Становление и развитие советской литературы следует расценивать как сложный и противоречивый процесс. С одной стороны, богатая литературная культура России даже в условиях революционных потрясений, гражданской войны сумела выстоять, сохраниться как важнейший элемент духовной жизни страны. Безусловно, отряд литераторов поредел, многие из них покинули вздыбившуюся в революционном экстазе Россию. Другие остались, сплотившись в различные литературные объединения. Проявился талант целого ряда молодых писателей и поэтов. В 20-е годы прошлого столетия появились произведения, ставшие классикой отечественной литературы новейшего времени.

С другой стороны, новая власть и ее идеология подходили к литературе с утилитарных классовых позиций, с точки зрения целесообразности времени. Для них основополагающими в литературной политике оставались идеи ленинской статьи "Партийная организация и партийная литература", написанной еще в 1905 г. и вызвавшей негативную реакцию в литературных кругах страны. Вскоре после Октябрьской революции были предприняты попытки обособить пролетарских писателей и поэтов в единых творческих организациях, появился термин писатель-попутчик. Значительный ущерб литературе принесла деятельность Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП), присвоившей себе право поучать других литераторов, как и что писать, говорить от имени большевистской партии. По мере утверждения в СССР тоталитаризма в литературе не нашлось места инакомыслию, многообразию творческих методов, деятельности различных писательских и поэтических групп. В такой обстановке и был взят курс на подготовку и проведение всесоюзного съезда писателей, нацеленного на организацию единого творческого союза литераторов, с помощью которого можно было руководить литературой, контролировать ее.

В советской литературе вплоть до конца 80-х годов ХХ в. I Всесоюзный съезд советских писателей оценивался исключительно положительно. Так, Ершов Л.Ф. считал, что этот съезд продемонстрировал идейное содружество художников слова. "Это была блестящая победа нашей партии (ВКП (б) - В.М.) в одной из сложнейших областей идеологии - в области литературы".

Научные исследования, документальные публикации 90-х годов прошедшего века позволяют узнать много нового о подготовке и ходе работы писательского съезда 1934 г. Это прежде всего Стенографический отчет съезда и документальный сборник "Власть и художественная интеллигенция". Указанные и другие публикации наглядно показывают руководящую роль большевистской партии в процессе объединения писательских сил, в определении задач и творческих методов советской литературы. ВКП(б) отказалась от нейтральной (по крайней мере на словах) позиции в отношении различных творческих писательских группировок и т.д. Широкой читательской аудитории стали известны скрывавшиеся ранее подробности работы писательского съезда, творческие позиции писателей, все более разраставшийся конформизм их и т.д.

История организации Первого Всероссийского съезда советских писателей.

Важный шаг на пути создания ССП был сделан 23 апреля 1932 г., когда увидело свет Постановление ПБ ЦК ВКП(б) "О перестройке литературно-художественных организаций". Этим постановлением ликвидировались ассоциации пролетарских писателей (ВОАПП, РАПП) и намечался курс на объединение всех писателей, поддерживавших платформу Советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый союз советских писателей с коммунистической фракцией в нем. Было принято также решение о разработке мер по проведению этого решения в жизнь. Вся подготовительная работа к съезду велась под бдительным контролем ПБ и ЦК ВКП(б).

В начале мая этого же года группа поэтов (Н. Асеев, А. Безыменский, А. Жаров, В. Инбер, М. Светлов и др.) направили в секретариат ВКП(б) письмо, в котором приветствовали курс партии на создание союза писателей. Одновременно они высказали опасение, что в новом союзе поэты, как и раньше, не будут допущены к руководству им, что и в новом союзе рапповцы будут верховодить: "Отдельные группы и товарищи пытаются смазать решение ЦК, пытаются представить дело так, что ничего не произошло, что изменилось лишь название союза, а не содержание его работы…Мы просим принять все меры к ликвидации таких тенденций, обещая ЦК самую горячую, самую активную поддержку в направлении борьбы с враждебными течениями и влияниями на советскую литературу, в направлении борьбы с кружковщиной, литературщиной, групповщиной и т.д".

7 мая 1932 г. появилось Постановление оргбюро ЦК ВКП(б) о мероприятиях по выполнению постановления ПБ ЦК ВКП(б) "О перестройке литературно-художественных организаций", утвердившее Оргкомитет Союза советских писателей по РСФСР в составе 24 человек. В него вошли: М. Горький (почетный председатель), И.М. Гронский (председатель союза и секретарь фракции ВКП(б) на съезде писателей), В.Я. Кирпотин (секретарь союза), А.А. Фадеев, Ф.И. Панферов, В.М. Киршон, А.С. Серафимович, А.И. Безыменский, В.В. Иванов, Л.Н. Сейфуллина, Л.М. Леонов и др. Аналогичные оргкомитеты создавались в национальных республиках. Все они объединялись в оргкомитет всесоюзной федерации советских писателей.

На своем первом заседании Президиум Оргкомитета ССП обратился в ЦК ВКП(б) с просьбой утвердить составы редколлегий ряда журналов: "На литературном посту", "Красная новь", "Октябрь", "Новый мир" и др.

Однако "мир" в среде литераторов после указанного выше постановления не был установлен. Об этом говорят, например, письма А.А. Фадеева Л.М. Кагановичу и В.М. Киршона И.В. Сталину и Л.М. Кагановичу в мае 1932 г. Видные члены РАППА жаловались на то, что они оказались не у дел, их критикуют за деятельность этой организация. Фадеев был не согласен с утверждением, будто он 8 лет потратил на какую-то групповщину и кружковщину и что он должен всенародно расписаться в этом на посмешище всем врагам пролетарской революции. В свою очередь, Киршон считал, что отстранение рапповцев от работы в редколлегиях журналов не приведет к консолидации коммунистов в литературном союзе: "В обстановке кампании, которую ведут против нас наши литературные противники, кричащие, что РАПП ликвидирован за ошибки РАППовского руководства, полное отстранение нас от работы в редакциях литературных журналов не может не быть воспринято как нежелание нашего участия в проведении линии партии на литературном фронте… Тов. Сталин говорил о необходимости поставить нас в "равные условия". Но при таком положении могут получиться не "равные условия", а разгром". И далее: "Работать в обстановке недоверия очень трудно и тяжело. Мы хотим давать большевистские произведения. Мы просим дать нам возможность вести работу на литературном фронте, исправить допущенные нами ошибки, перестроиться в новых условиях". Киршон просил оставить бывшим рапповцам журнал "На литературном посту". Партийное руководство учло просьбы рапповцев. В июне 1932 г. Секретариат ЦК ВКП(б) принял постановление "О литературных журналах". Ряд их был объединен. В частности, журнал "На литературном посту" слился с журналом "За марксистско-ленинское искусствознание" и "Пролетарской литературой" в одно издание. Киршон, Фадеев и другие рапповцы вошли в редколлегии ряда журналов.

