезнувший палач вернулся, внося в подвал зажжённую свечу. На стене висело окровавленное тело мёртвого Джироламо... Моя истерзанная душа взвыла, снова видя эту горестную картину. Но, ни за что на свете, я не собиралась показывать Караффе своих слёз! Ни за что!!! Он был зверем, любившим запах крови... Но на этот раз это была очень дорогая мне кровь. И я не собиралась давать этому хищнику ещё большее удовольствие – я не оплакивала моего любимого Джироламо у него на глазах, надеясь, что на это у меня будет достаточно времени, когда он уйдёт...
– Убери это! – резко приказал палачу Караффа, показывая на мёртвое тело.
– Подождите!!! Разве я не имею права даже проститься с ним?! – возмущённо воскликнула я. – В этом не может мне отказать даже церковь! Вернее, именно церковь должна оказать мне эту милость! Не она ли призывает к милосердию? Хотя со стороны святейшего Папы, как я понимаю, этого милосердия нам не видать!
– Церковь Вам ничего не должна, Изидора. Вы колдунья, и как раз-то на Вас её милосердие не простирается! – совершенно спокойно произнёс Караффа. – Вашему мужу уже не поможет Ваш плачь! Идите лучше подумайте, как стать сговорчивее, тем же самым не заставляя более себя и других так сильно страдать.
Он удалился, как ни в чём не бывало, будто и не прерывал только что чью-то драгоценную жизнь, будто на душе у него всё было просто и хорошо... Если душа, как таковая, была у него вообще.
Меня вернули в мои покои, так и не разрешив отдать умершему мужу последнюю дань.
Сердце стыло в отчаянии и печали, судорожно цепляясь за крохотную надежду, что, возможно, Джироламо был первым и последним из моей несчастной семьи, кого этот изверг в папской сутане заставил страдать, и у которого он так просто и развлекаясь отобрал жизнь. Я знала, что ни смерть моего отца, и уж тем более – смерть Анны, я, вероятнее всего, не смогу пережить. Но меня ещё более пугало то, что я понимала – Караффа тоже это знал... И я ломала голову, составляя планы один фантастичнее другого. Но надежда уцелеть хотя бы на ближайшее время, чтобы попытаться помочь своим родным, таяла, как дым.

Садриддин Айни прожил долгую жизнь – он родился 15 апреля 1878 года, скончался 15 июля 1954 года. Он много знал и много испытал. Перед революцией за свою просветительскую и политическую деятельность Айни по приказу эмира был брошен в тюрьму. Впоследствии С. Айни стал одним из создателей первых советских школ: он писал первые учебники на таджикском языке, преподавал.
Сила всех его произведений в большой человеческой правде. В повести "Бухарские палачи" Айни гневно изобличает эмирские порядки. В повести "Одина", романах "Дохунда" и "Рабы" отражена борьба народа за свободу и равенство. В "Смерти ростовщика" зло высмеивает скупого и жадного богача. О детстве таджикских детей дореволюционного времени рассказывают его книги "Старая школа" и "Сирота".
Книги Садриддина Айни переведены на многие иностранные языки. Он был не только писателем, журналистом, общественным деятелем, но и ученым – историком, филологом, искусствоведом. В 1951 году, когда была создана Академия наук Таджикистана, он был избран первым ее президентом.
Ниже вы прочтете три главы из самого значительного произведения Айни – "Воспоминания".

