На берегах Дубового озера растет высокий камыш с пушистой головкой; когда дотронешься до него - с головки летят пушинки. Мы нарвали много камыша и широких листьев лилий. В кустарнике выбрали крепкие тонкие палочки, чтобы сделать из них стрелы.

На озере мы видели много уток - больших и маленьких. Они испугались нас и улетели. Еще видели мы лягушек, но о них я не стану рассказывать. Не люблю я их, квакушек!

Мы долго ходили по узким тропинкам и накопец вышли на дорогу, которая вела домой. Дорога шла в гору. Мы уже немного устали и присели отдохнуть под деревом. Я потрогал папины медали - они тяжелые и блестящие.

Папа снял со своей груди две медали и приколол одну мне, другую Оксане. Нам сразу стало очень весело, и прошла усталость. Наверно, когда папа на войне получал эти медали, у него тоже проходила усталость. Бот ведь какая хорошая вещь - медаль!

Быстрым шагом мы поднялись в гору. На самом гребне горы папа остановился. Отсюда хорошо виден весь наш аул, долина реки Серебряной, и Дубовое озеро, и аул Тимертау за лесом. Удивительно только то, что возле Тимертау лес серо-голубой, а все остальные леса вокруг зеленые.

Когда-нибудь я пойду с бабушкой в Тимертау, посмотрю этот лес и узнаю, отчего он такой серо-голубой.

Возле дальней горы проходит поезд, за ним тянется длинная полоса дыма. На ближнем поле комбайнами убирают хлеб. Я вижу - на комбайне стоит человек. Издали он кажется таким же маленьким, как я.

Папа долго-долго смотрит вокруг.

Вот, дети, это все ваша родная земля, - говорит он. - И за этими горами-\, за лесами, за реками - все это ваша родная земля. Еще есть много, много родной земли, которую вы не видели и не знаете. С той земли мы прогнали фашистов. Понимаете меня?

Понимаем, конечно, только не все. Но мы знаем, что папа говорит что-то очень хорошее. Когда мы вырастем, мы поедем в те места, где воевал папа, и увидим сами ту дальнюю родную землю.

А знаете, что такое соскучиться? - спрашивает папа.

А что это?

Вы хотели видеть меня?

Ой, папа, ты так долго был на войне! Мы плакали, - говорит Оксана.

Вот и мне также хотелось видеть и вас, дорогие, и эти леса, и эти реки, и эти дороги.

А ты плакал, папа? - спрашивает сестренка.

Нет, дочка, не плакал, хоть и хотелось плакать, - сдерживался.

А почему сдерживался?

Ну как это Оксана не понимает! Разве солдат будет плакать!

На дороге нас догнал дядя с черной бородой:

А-а, вернулся живым, здоровым! Все ли дома в порядке, брат? Вышел на простор? Доброе дело, брат, доброе дело. Соскучился, верно? Очень хорошо, очень хорошо...

Папа хотел ему ответить, но дядя с черной бородой продолжал быстро говорить, держа папу за руку:

Раз уж вышел на простор, почему, брат, не заглянул к нам, в огородную бригаду? Угостили бы арбузами. Да! Помидоры нынче дали боолышой урожай! Вот насколько не преувеличиваю: каждый помидор не меньше, чем пара здоровых кулаков!.. Приходи с детьми! Как они выросли, оказывается... Тьфу, тьфу, не сглазить бы... Тыквы, как бочонки, придется таскать на носилках. Приходи, брат, ладно?

Сказав все это, дядя повернулся и быстрым шагом стал удаляться. Наверно, у него было много дел. Папа, улыбаясь, сказал ему вслед:

А он совсем не изменился, все такой же, нетерпеливая душа!

Мы идем домой. Но нетерпеливая душа, дядя Гарей, что-то вспомнив, поворачивается и опять бежит нам на-врстречу.

Уж не взыщи, брат, - говорит он. - За какое дело думаешь взяться? За черную или за белую работу, так сказать? Если не обидишься, что я так скоро предлагаю, то у нас в бригаде есть одна хорошая - так сказать, черно-белая - работа. Надо организовать продажу овощей в городе. Да!

Ты тоже не взыщи, дядя Гарей. Я думаю по-прежнему за лошадьми ухаживать, - говорит папа.

Извини, сам знаешь, брат. - И дядя Гарей опять быстро уходит.

Мы приближаемся к нашей улице. А четвертый дом от края это и есть наш дом.

Вот видите, было нас сначала двое: я и мама. Потом с сестренкой Оксаной стало трое. А теперь приехал папа - и нас стало четверо. Я не считаю бабушку. Она же из Ти-мертау, только в гости приходит. Бабушка не сердятся и не говорит мне: "Почему ты меня не считаешь?" Что же, разве не лучше быть гостьей?