Дата открытия съезда неоднократно переносилась. Первоначально он планировался на 1932 г., но ПБ ЦК ВКП(б) 27. 09.1932 г. отложило съезд до середины мая 1933 г. Однако и эта дата не была окончательной.

16 марта 1933 г. И. Гронский в докладной записке Сталину и Кагановичу отчитался о проделанной оргкомитетом съезда работе и внес ряд предложений, относящихся к предстоящему форуму писателей. Он считал, что переносить съезд с мая 1933 г на более поздний срок нет оснований и что уже сейчас (т.е. в марте 1933 г.) следует предпринять следующие шаги:
1. Утвердить порядок дня работы съезда и докладчиков.
2. Норму представительства на съезде. Предлагался следующий порядок работы съезда:
1. Вступительное слово Горького о задачах ССП.
2. Политический доклад (от ЦК ВКП(б)).
3. Отчет оргкомитета ССП (докл. И. Гронский).
4. Задачи советской драматургии (предлагался в качестве докладчика А.И. Стецкий - зав. отделом культпросветработы ЦК ВКП(б)
5. Устав ССП (докл. Субоцкий).
6. Доклад мандатной комиссии.
7. Выборы правления союза и ревизионной комиссии.

Норма представительства на съезд предлагалась такая: один делегат от 10 членов Союза. Таким образом, на съезд планировалось избрать 500-600 человек. Гронский предлагал заранее утвердить в ЦК ВКП(б) тезисы докладов и резолюций съезда.

Через несколько дней последовало постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) "О всесоюзном съезде писателей", зафиксировавшее новую дату созыва съезда писателей - 20 июля 1933 г. в Москве и по существу утвердившее все предложения Гронского. Заменен был лишь докладчик по советской драматургии. Намечался доклад зав. сектором художественной литературы ЦК ВКП(б) В.Я. Кирпотина и содоклады драматургов В. Киршона, Н Погодина и А. Толстого.

Однако по каким-то причинам съезд писателей в очередной раз был перенесен на 1934 г. Еще до съезда Политбюро приняло решение создать литературный фонд при писательском союзе, призванный улучшать культурно-бытовое обслуживание и материальное положение литераторов. Средства в фонд должны были поступать от издательской деятельности, театральных сборов, взносов членов Союза советских писателей.

С весны 1934 г. секретно-политический отдел ГУГБ НКВД СССР организовал регулярное информирование руководства наркомата и ЦК партии о настроениях в писательской среде, ходе выборов делегатов на съезд и т.д. В частности, накануне его правительственные верхи были проинформированы о составе делегаций писателей от разных регионов страны с характеристикой многих литераторов. По сути это были небольшие досье на участников съезда, в которых имелись сведения об их партийном прошлом, участии в националистических движениях и т.д.

Список делегатов включал 597 человек. Из них 377 человек имели решающий голос, 220-совещательный. Примечательно, что среди делегатов с решающим голосом 206 были членами ВКП(б) или кандидатами, 29 - членами ВЛКСМ и 142 - беспартийными. Средний возраст делегатов составлял около 36 лет, писательский стаж - около 13 лет. Таким образом, в работе съезда участвовали довольно молодые и профессиональные литераторы. Организаторов съезда устраивал и социальный состав делегатов. Около 70% из них были выходцами из рабочей и крестьянской среды

Разнообразным был жанровый состав участников писательского форума: прозаиков насчитывалось около 33%, поэтов - 19,2%, драматургов - 4,7%, литературных критиков - 12,7%, очеркистов - 2%, журналистов - 1,8%, детских писателей - 1,3% и т.д.

На съезде были представлены писатели и поэты 52 национальностей страны, в том числе русские - 201 человек, евреи - 113 человек, грузины -28, украинцы - 25, армяне - 19, татары - 19, белорусы - 17, узбеки - 12, таджики - 10 и т.д. Самыми представительными были писательские делегации Москвы - 175 человек, Ленинграда - 45, Украины - 42, Белоруссии - 26, Грузии - 30, Армении - 18, Азербайджана - 17, Узбекистана - 16, Таджикистана - 14.

В частности, от Центрально-Черноземной области в работе съезда приняли участие тамбовский писатель Завадовский Л.Н., писательница Кретова О.К., прозаик, переводчик Киреев М.М., прозаик, журналист Подобедов М.М., критик, литературовед Плоткин Л., редактор газеты "Коммуна" Швер А.В.

Наконец, на съезде присутствовали 40 иностранных писателей, в том числе Луи Арагон, Мартин Андерсен Нексе, Жан-Ришар Блок, Вилли Бредель и др. Некоторые из них выступили в прениях. Таким образом, власть могла надеяться на предсказуемые, соответствующие тогдашней идеологии и политике решения писательского съезда.

Выступление М.Горького

Первый Всесоюзный съезд писателей проходил с 17 августа по 1 сентября 1934 г. За это время прошли 26 заседаний, на которых были заслушаны и обсуждены доклады А.М. Горького о советской литературе, С.Я Маршака о детской литературе, К. Радека о современной мировой литературе и задачах пролетарского искусства, В.Я. Кирпотина, Н.Ф. Погодина, В.М. Киршона о советской драматургии, Н.И. Бухарина о поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР, В.П. Ставского о литературной молодежи страны, К.Я. Горбунова о работе издательств с начинающими писателями, П.Ф. Юдина об уставе союза советских писателей. Было проанализировано состояние литературы в национальных республиках.