УРОКИ ОТЦА

Мой отец был человеком вспыльчивым, однако он никогда не ругал меня и не бил. И сколько я себя помню, он лишь дважды меня наказал.
Впервые случилось это так.
Отец купил осла, у которого была дурная привычка брыкаться, как только тронешь его холку.
Однажды утром отец отвел осла на пшеничное поле и привязал его пастись на жнивье. В полдень, в самый зной, отец сказал мне:
– Ступай-ка, приведи осла. Да не вздумай сесть на него верхом, а то невзначай тронешь холку, он взбрыкнет и скинет тебя.
Я отправился в поле. Отвязал осла. И тут мне пришла в голову такая мысль: "А что если сесть на осла с какого-нибудь возвышения, не дотронувшись до холки? Он брыкаться не станет. Просто глупо, – подумал я, – гнать осла порожняком, а самому топать пешком".
Я завел осла в арык, а сам с берега очень осторожно сел на серого. Осел стоял спокойно. Но стоило ему выйти из воды, как он тут же встал на дыбы. Чтобы не оказаться на земле, я почти распластался на его спине и волей-неволей обеими руками ухватился за гриву. Но чем крепче вцеплялся я в гриву, тем отчаяннее брыкался и прыгал осел.
В конце концов я кубарем полетел на землю.
Невыносимая боль пронзила мою правую руку. Осел же, взбрыкивая, вихляя задом, помчался к дому.
Страх перед отцом, которого я ослушался, был сильнее боли. Несколько минут спустя я с трудом встал на ноги. Боль в руке была нестерпимой. Словно железный крюк рвал мое тело. Я снова опустился на землю. В этот момент я увидел отца, идущего мне навстречу.
Отец не стал бить или ругать меня. Увидев мою искалеченную руку, он сказал только:
– Ты ослушался меня и повредил руку. Правую руку. Теперь ты не сможешь писать.
Слова отца так напугали меня, что, казалось, получи я сотню розог, страдал бы меньше.
Своим поясным платком отец подвязал мою руку. Потом он сходил в селение за лошадью. Посадил меня на нее, сам сел впереди и повез в Гиждуван, к костоправу.
У меня оказался двойной вывих: в локте и в запястье. Вправляя руку, лекарь так сильно сдавил ее, что послышался хруст. Но я сдержался и не закричал, хотя эта боль и была посильней, чем при падении.
– Молодец, сынок, – сказал отец.
...Когда рука уже зажила и я почти позабыл о печальном происшествии, отец позвал меня.
Я подошел к нему. Он вытащил из-под кошмы розгу и стегнул меня разок по ногам.
– Запомни, если еще хоть раз ослушаешься меня, я сильно побью тебя. Понял?
– Понял.

Вот какой второй урок получил я от отца.
Неподалеку от нашего селения был небольшой базарчик. И вот однажды отец послал меня на базар за солью. На обратном пути мне повстречался знакомый отца, он велел кое-что ему передать. Но пока я добирался до дому, не только все его слова, но и сам этот человек вовсе вылетели у меня из головы.
Дома же отец поинтересовался, кого из знакомых я видел на базаре. Я вспомнил о том человеке и ответил, что, мол, видел такого-то.
– Что он сказал? – спросил отец.
Поскольку я напрочь забыл все, что меня просили передать, я тут же что-то сочинил.
Наверное, я сказал порядочную глупость, потому что отец переспросил:
– Может, ты позабыл, что тебе велели передать?
– Нет, – упорствовал я. – Он так сказал.
Несколько дней спустя тот человек сам пришел к нам.
Отец повел его в мехмонхону*. Затем позвал меня и усадил против гостя.
– Что вы просили мне передать? – спросил отец у гостя.
Гость сказал, разумеется, совсем не то, что я передал отцу. Я чуть не сгорел со стыда. Отец же схватил меня за ухо и проговорил:
– Всегда хорошенько вникай в то, что увидишь, внимательно слушай и запоминай то, что тебе скажут. Не поймешь – переспроси.
И постарайся не забыть. Но только никогда не ври! Ты виноват вдвойне. Во-первых, ты забыл, что тебе велели передать. Во-вторых, сказал заведомую ложь. Если бы тогда ты признался, что забыл, какое поручение тебе дали, я бы сейчас не стыдил тебя перед гостем... Ну, ладно. Ступай играть.
На всю жизнь получил я урок усердия и внимательности.