Но я вам еще не обо всех рассказал. Раз начал, то уж доскажу до копца. Я очень люблю рассказывать о нашем доме, о сестренке Оксане. И вы, пожалуйста, дослушайте до конца. "Делать дело серединка на половинку - это не по-мужски", - сказал однажды дедушка Мансур Загиру, который живет в доме у оврага. А этот Загир половину сада огородил, а половину не огородил. Теперь слушайте, буду рассказывать дальше.

СКОРО МЫ ПОЙДЕМ В ШКОЛУ

Дети в этом году пойдут в школу, - сказал однажды папа, придя с работы.

Что-то сами они об этом не говорят. Может, им еще не хочется учиться? - спрашивает мама, а сама улыбается.

Конечно, мама шутит. Я вспоминаю телеграмму, которую мы получили зимой. Ни бабушка, ни дедушка Ман-сур не смогли ее прочитать. Только школьник Махмут гордо прочитал эту телеграмму и объяснил, что в ней написано. Мама но знает этого. А если б знала, не стала бы так шутить.

Мы очень хотим учиться, мама, - говорит Оксана. - Когда придет сентябрь, мы вместе со всеми ребятами пойдем в школу!

Я все еще вспоминаю, как хотел тогда сам прочесть телеграмму.

А ты, Ямиль, что думаешь? - спрашивает папа. Что я могу думать!

Я хорошо думаю, папа, - говорю я громко. - Пусть скорее приходит сентябрь.

Больше о школе никто ничего не говорит.

Когда мама и папа уходят на работу, мы с Оксаной усаживаемся на крыльце. Отсюда видно большое белое здание школы. Первого сентября мы возьмем свои сумки, сойдем с этого крыльца, откроем калитку и пойдем во-он той дорогой! Прямо в школу!

А я нарисую коня, ружье...

Будем петь красивые песни. Ты будешь запевать.

Пусть запевает учительница...

Но сейчас мне очень хочется петь. Если вы увидите белую школу, ее светлые окна, гладкую дорогу, усаженную большими красивыми деревьями, и если еще вы представите себе, что идете по этой дороге в школу, то вам тоже, наверно, захочется петь. Я запеваю:

На горе стоит белая школа,

Все вместе пойдем мы туда...

Сестренка смотрит на меня, щурит свои голубые глаза и тоже начинает петь. Нам так весело, что ноги сами притопывают под нашу песню.

И картинки рисовать.

Под воротами показывается Фагима. Мы замолкаем. А кто это там на заборе? Ну конечно, Марат! Фагима подбегает к нам.

Кое-кто уже ласпевает песни, - говорит она. Марат свистит в свисток и машет нам рукой, чтобы мы выходили на улицу. Оксана плотно закрывает дверь дома, а то сейчас же в дом заберутся цыплята и рассядутся на окнах.

Идем? - спрашивает Фагима.

Марат опять свистит и кричит нам:

Идем скорей!

Эх, вы! - говорит Марат. - Ничего на знаете! Вчера, пока мы с вами ходили в лес, одна тетя записывала всех, кто пойдет в этом году учиться. Пойдемте скорей записываться!

Спасибо Марату, что сказал. Вчера мы и правда пошли в лес. Совсем ненадолго пошли. И пропустили такое важное дело.

Пойдемте же скорей! Пойдемте сейчас! - торопит Оксана.

Вчетвером мы выходим на улицу. Нас догоняют Фа рит с Заманом.

Заман показывает маленький карандаш, длиной с пальчик.

У меня тоже есть карандаш! - говорит он. - А наш кот сегодня чуть не поймал перепелку. Перепелка улетела. Хороший...

Кто, кот?

Карандаш.

Заман, по-моему, многовато разговаривает. Мама мне часто замечает: "Ты любишь много говорить!" А что я против Замана, хоть он и совсем маленький!

Мы пошли по той стороне улицы, где живет Рушан. Он теперь никогда не бросается камнями. Недавно, когда шел дождь, наш теленок залез на просяное поле. Мы с Оксаной бегали, бегали, никак не могли выгнать теленка. Тогда прибежал Рушан и выгнал его. Рушан очень быстро бегает!

Для Родины не жалей
Ни сил, ни жизни.
Пословица.