Примечательным было начало съезда писателей. Его открыл А.М. Горький, человек, прославившийся в свое время как "буревестник революции", вставший в оппозицию советскому руководству в октябрьские дни 1917 г. Теперь же он выступал на съезде как апологет советской системы. Отсюда и такие пафосные слова в его речи: "Мы выступаем как судьи мира, обреченного на гибель, и как люди, утверждающие подлинный гуманизм революционного пролетариата, гуманизм силы, призванной историей освободить весь мир трудящихся от зависти, подкупа, от всех уродств, которые на протяжении веков искажали людей труда. Мы - враги собственности, страшной и подлой богини буржуазного мира, враги зоологического индивидуализма, утверждаемого религией этой богини… Мы выступаем в стране, освещенной гением Владимира Ильича Ленина, в стране, где неутомимо и чудодейственно работает железная воля Иосифа Сталина". На наш взгляд, доклад А.М. Горького о советской литературе нельзя назвать аналитическим. По мнению В. Баранова, он являл собой сжатый очерк развития художественного сознания, начиная с устного народного творчества и кончая наиболее зрелыми формами обобщения, утвердившимися в мировой литературе. Включив немалый конкретный материал и продемонстрировав огромную эрудицию, докладчик ухитрился не назвать ни одной фамилии советских литераторов. В. Баранов ссылается на версию, согласно которой выступление Горького было лишь частью доклада, содержавшего конкретный разговор о писателях и произведениях. Но разговор этот не устроил советское руководство и поэтому не состоялся. Эта версия имеет право на существование и тогда понятна безликость доклада Горького.

Среди проблем, поднятых Горьким в своем докладе, значительное место было отведено задачам советской литературы. В частности, он подчеркнул, что она не может похвастаться умением творчески подходить к анализу жизни. Запас впечатлений, количество знаний литераторов не велик, и особенной заботы о расширении, углублении его не чувствуется. В среде литераторов много мещанства. Основным героем советской литературы должен стать человек труда. Литераторы должны уделять больше внимания детям, советским женщинам, истории своей страны и т.д. Этот призыв получит развитие на съезде в приветствиях и наказах многочисленных делегаций от Красной Армии, колхозников и др. Из наказа делегации красноармейцев: "Мы ждем того, чтобы вы написали о Красной Армии, о ее бойцах, отразили самое главное - рядового бойца во всей его повседневной жизни"… "Если на границах каркнет черный ворон и взревут танки белых, мы возьмем в руки руль, и наши моторы с четвертой скоростью рванутся в бой".

Говоря о союзе писателей, Горький подчеркнул, что он (союз) должен поставить задачу не только защищать профессиональные интересы литераторов, но и интересы литературы в целом. Союз должен в какой-то мере взять на себя руководство армией начинающих писателей, должен организовать ее, учить работать с литературным материалом и т.д. Отсюда понятен тезис Горького о том, что советская литература должна быть организована как единое коллективное целое, как мощное орудие социалистической культуры. Для Горького аксиоматичным было положение о партийном руководстве литературой. Таким образом, он выполнил функции рупора партийной политики в литературе. Однако это не спасло писателя от разносной критики в кулуарах съезда. По мнению М. Шагинян, его доклад был неверным, неправильным, отнюдь не марксистским и им все недовольны, даже иностранные делегаты. Шагинян предположила, что доклад Горького будет дезавуирован Сталиным. Однако это предположение не сбылось.

Выступление Жданова

Задал тон работы съезда писателей и секретарь ЦК ВКП(б) А. Жданов. В его выступлении наглядными были идеологические штампы: "СССР стал передовой индустриальной страной, страной самого крупного в мире социалистического земледелия. СССР стал страной, в которой пышным цветом развивается и растет наша советская культура. Для Жданова советская литература представлялась как самая идейная, самая передовая и самая революционная. Современное же состояние буржуазной литературы таково, что она уже не может создать великих произведений из-за упадка и разложения капиталистического строя. Ей характерен разгул мистицизма, поповщины, увлечение порнографией. "Знатными людьми" буржуазной литературы являются сейчас воры, сыщики, проститутки, хулиганы. Совсем другое дело в СССР, здесь другие герои. Советская литература насыщена энтузиазмом и героикой. Она оптимистична. Жданов напомнил слова Сталина о писателях как инженерах человеческих душ. Они должны знать жизнь, чтобы уметь все правдиво изобразить в художественных произведениях, изобразить не схоластически, мертво, не просто как "объективную реальность", а изобразить действительность в ее революционном развитии. При этом правдивость и историческая конкретность должны сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся в духе социализма. Это метод социалистического реализма. Жданов полагал, что советская литература не боится обвинений в тенденциозности. Она тенденциозна, ибо нет и не может быть в эпоху классовой борьбы литературы не классовой, не тенденциозной, якобы аполитичной. Он провозглашал разрыв с романтизмом старого типа, который изображал несуществующую жизнь и несуществующих героев, уводя читателя от противоречий и гнета жизни в мир несбыточного, в мир утопий. Нам, дескать, нужен революционный романтизм. Заметим сразу, что высказанные Ждановым в адрес старого романтизма претензии, следует отнести в полной мере к советской литературе 30-х и последующих лет. Революционный романтизм превратился по существу в утопический. К сожалению, тезисы ждановского доклада превратились в целевые установки для отечественных литераторов. Из-под их пера будут выходить и тенденциозные и утопические произведения, далекие от правды жизни, но зато соответствующие партийным установкам.

В докладе Жданова содержались и разумные идеи. В частности, он призывал писателей овладевать так называемой техникой литературного дела, собирать, изучать, критически осваивать литературное наследие прошлого, бороться за культуру языка, за высокое качество произведений. Имеющаяся же литература еще не отвечала требованиям эпохи. Однако все эти наставления и оценка советской литературы были элементарны, неконкретны и имели все тот же директивный характер.

Прения после выступления Горького и Жданова

В прениях, развернувшихся на писательском съезде, приняли участие многие из известных тогда литераторов. В их выступлениях были развиты идеи, положения докладов Горького и Жданова. Ф. Гладков мог заявить, например, что успех их художественного творчества зависит в большой степени от того, высоко ли стоит писатель как культурная сила, насколько он глубоко усвоил теорию Маркса-Ленина-Сталина. К недостаткам советской литературы он отнес бессилие создать типическую фигуру человека, которая была бы ведущей, которая бы волновала, звала за собой, поднимала. Нет героев типа Базарова, Рудина, Челкаша, Ф. Гордеева и т.п. Писатель критиковал неумение литераторов выдерживать сюжет своих произведений, что приводило к его распаду. Читатель начинал томиться над книгой, ее чтение становилось для него гнетущим, скучным занятием. Для него книга становилась "жвачкой". Гладков высоко ценил творчество Ф. Достоевского, умевшего уголовный запутанный сюжет наполнить глубоким содержанием, создать изумительные типы своего времени, подняться до философских высот. Гладкова, как и других писателей, волновала проблема языка художественных произведений, но его суждения были явно ошибочны, когда он язык советских рабочих считал более богатым, динамичным, культурным, по сравнению с дореволюционным временем. Он противоречил себе, признавая наличие в языке советской эпохи много всяческих наслоений, грязи, блата, ругани, старых изуродованных слов.