В нашем медресе** жил кулябец мулла Абдул Хаким. Он торговал вразнос книгами.
В свободные от занятий дни, положив за пазуху несколько книг, он неторопливо отправлялся на базар.
В Бухаре много было таких торговцев. Продав одни книги, они покупали другие.
Однажды, вернувшись с базара с пачкой книг, мулла Абдул Хаким развязал свой пояс – в него тоже были завернуты книги – и, вынимая их одну за другой, показывая учителям и ученикам, громко расхваливал их.
Он говорил, какие из книг переписаны их автором, а какие – кем-нибудь из известных переписчиков.
Я тоже просматривал книги в надежде найти среди них сборник стихов.
И вдруг я его увидел!
На последней странице было обозначено, что издана книга в Индии. Называлась она "Махмуд и Аяз".
Я спросил у муллы:
– За сколько вы купили эту книгу?
– Она ничего не стоит. Я взял ее поневоле: приценился к другой, очень полезной книге, но ее владелец сказал, что продаст обе книги только вместе.
И он показал мне книгу, ради которой он вынужден был взять сборник стихов.
– Увы! – вздохнул я. – Большая книга стоит больших денег. У меня их нет. А вот маленькую книжонку я, так и быть, куплю.
Поняв, что я несерьезный покупатель, и сомневаясь, что кто-нибудь еще заинтересуется маленькой книжкой стихов, он сказал:
– Ладно. Давай одну теньгу и забирай книжку.
– Сейчас, схожу за деньгами.
От радости, как на крыльях, я взлетел по нашей крутой лестнице. Из пяти тенег, привезенных из дому, у меня оставалось всего три. Взяв одну из них, я так же стремительно сбежал вниз по лестнице и, только увидев торговца, степенно пошел шагом, чтобы он не догадался о моей радости и не переоценил маленькую книгу.
Наконец книга была в моих руках!
За все время моего учения у меня впервые был такой праздник.