Никто не возьмется перечислить всего, что стоит за словом Родина. Но все-таки можно сказать: понятие Родина- это память обо всем, что нам дорого в прошлом, это дела и люди нынешних дней, это родная земля со всем, что растет и дышит на ней. Старое, новое, вечное. Родина наша сильна, велика и богата благодаря дружбе ее народов.
Мы любим нашу Родину. А любить Родину, значит жить с ней одной жизнью. Люди не могут жить без Родины, поэтому мы всегда должны быть готовыми встать на защиту своей Отчизны, а если потребуется, то и отдать жизнь за нее.
Человек не знает заранее, когда придет миг его подвига. Порой кажется, что подвиг1 совершен неожиданно, но это не так. Подвигу всегда предшествует постепенное и незаметное накопление духовных и физических сил. И дорога ему вся жизнь...
Имя нашего земляка Александра Матросова известно не только в Башкортостане, но и далеко за ее пределами. Его подвиг воспет в произведениях различных жанров: в статьях, очерках и повестях, стихотворениях и поэмах. Особенно значительны повести «Александр Матросов» Павла Журбы и «Орел умирает - на лету» Анвара Бикчентаева, поэмы «Александр Матросов» Семена Кирсанова и «В полный рост» Евгения Евтушенко.
Писатели глубоко раскрывают характер Матросова, Для показа изменений в психологии героя она ставят его в критические ситуации. Матросов был инициатором группы колонистов, которые, найдя подземный ход в старом монастыре, хотели организовать побег. Когда все было готово к побегу, пришло известие о вероломном нападении на нашу Родину фашистской Германии. Анализируя поведение Александра Матросова в данной ситуации, критики отмечали: «Душа Александра стала точкой приложения прямо противоположных сил: с одной стороны, прежняя тяга к «воле», и с другой стороны, пробуждающееся чувство ответственности перед коллективом». До этого он, возможно, и не задумывался о своей причастности к великой Родине, а в этот день в нем зарождается чувство гордости и ответственности за свою страну. И в критический момент, когда нужно было сказать «да» или «нет», потенциальные силы Матросова, связанные с общественным началом, как убедительно показывают П. Журба и А. Бикчентаева, берут в нем верх, и он связывает свою судьбу с судьбой Родины.
Александр Матросов ясно осознает, что судьба Родины и его личное благополучие зависят от предельного напряжения физических и духовных сил таких людей, как он сам. В его сознании начинает преобладать общественное начало, а поступками двигать интересы всего народа. И он всю душу вкладывает в работу, которую ему поручают.
Как пишет С. Кирсанов: «...И вот утром 23 февраля 1943 года подразделение, где служил Александр Матросов, начало наступление в на¬правлении деревни Чернушки (Локнянского района Псковской области). Стремясь любой ценой остановить продвижение наших войск, фашистские захватчики создали здесь глубоко эшелонированные оборонительные рубежи. Деревня была опоясана трехрядным кольцом проволочных заграждений, а подходы заминированы. На западной окраине деревни находились огневые позиции минометов, а на восточной - дзоты. Наши бойцы вклинились в расположение противника, но попали под яростный огонь, который фашисты вели из дзотов, Но наступление продолжалось, и наше подразделение совсем близко подошло к деревне. Неожиданный огонь вражеского пулемета из замаскированного третьего дзота, прикрывавшего подступы к деревне Чернушки, приостановил наступление. Матросов видел, как от вражеских пуль погибали наши бойцы. Жгучая ненависть к врагу и нестерпимая боль за пролитую товарищами кровь переполняли его сердце. Он понимал: если дзот не уничтожить, подразделение не прорвется в Чернушки. И, попросив разрешение у старшего лейтенанта Артюхова, Матросов, в зимней шапке-ушанке, в надетом на нее сверху стальном шлеме, в белом маскировочном халате, словно пропал в снегу. Виден был только его след; и чернели зажатый в руке автомат да две гранаты на поясе, за спиной. Дзот все ближе и ближе. Матросов привстал на колено и метнул гранаты в дзот. Оранжевые вспышки озарили темную амбразуру. Но когда поднялся, снова услышал оглушительный треск вражеского пулемета.
Плотно прижавшись к земле, он лежал недалеко от дзота. В магазине автомата патронов осталось совсем мало, и теперь он бил по вражеской амбразуре короткими очередями. Гитлеровцы отвечали беспрерывным огнем, пули ложились то на одном краю поля, то на другом. Вражеские пулеметчики нащупывали опасного для них стрелка: это напоминало неравную дуэль между двумя противниками, один из которых - советский солдат, лежавший в открытом поле, второй - шестеро фашистов, укрытых за толстым накатом бревен. Это был поединок между доблестным героем Красной Армии и презренными гитлеровскими захватчиками, между жизнью и смертью.
Никому не дано знать, что в такую минуту думает человек. Возникают ли в его голове мысли о доме, о семье, о друзьях, лежащих под вражеским огнем, или о сохранении собственной жизни? И какая из них сильнее - та, что заставит его спрятаться в укрытии, или та, что поднимет с опаленной земли и бросит вперед на врага во имя победы, во имя спасения боевых товарищей и выполнения своего воинского долга? Это тайна, которую люди, умирая, уносят с собой. Но даже самую сокровенную мысль нетрудно прочитать в действиях человека. Вот почему смело можно сказать, что в ту решающую минуту Матросов думал только об одном - о своих друзьях и выполнении военной присяги.
Многие солдаты и офицеры видели, как Maтpocoв все ближе и ближе подползал к темной амбразуре, из которой неистово вел огонь вражеский пулемет. Вот он на мгновение задержался, затем стремительно бросился вперед и своей грудью закрыл огнедышащую амбразуру вражеского дзота. Пулемет умолк...
Так 23 февраля 1943 года в 11 часов 10 минут в бою у деревни Чернушки отдал свою жизнь за Родину мужественный девятнадцатилетний комсомолец верный сын советского народа Александр Матросов.
Во всей художественной литературе о Матросове в раскрытии духовною облика героя важнейшую роль играет изображение самого подвига, который был подготовлен глубокими душевными переживаниями советского человека, его высоким чувством патриотизма. Этот подвиг восхитил весь мир. «...Героический поступок лишь тогда оправдан, когда он достигнет цели, - утверждает трижды Герой Советского Союза генерал-полковник авиации Иван Кожедуб. - Но чтобы совершить такой подвиг, надо быть подготовленным к нему всей своей жизнью, опытом, практикой, трудом, силой воли. Человек недисциплинированный, нетребовательный к себе, к своим товарищам и подчиненным, не привыкший к труду, не научившийся стойко переносить трудности и не обладающий отличным знанием своего дела, - такой человек не может совершить подвига ни ратного, ни трудового не только в военное время, но и в мирные дни».
Имя Александра Матросова, как и имена других героев, дорого всем россиянам. Его подвиг вызывает чувство восхищения необыкновенной силой мужества и воли, доблести и героизма, вдохновляет молодежь на новые патриотические дела во славу Родины. И тем дороже это имя нам, его землякам, людям, живущим в той республике, откуда вылетел на подвиг орел Башкортостана - Александр Матросов. И сегодня еще есть люди, знавшие его живым, молодым, горячим, честным, страстно преданным Отчизне. Нам дорог каждый факт биографии героя, каждое произведение, повествующее о нем. Ибо без памяти о прошлом не может быть подвига сегодняшнего.