В свою очередь, Л. Леонов выражал уверенность, что советские писатели будут участниками мировых конгрессов социалистической литературы. На повестке дня будут стоять не только вопросы, касающиеся нового человека, но и вопросы борьбы со стихиями, расширяющейся деятельности человека в космосе. Наш век - это утро новой эры. Художественная литература перестает быть только беллетристикой, она становится одним из самых важных орудий в деле ваяния нового человека.

Эту мысль развил И. Эренбург: "Наш новый человек куда богаче, тоньше, сложнее, нежели его тень на страницах книг. Вместо теплой вибрирующей жизни, вместо органической биографии у нас то и дело получается декларация, снабженная карточкой ударника и десятком общеизвестных мыслей. …Сплошь и рядом мы видим людей только в цехах или в правлении колхоза. Леса стройки превращаются в ультра-театральные подмостки". Вместо живых людей читатель видит порой манекенов. В показе современного человека многие писатели идут по пути наименьшего сопротивления. Мучительный процесс творчества они подменяют умелым лавированием. Они тщательно обходят темы, которые кажутся им трудными, отмахиваются от правдивого изображения запутанности психологии людей на переломе эпох. Эренбург остро поставил вопрос о литературной критике. Последняя, по его мнению, заносит писателей либо на красную, либо на черную доску, меняя при этом с легкостью положение литераторов. "Нельзя допускать, - утверждает Эренбург, - чтобы литературный разбор произведений тотчас же влиял на социальное положение писателей. Вопрос о распределении благ не должен находиться в зависимо c ти от мнения критика. Нельзя… рассматривать неудачи и срывы художника слова, как преступления, а удачи - как реабилитацию". Резко прозвучала мысль о том, что писатели не ширпотреб, нет такой машины, которая позволяла бы изготовлять писателей сериями. Нельзя подходить к работе писателя с меркой строительных темпов. Тем самым Эренбург нанес удар по расхожему мнению о том, что литератором в советской стране может стать любой человек, освоивший технику писательского труда. По его мнению, создание художественного произведения дело индивидуальное, … интимное, а литературные бригады останутся в истории советской литературы как живописная, но краткая деталь юношеских лет. По всей вероятности, писатель имел в виду бригаду литераторов, посетивших строившийся силами заключенных Беломоро-Балтийский канал и написавших позорную книгу очерков. Поездку эту довольно подробно описал А. Авдеенко в повести "Отлучение". Некоторые участники съезда расценили замечание Эренбурга, как выпад против них. В частности, Горький встал на защиту коллективных публикаций, а Вс. Иванов открыто гордился поездкой на канал и ядовито заметил: "Это не значит, что я уговариваю несравненного Эренбурга вступить в одну из таких бригад. Кому нравится международный вагон, построеннный в 1893 году, а кому - самолет "Максим Горький".

Эренбург взял под защиту творчество В. Маяковского и Б. Пастернака. Знакомство с их произведениями требует от читателя общекультурной и специальной литературной подготовки. "Романсы на гармошке куда легче даются, нежели Бетховен", - иронически заметил он.

Явно в духе партийных установок доклада А. Жданова выступил на съезде Л. Соболев, чей роман "Капитальный ремонт" тогда оценивался довольно высоко (например, Горьким). Расхожей на долгие годы стала его фраза: "Партия и правительство дали советскому писателю решительно все. Они отняли у него только одно - право плохо писать". В этой фразе полуправда тесно сплелась с лицемерием и облеклась в красивую словесную оболочку. Вряд ли кто на съезде всерьез воспринял слова А. Соболева, хотя Горький похвалил изречение писателя, присовокупив к нему слова о том, что партия и правительство отнимают у писателей и право командовать друг другом, представляя право учить друг друга в плане обмена опытом.

Примечательным было выступление А. Фадеева. Уже тогда входивший в литературную власть, он не ограничился оценкой литературной жизни страны, разразился дифирамбами в адрес партийного руководства, охарактеризовав дружбу людей из высшего партийного эшелона мужественной, принципиальной, железной, веселой, богатырской. Фадеев, пожалуй, первый на писательском форуме, призвал своих коллег изобразить фигуру такого мощного гения рабочего класса, как Сталин. Однако эта тема не получила развития у других делегатов съезда, если не считать некоторые моменты в выступлении И. Бабеля о необходимости так работать над словами в литературных произведениях, как работает Сталин над своими речами; заявления Аросева о том, что Сталин является лучшим другом и руководителем нашей литературы и оголтелой речи Вс. Вишневского. Последний выразил радость по поводу выполнения завета Ленина о превращении советской литературы в часть общепролетарского дела. Выступление Вишневского отличалось патетичностью, свидетельствовало о его преданности идеалам Октябрьской революции и граждансклой войны. Он призвал писателей показать Ленина в 1917 г., как самого глубокого, самого интересного, самого блестящего образца полководца и военачальника во всей мировой истории. Дифирамбы Сталину также превзошли все границы: "Кто знает, что всем партизанским сибирским движением молча руководил Сталин? Он обеспечил разгром колчаковского белого фронта и дальневосточной интервенции. Культу сверхчеловека в Германии, культу "сына неба" в Японии мы противопоставим образ подлинного пролетарского вождя - простого спокойного вождя-человека".

Противоречивое чувство вызвала речь Ю. Олеши. По его мнению, в художнике живут все пороки и все доблести. Каждый художник может писать только то, что он в состоянии писать. Писатель признался, что еще недавно социалистическая промышленность, новостройки не были его темой: "Я мог поехать на стройку, жить на заводе среди рабочих, описать их в очерке, даже в романе, но это не было моей темой… Мне трудно понять тип рабочего, тип героя-революционера. Я им не могу быть". Такое заявление можно расценить, как смелое и откровенное. Но далее писатель скажет: "Теперь другое время. Я хочу создать тип молодого человека, наделив его лучшим из того, что было в моей молодостии". Можно предположить, что Олеша попал под настрой писательского съезда с его обещаниями, наставлениями, клятвами. Известно, что Олеша и после съезда не создал ни одного примечательного, солидного произведения в духе соцреализма, прославления советского строя и т.д.