РУССКИЙ ЯЗЫК

В нашем медресе были два брата. Старшего, Махдум Ходжу, прозвали Быком. Он был высок, мускулист и широк в плечах. Его смуглое, как просяная лепешка, лицо почти сплошь заросло черными волосами. Из-под густых бровей, сросшихся на переносице, из длинных, загнутых ресниц ласково смотрели большие, внимательные глаза.
Он всегда был приветлив со всеми, но охотнее и чаще разговаривал с бедными учениками. Если кто-нибудь заболевал, он ухаживал за больным, кипятил чай, убирал келью, стирал белье.
Он никогда не носил сапог, никогда не повязывал чалму. В теплые дни ходил в легких штанах и рубашке, зимой надевал сверху халат. Летом ходил с обнаженной головой, зимой носил тюбетейку.
Ему было лет двадцать пять, выглядел он тридцатилетним, а занимался вместе с четырнадцатилетними учениками, проходил то же, что и я.
Его брат Пирак был намного моложе, ему шел пятнадцатый год. Был он маленький, хилый, бледный, казалось, что он только что перенес тяжелую болезнь.
Обычно по вечерам все население медресе выходило сумерничать, подышать свежим воздухом.
Взрослые усаживались на открытой галерее, мальчики собирались во дворе.
Однажды вечером я оказался рядом с Пираком.
Я всегда искал людей, которые знают и любят стихи. Поэтому я спросил Пирака:
– Вы не знаете каких-нибудь стихов?
– А если знаю, тогда что?
– Мы могли бы поиграть в стихи. Вы говорите какое-нибудь двустишие, я в ответ – другое, которое начинается с последней буквы вашего. И так до тех пор, пока кто-нибудь из нас не сможет вспомнить подходящее двустишие.
– Нет, я не знаю никаких стихов. А сами-то вы знаете?
– Немного.
Услышав мой ответ, он лукаво улыбнулся. Как маленький мальчик, он гордо сказал:
– А я знаю то, чего не знаете вы!
– Что же это такое?
– Я знаю русский язык.
Я ему не поверил. Ведь ученики медресе и родной-то язык не могут как следует выучить, ни одного стихотворения не знают, откуда же им знать русский?
– А ну-ка, скажите что-нибудь по-русски!
– Часы, – сказал он.
– А еще?
– Еще несколько слов знал, но забыл. У меня они записаны. Приходите ко мне, я вам прочту.
В тот же день сразу же после ужина я отправился к нему.
Пирак усадил меня и вытащил из-под одеяла, на котором сидел, листок бумаги. На нем что-то было написано карандашом.
– Вот, читайте, – сказал Пирак. – Учите русский язык.
– Я не могу прочесть. Кто это писал?
Пирак покраснел:
– Это я перерисовал.
Усевшись удобнее, подперев голову и водя пальцем по строчкам, он стал вспоминать:
– Вот это – сниег – снег. Вот это – часы. Вот это – хилеб – хлеб.
– Это все?
– Все.
– Ну прочтите еще раз.
Он повторил, переводя русские слова на таджикский.
Я быстро запомнил их и прочитал, как читают стихи:
– Сниег – барф, часы – соат, хилеб – нон.
Пирак радостно засмеялся.
– Слушай! – зашептал он. – Давай сделаем так: я достану еще русские слова, переведу их, а ты из них сложишь стихи!
– А где ты узнаешь русские слова?
– У нас в медресе живет мулла Тураб. Он часто ездит в Самарканд. Там живет много русских. Он записывает русские слова в тетрадку, а я списываю у него. Он обещал мне привезти новые слова. Я у него спишу и дам тебе.
Я очень обрадовался.
– Только смотри, никому не говори об этом, – предупредил Пирак. – А не то муллы нас со света сживут!
– Почему? – удивился я.
– Ты сам у них спроси, почему. В прошлом году они совсем замучили муллу Тураба.
– Как?
– Они откуда-то узнали, что мулла Тураб привез из Самарканда русские слова, и словно взбесились: "Он стал русским! Его надо убрать из медресе!" Но мулла Тураб жил в своей собственной келье, и убрать его из медресе было совсем не так просто. Тогда они отправились к верховному судье, но верховный судья им сказал: "Знание русских слов не значит, что человек стал неверным. Идите и поменьше болтайте!"
Поговорив с Пираком, я понял, что у него большая тяга к знаниям.
– Ты учи стихи. Хотя бы понемногу, – сказал я ему на прощание.
– Обязательно. Когда мулла Хамид Ходжа и Зайниддин Ходжа придут к брату, я их попрошу, чтобы они меня научили.
– Так ты не научишься. Надо самому читать.
– У меня нет книг. Когда я учился в школе, отец подарил мне Гафиза, но я отдал книгу младшему братишке.
– Ладно. Я принесу тебе книгу стихов.
На следующий день я принес ему свою любимую книгу стихов.
Он взял ее, перелистал и разочарованно вернул мне.
– Я не смогу это прочесть.
Я понял, что он, как и большая часть учеников медресе, неграмотный.
– Знаешь что? – предложил я. – Давай я покажу тебе, как надо читать. Ты научишься за несколько дней.
Я предложил это очень осторожно, не сказал "я тебя научу", а "я тебе покажу", чтобы его не обидеть. Но он сразу согласился.
– Покажи! Непременно покажи!
Я громко прочел ему стихи из книги. Он повторил их за мной. Когда он выучил стихи наизусть, я показал ему, как они написаны.
С тех пор каждый свободный вечер я приходил к Пираку, и мы с ним занимались. Постепенно он научился различать буквы, и месяца через два смог прочитать всю книгу.
Я предложил ему срисовывать буквы и слова. Потом, когда рука его привыкла к ручке, он стал понемногу писать. Так к весне он научился и читать и писать.
К этому времени мулла Тураб съездил в Самарканд и привез новые русские слова:
Душа – джон, дождь – борон, вода – об.
Пирак записал эти слова и принес мне.
– Попробуй срифмовать,– попросил он.
– Давай!
На этот раз я уже мог разобрать то, что написал Пирак. Я попробовал сложить из русских слов стихотворение, и оно у меня легко получилось.
Я прочитал ему:
Снег – барф, часы – соат, хлеб – нон
Вода – об, дождь – борон, душа – джон.
Пирак, услышав это, так обрадовался, что в восторге пустился в пляс.