То же самое можно сказать и о Л. Сейфуллиной, писательнице смелой и честной, открыто выражавшей свои взгляды на советскую литературу. На съезде она могла заявить о том, что писателям незачем клясться в своей преданности советской власти. Будучи писателями советской страны, они не могут быть враждебными ей. С другой стороны, Сейфуллина язвительно заметила: "Советская власть лелеет писателей, как нигде, и они уже привыкли к этому. Писатель не прочь и корректуру своих произведений возложить на Политбюро. Со всякой мелочью мы привыкли обращаться к партии и правительству и ждать, чем нам помогут. Мы не ищем новые имена… У нас вообще нет критики. Писатели должны создать для себя ответственную критику, должны обороняться, если она безответственна. Писатели должны об этом говорить не в кулуарных тихих разговорах, а во весь голос добиваться этого. …В писательской среде сохраняются еще рапповские замашки. Нужны умные, толковые руководители писательского союза, а не чиновники". Уместным было и критическое замечание в адрес советской драматургии: "Киршон не виноват, что в Шекспирах ходит. Это не вина Киршона, а вина наша, что ходит он уже Шекспиром". Так Сейфуллина выразила свое отношение к незаслуженно высоко оцененной пьесе этого драматурга "Чудесный сплав".

Итоги Первого Всероссийского съезда советских писателей.

На съезде были продемонстрированы два принципа будущего тоталитаризма в культуре: культ вождя и единодушное одобрение всех решений. Принципы соцреализма оказались вне обсуждения. Все решения съезда были заранее написаны и делегатам предоставлялось право проголосовать за них. Ни один из 600 делегатов не проголосовал против. Все ораторы, в основном, говорили о великой роли Сталина во всех сферах жизни страны (его величали “архитектором” и “кормчим”) и в том числе в литературе и искусстве. В итоге на съезде была сформулирована художественная идеология, а не художественный метод. Всю предшествующую художественную деятельность человечества посчитали предысторией к культуре “нового типа”, “культуре высшего этапа”, то есть социалистического. В основу важнейшего критерия художественной деятельности - принципа гуманизма - по предложению Горького включили “любовь - ненависть”: любовь к народу, партии, Сталину и ненависть к врагам родины. Такой гуманизм был назван “социалистическим гуманизмом”. Из такого понимания гуманизма логически следовал принцип партийности искусства и его обратная сторона - принцип классового подхода ко всем явлениям общественной жизни.

Очевидно, что социалистический реализм, имеющий свои художественные достижения и оказавший определенное влияние на литературу ХХ в. все же является течением гораздо более узким, чем вообще реализм ХХ века. Отражавшая идейные настроения советского общества литература, руководствуясь лозунгом Сталина об усилении классовой борьбы в ходе строительства социализма, все более втягивалась в поиски “врагов”. Абрам Терц (А. Синявский) в статье “Что такое социалистический реализм” (1957) определил суть его так: “Теологическая специфика марксистского образа мысли толкает к тому, чтобы все без исключения понятия и предметы подвести к Цели, соотнести с Целью, определить через Цель. Произведения социалистического реализма весьма разнообразны по стилю и содержанию. Но в каждом из них присутствует понятие цели в прямом или косвенном значении, в открытом или завуалированном выражении. Это либо панегирик коммунизму и всему, что с ним связано, либо сатира на его многочисленных врагов”.

Действительно, характерной особенностью литературы социалистического реализма, социально-педагогической, по определению Горького, является ее ярко выраженное сращение с идеологией, сакральность, а также то, что эта литература фактически была особой разновидностью массовой литературы, во всяком случае, выполняла ее функции. Это были функции агитационно социалистические.

Ярко выраженная агитационность литературы соцреализма проявлялась в заметной заданности сюжета, композиции, часто альтернативной (свои/враги), в явной заботе автора о доступности его художественной проповеди, то есть некоторой прагматичности. Принцип идеализации реальности, лежащий в основе “метода”, был главной установкой Сталина. Литература должна была поднимать дух людей, создавать атмосферу ожидания “счастливой жизни”. Сама по себе устремленность писателя соцреализма “к звездам” - к идеальному образцу, которому уподобляется действительность - не порок, она могла бы нормально восприниматься в ряду альтернативных принципов изображения человека, но превращенная в непререкаемую догму, стала тормозом искусства.

Но в литературе этих лет звучали и другие голоса - раздумья о жизни и предвиденье ее будущих сложностей и потрясений - в поэзии Александра Твардовского и Константина Симонова, в прозе Андрея Платонова и.д. Большую роль в литературе тех лет играло обращение к прошлому и его горьким урокам (исторические романы Алексея Толстого).

Таким образом, съезд пробудил у поэтов и писателей немало надежд. “Многие восприняли его как момент противопоставления нового социалистического гуманизма, встающего из крови и праха только что отгремевших сражений, звериному лику фашизма, который наступал в Европе. В голосах депутатов звучали разные интонации, порой не лишенные критических акцентов…Делегаты радовались тому, что благодаря преобразованию общества поднимались бесчисленные шеренги новых читателей”.

Совершенно новыми методами в культуре стали коллективные поездки писателей, художников и музыкантов на стройки, в республики, что придавало характер “кампании” сугубо индивидуальному творчеству поэта, композитора или живописца.

К. Симонов в своей книге “Глазами человека моего поколения” вспоминает: “И строительство Беломорканала и строительство канала Москва-Волга, начавшееся сразу же после окончания первого строительства, были тогда в общем и в моем тоже восприятии не только строительством, но и гуманною школою перековки людей из плохих в хороших, из уголовников в строителей пятилеток. И через газетные статьи, и через ту книгу, которую создали писатели после большой коллективной поездки в 33-м году по только что построенному каналу, проходила главным образом как раз эта тема – перековки уголовников. …все это подавалось как нечто – в масштабах общества – весьма оптимистическое, как сдвиги в сознании людей, как возможность забвения прошлого, перехода на новые пути. …Звучит наивно, но так оно и было”.

Одновременно усиливался контроль над творческой деятельностью всего Союза и отдельных его членов. Возрастала роль цензора и редактора во всех областях культуры. Многие крупнейшие явления русской литературы оставались скрытыми от народа, в том числе романы Михаила Булгакова и Василия Гроссмана, произведения писателей зарубежья - Ивана Бунина, В. Ходасевича, и творчество репрессированных писателей - Николая Гумилева, Осипа Мандельштама. Еще в начале 1930-х годов Сталин назвал пьесу М.Булгакова “Бег” антисоветским явлением, попыткой “оправдать или полуоправдать белогвардейское дело”, грубые и оскорбительные отзывы Сталин позволил себе и в адрес такого, казалось бы, тесно связанного с партией и всей истории революции и гражданской войны поэта, как Демьян Бедный. Однако в 1930-1931 годах Сталин назвал его “перетрусившим интеллигентом”, который плохо знает большевиков, и этого оказалось достаточно, чтобы перед Д. Бедным закрылись двери большинства редакций и издательств.

В эти же годы наступает расцвет советской детской литературы. Этому в немалой степени способствовало то, что именно в детскую литературу ушли многие художники и писатели, чье творчество “не вписывалось” в жесткие рамки социалистического реализма. Детская литература рассказывала об общечеловеческих ценностях: о доброте и благородстве, о честности и милосердии, о семейных радостях. Несколько поколений советских людей выросло на книгах К.И. Чуковского, С.Я. Маршака, А.П. Гайдара, С.В. Михалкова, А.Л. Барто, В.А. Каверина, Л.А. Кассиля, В.П. Катаева.

Таким образом, период с 1932-го по 1934-ый в СССР явился решающим поворотом в сторону тоталитарной культуры:

1. Был окончательно отстроен аппарат управления искусством и контроля над ним.

2. Обрела окончательную формулировку догма тоталитарного искусства - социалистический реализм.

3. Была объявлена война на уничтожение всем художественным стилям, формам, тенденциям, отличающимся от официальной догмы.

Иначе говоря, в художественную жизнь вошли и полностью определили её три специфических феномена, как главные признаки тоталитаризма: организация, идеология и террор.

Литература:

Георгиева Т.С. Русская культура: История и современность: Учебное пособие для вузов. – М., 2000. – 575 с.

Мир культуры: Литература. Живопись, Архитектура. Балет/ Авт.-сост. О.М. Чернякевич. – Смоленск, 2001. – 461 с.

Мир русской культуры: Энциклопедический справочник/ Авт. А.В. Аграшенков, М.М. Шумилов. – М., 1997. – 618 с.

Русская литература XX века. Хрестоматия. Составил Н.А. Трифонов.- М., 1970.

Интернет-ресурсы.

Илья Эренбург, вспоминая (тридцать лет спустя) о тех днях, признался, что готовился к съезду, как девушка к первому балу. Это - скептик Эренбург. Так что уж говорить о других! Эренбург так закончил свои воспоминания об этом своем "первом бале": Выбрали правление, одобрили устав. Горький объявил съезд закрытым. На следующий день у входа в Колонный зал неистовствовали дворники с метлами. Праздник кончился. Смысл этого заключения ясен: праздник отшумел, начались суровые будни. Но что там ни говори, а праздник-то все-таки - был!

На самом деле, однако, праздник был насквозь фальшивый. И многим его участникам это было ясно уже тогда. В книге "Власть и художественная интеллигенция" , на которую я тут уже не раз ссылался, среди множества документов, освещающих ход съезда, опубликован и такой:

"Спецсообщение секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР

"О ходе Всесоюзного съезда советских писателей. Отклики писателей на работу съезда".

Приведу лишь некоторые из этих откликов.

Все было настолько гладко, что меня одолевает просто маниакальное желание взять кусок говна или дохлой рыбы и бросить в президиум съезда.

Это - на уровне эмоций.

А самую суть происходящего выразил один из старейших тогдашних российских литераторов - А. Новиков-Прибой :

Наступает период окончательной бюрократизации литературы. Главная цель этого помпезного государственного мероприятия состояла в том, чтобы прибрать к рукам непослушную писательскую вольницу, огосударствить литературу, сделать ее управляемой.

Полностью справиться с этой задачей удалось не сразу. На это ушли годы, даже десятилетия. Сталин, кинувший в свое время знаменитый лозунг - "У нас незаменимых нет" , когда Д.А. Поликарпов - партийный функционер, назначенный руководить писателями, - пожаловался ему, как трудно с ними работать (один - пьет, другой бабник, третий мнит себя гением и не слушается никаких распоряжений), ответил:

"В настоящий момент, товарищ Поликарпов, мы не можем предоставить Вам других писателей. Хотите работать, работайте с этими".

А ведь не кто иной, как он сам, создал эту ситуацию, при которой сбылось обещание полковника Скалозуба "дать интеллигентам "в Вольтеры" фельдфебеля:

Он в три шеренги вас построит,

А пикнете - так мигом успокоит! На роль такого фельдфебеля и был назначен этот самый Поликарпов. И можно ли его винить, что справлялся он с этой ролью в соответствии со своими представлениями о том, как надлежит ее исполнять:

"Поликарпов установил режим террора. Все, что не совпадает с его вкусом, беспощадно режется, снимается, запрещается" Особенно возмутительно ведет себя Поликарпов на партбюро Союза Советских Писателей, на партсобраниях, на заседаниях правления ССП. Везде - его слово, его тон непререкаемы. Личный вкус, личные оценки произведений становятся законом. Вот вчера. Поликарпов проводит заседания правления с активом. Обсуждается выдвижение произведений на Сталинские премии . Поликарпов заранее приготовил список. Если ораторы говорят не то, что угодно ему, он начинает кричать, прерывать их грубейшими репликами, лишать слова. Возмущенный Твардовский , на которого Поликарпов позволил себе прикрикнуть как на мальчишку, покидает собрание. Прения Поликарпов прерывает тогда, когда ему это угодно, кричит, цыкает на писателей, известных всей стране, как жандарм. Нет, право, такой обстановки не было даже при пресловутом Авербахе !.. (Из докладной записки заместителя редактора журнала "Знамя" А.К. Тарасенкова - секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову . 19 марта 1945 г. "Литературный фронт. История политической цензуры 1932-1946. Сборник документов". М., 1994. Стр. 186.)

Поликарпова, который в своем рвении превзошел "пресловутого Авербаха", Сталин от руководства писателями все-таки отстранил. Он понимал, что в таком тонком и сложном деле, как художественная литература, незаменимые люди должны быть. И обращаться с этими "незаменимыми" надо "по возможности" деликатно. Сталин действовал осторожно, на первых порах старался никого особенно не раздражать. Поэтому и "пролетарскость" некоторое время еще сохраняла свое значение. Какой-нибудь, никому нынче не известный Чумандрин сидел в президиуме съезда, а М.А. Булгаков не получил даже гостевого билета. Но рядом с Чумандриным в президиуме сидели Б.Л. Пастернак и А.Н. Толстой. Сталину "незаменимые" были еще нужны, и ему в голову не пришло, что главным писателем страны можно назначить кого угодно - хоть того же Чумандрина. Но - процесс пошел. И тридцать лет спустя главным писателем страны уже спокойно можно было назначить любого партийного функционера. Что и было сделано.

Когда Георгий Мокеевич Марков на каком-то писательском съезде вдруг почувствовал себя худо, из президиума быстренько подскочил к трибуне Герой Советского Союза В. Карпов и, деликатно отведя Георгия Мокеевича в сторонку, заступил на его место и дочитал доклад до конца, тем самым утвердив себя в роли нового, очередного главного писателя. И никто не то что не запротестовал "даже не удивился" Но я увлекся и забежал далеко вперед.

Первый съезд советских писателей, 1934

В повестке дня предстоящего съезда советских писателей указан Ваш доклад о советской поэзии, и это дает мне смелость адресовать мои вопросы непосредственно к Вам.

Вопросы эти следующие: наиболее трудно уяснить в настоящее время, среди многочисленных представителей современной поэзии, место и значение одного из талантливейших мастеров – Бориса Пастернака. Лирики, равной по силе, выразительности, новизне звучания и какой-то необъяснимой, противоречивой, скорей угадываемой, чем сознаваемой громадной связи с самыми глубокими сторонами социалистического, то есть завтрашнего искусства, нет в современной поэзии. <…> Нужно ли доказывать Вам, что поэт, приведенный всем своим существом, на высоком горном перевале своего пути к восклицанию: «Ты рядом, даль социализма» – действительно великий поэт? Восклицание Пастернака стоит много больше, чем иные диссертации, начинающиеся и кончающиеся осаннами новому миру. Лирическая правдивость его такова, что каждый «неверный звук», исторгнутый им, – мстит ему, как сто тысяч демонов мстить не умеют… Такова его биография, и такова его поэзия <…>.

Пастернак говорил, что раньше у него были большие надежды на съезд – он надеялся услышать на съезде писателей совсем не то, чему посвятили свои выступления ораторы. Пастернак ждал речей большого философского содержания, верил, что съезд превратится в собрание русских мыслителей. Речь Максима Горького показалась ему одинокой на съезде. То, что Пастернак считал важнейшим для судеб русской литературы, на съезде не обсуждалось. Пастернак был разочарован:

– Я убийственно удручен, – повторил он несколько раз. – Вы понимаете, просто убийственно.

(Миндлин Эм. Необыкновенные собеседники: книга воспоминаний. М., 1968. С. 429)

Борис Пастернак является поэтом, наиболее удаленным от злобы дня, понимаемой даже в очень широком смысле. Это поэт-песнопевец старой интеллигенции, ставшей интеллигенцией советской. Он, безусловно, приемлет революцию, но он далек от своеобразного техницизма эпохи, от шума битв, от страстей борьбы. Со старым миром он идейно порвал (или, вернее, надорвал связь с ним) еще во время империалистической войны. Кровавая каша, торгашество буржуазного мира были ему глубоко противны, и он «откололся», ушел от мира, замкнулся в перламутровую раковину индивидуальных переживаний, нежнейших и тонких, хрупких трепетаний раненой и легко ранимой души. <…> Счастье Пастернака в том, что он далеко не последователен. Вслед за посланием к Брюсову он помещает великолепный панегирик, посвященный памяти Ларисы Рейснер; он воспевает «безумный» 1905 год в целой серии стихотворений; он пишет своего «Лейтенанта Шмидта», «9 января» – и все это в полноценных строфах настоящей поэзии. Он дал очень выпуклый образ Ленина. И тем не менее даже в его революционных стихах, революционных по своему идейному смыслу, можно найти ряд подходов в этому смыслу через ассоциации, совершенно неожиданные и часто узко индивидуальные. Пастернак оригинален. В этом и его сила, и его слабость одновременно. В этом его сила, потому что он бесконечно далек от шаблона, трафаретности, рифмованной прозы. В этом его слабость, потому что эта оригинальность переходит у него в эгоцентризм, когда его образы перестают быть понятными, когда трепет его задыхающегося ритма и изгибы тончайшей словесной инструментовки превращаются, за известной гранью, в перепады непонятных образосочетаний – настолько они субъективны и интимно тонки. <…> Таков Борис Пастернак, один из замечательнейших мастеров стиха в наше время, не только нанизавший на нити своего творчества целую вереницу лирических жемчужин, но и давший ряд глубокой искренности революционных вещей.

(Бухарин Н.И. Поэзия, поэтика и задачи поэтического творчества в СССР: доклад на I Всесоюзном съезде советских писателей // Известия. 1934. 30 августа. № 204 (5452). С. 3–4)

Выступление Бухарина, которое всем нравится, не представляет ничего примечательного. Что можно ожидать от Бухарина, если он провозглашает первым поэтом бессмысленного и бессодержательного Пастернака? Надо потерять последние остатки разума для того, чтобы основой поэзии провозгласить формальные побрякушки. А то, что кругом кипит борьба, что революция продолжается – об этом совершенно забыли. Нельзя так подходить к поэзии, как подходит Бухарин. Это на руку тем, кто хочет, чтобы поэзия была у нас «изысканным блюдом» для немногих.

(Орешин П.В. Между молотом и наковальней. Союз советских писателей СССР. М., 2011. Т. 1. С. 351–352)

У Бухарина получилось так, что центр, вершинное выражение нашей сегодняшней поэзии сосредоточено на именах Б.Л. Пастернака, Сельвинского и еще двух-трех поэтов. При всем моем глубочайшем уважении к Пастернаку как к мастеру и поэту я все же вынужден сказать, что для большой группы людей, которые растут в нашей литературе, творчество Пастернака – неподходящая точка ориентации. Тов. Бухарин здесь оговаривался насчет того, что он обсуждает вопросы поэзии с точки зрения наращивания мастерства. Хорошо. Но ведь мы же знаем, что вне конкретной исторической обстановки мастерства не бывает, что мастерство целиком и полностью живет в эпохе. А с этой точки зрения у т. Бухарина получилось довольно прискорбно. Тов. Бухарин здесь, с этой трибуны, тихонько ликвидировал всю пролетарскую поэзию, которая с таким трудом набирала силы, поэзию, которая с таким трудом укрепила своих авторов в читательской среде. Можно и нужно говорить о больших недостатках, которыми страдает пролетарская поэзия, но при освещении вопроса, которое дал докладчик, получается не то, что нам нужно. Мне думается, что нужно было бы здесь, на съезде, сказать о ряде поэтов, у которых огромные перспективы, у которых дыхание чрезвычайно глубоко, сказать о том, насколько смело, насколько мужественно они переступят черту, заставляющую их смущаться вопроса – хватит ли дыхания для принятия воздуха революции. Этот вопрос будет стоять очень остро до тех пор, пока они не установят, что глубокая всесторонняя реализация их возможностей только тогда исторически возможна, когда, скажем, талант Пастернака будет развернут на адекватно огромном богатом материале нашей революции. Когда, скажем, тот же Пастернак, до сего времени заманивающий Вселенную на очень узкую площадку своего видения мира, сделает обратное движение и со своими возможностями выйдет в этот просторный мир; тогда его возможности будут звучать в тысячу раз более ярко.

(Сурков А.А. Черты нашего гуманизма // Известия. 1934. 1 сентября. № 205(5453). С. 3)

Поэзия есть проза, проза не в смысле совокупности чьих бы то ни было прозаических произведений, но сама проза, голос прозы, проза в действии, а не в беллетристическом пересказе. Поэзия есть язык органического факта, то есть факта с живыми последствиями. И, конечно, как все на свете, она может быть хороша или дурна, в зависимости от того, сохраним ли мы ее в неискаженности или умудримся испортить. Но как бы то ни было, именно это, то есть чистая проза в ее первородной напряженности, и есть поэзия <…>.

Есть нормы поведения, облегчающие художнику его труд. Надо ими пользоваться. Вот одна из них: если кому-нибудь из нас улыбнется счастье, будем зажиточными, но да минует нас опустошающее человека богатство. «Не отрывайтесь от масс», – говорит в таких случаях партия. У меня нет права пользоваться ее выражениями. «Не жертвуйте лицом ради положения», – скажу я в совершенно том же, как она, смысле. При огромном тепле, которым окружает нас народ и государство, слишком велика опасность стать социалистическим сановником. Подальше от этой ласки во имя ее прямых источников, во имя большой, и реальной, и плодотворной любви к родине и нынешним величайшим ее людям, на деловом и отягченном делами и заботами от них расстоянии. Каждый, кто этого не знает, превращается из волка в болонку…

(Пастернак Б.Л. Выступление на I Всесоюзном съезде советских писателей // Пастернак Б.Л. ПСС. Т. 5. С. 228)

Поведение и отдельные неловкие поступки Б.Л. часто вызывали смех и улыбки. Во время работы Первого съезда писателей в Колонный зал пришла с приветствием делегация метростроевцев. Среди них были девушки в прорезиненных комбинезонах – своей производственной одежде. Одна из них держала на плече тяжелый металлический инструмент. Она встала как раз рядом с сидевшим в президиуме Пастернаком, а он вскочил и начал отнимать у нее инструмент. Девушка не отдавала: инструмент на плече – рассчитанный театральный эффект – должен был показать, что метростроевка явилась сюда прямо из шахты. Не понимая этого, Б.Л. хотел облегчить ее ношу. Наблюдая их борьбу, зал засмеялся. Пастернак смутился и начал свое выступление с объяснений по этому поводу.

(Гладков А.К. Встречи с Борисом Пастернаком. С. 74)

И когда я в безотчетном побуждении хотел снять с плеча работницы Метростроя тяжелый забойный инструмент, названия которого я не знаю (смех), но который оттягивал книзу ее плечо, – мог ли знать товарищ из президиума, вышутивший мою интеллигентскую чувствительность, что в многоатмосферных парах, созданных положением, она была в каком-то мгновенном смысле сестрой мне, и я хотел помочь близкому и давно знакомому человеку.

(Пастернак Б.Л. Выступление на I Всесоюзном съезде советских писателей // Пастернак Б.Л. ПСС. Т. 5. С. 227–228)

Я не буду описывать в подробностях <…>, как весной девятьсот первого года в зоологическом саду показывали отряд дагомейских амазонок. Как первое ощущение женщины связалось у меня с ощущением обнаженного строя, сомкнутого страданья, тропического парада под барабан. Как раньше, чем надо, стал я невольником форм, потому что рано увидел на них форму невольниц.

(Пастернак Б.Л. Охранная грамота)

Я не досидел до конца съезда и уехал после речи Стецкого, до заключительного слова Горького.

Первые дни по приезде сюда я мечтал Вам ответить с пространностью, которая и мне была бы на пользу, потому что упорядочила бы мои впечатления от съезда, но потом засел за работу, которая всегда идет хуже моих расчетов, и так вот прошел месяц.

Теперь вижу, что лучше на все эти темы поговорить при встрече (ведь Вы, наверное, в начале зимы в Москву соберетесь?), и не уверен, не больше ли потребность в таком разговоре у меня, чем у Вас.

Дело в том, что хотя Вас насчет телефона и не обманули (был он весною, а не перед съездом) и отношенье ко мне на съезде было совершенной неожиданностью, но все это гораздо сложнее, чем может Вам представиться, а главное: по косвенности поводов, связывающих эти вещи со мной, – серее и непраздничней.

И уже допустил я неправильность, начав под влияньем Вашего письма с себя. Ведь ту же нескладицу, в гораздо большем значеньи, для всех нас и для меня, представлял самый съезд, явленье во всех отношеньях незаурядное. Ведь более всего именно он поразил меня и мог бы поразить Вас непосредственностью, с какою бросал из жара в холод и сменял какую-нибудь радостную неожиданность давно знакомым и все уничтожающим заключеньем.

Это был тот уже привычный нам музыкальный строй, в котором к трем правильным звукам приписывают два фальшивых, но на этот и в этом ключе была исполнена целая симфония, и это было, конечно, ново.

Усиленное подчеркивание значения Пастернака на 1-м съезде советских писателей, смутившее многих и понятое ими как установка на «чистую», то есть необщественную, узко личную лирику, было на самом деле правильной установкой на свободу и самозаконность поэта, ибо поэт разговаривает с эпохой без чужого посредства и принимает ее веления непосредственно из ее уст. Поднимая на щит Пастернака, мы поднимаем на щит не «чистоту» и камерность его поэзии, а его верность своему дарованию.

(Святополк-Мирский Д.П. Заметки о стихах // Знамя. 1935. № 12. С. 231)