«Чувство родины – вся моя жизнь, мое дыхание, биение моего сердца»

Когда же Пугачёва Салават

Губами жаркими поцеловал,
Я знаю, что тебе, мой русский брат,
Еще дороже я и ближе стал.
Мустай Карим.

В Салаватском районе в одном из аулов два века назад родился величайший сын Башкортостана, полководец и поэт Салават Юлаев.
Салават Юлаев был человеком, достойным любви целого народа. Очень впечатлительный и вместе с тем необыкновенно деятельный, с поэтической и вместе с тем мужественной душой, он еще в детстве верховодил среди сверстников. И, как в сказке, Салават рос не по дням, а по часам. Хотя он был и невысок ростом, но силой обладал фантастической. Никто не мог равняться с ним по ловкости и умению владеть оружием. Да что там! Он хаживал один на медведя и на спине приволакивал его в аул. Речи он говорил такие, что поражались его уму и знаниям мудрые старики аксакалы. Песни сочинял такие, что сердца юношей вскипали от ярости.
- Сын Юлая будет выдающимся богатырем-батыром, - говорили про него его сверстники.
-У него судьба самого знаменитого певца на Урале, - утверждали люди, понимавшие толк в поэзии.
-Салават вырастет великим человеком, - предсказывали старцы.
А их любимец все пытал соплеменников: готовы ли они выступить за желанную свободу?
- Только позови! Хоть умрем - так в бою за родину, а не на плахе, не в цепях, - отвечали ему.
- А что говорят русские мужики?
- А все то же, что и мы: не слаще, говорят, вашего живем...
Один лишь отец, влиятельный и мудрый Юлай Азналин, укрощал пыл нетерпеливого сына:
- Поторопиться в таком деле - погубить и себя и дело. Умей ждать, умей копить ненависть и силу, умей выбирать время для решительного удара.
И вот по Уралу разнеслась весть о «народном царе» Пугачеве.
Хоть и раньше, рассказывают те же полулегендарные истории, Салават был наделен умом и силой необыкновенными, а тут он почувствовал в себе мощь, которая позволяла ему побороть сто человек разом. Такой красноречивой и мудрой стали его речь и песни, что он мог говорить с целым народом. После Салаватовых песен его сподвижники шли в бой, не чувствуя боли от ран, не боясь смерти, и даже безоружные отнимали оружие у врага.
Дружба Пугачева и Салавата была примером для всех бойцов. А екатерининские генералы только поражались единству войска, в котором были представители всех народностей Урала и Поволжья.
Русские, башкиры, татары, марийцы, мордва, чуваши одинаково сильно любили свою единую Родину-мать и так же сильно ненавидели угнетателей - помещиков и заводчиков.
Башкирский полководец продержался дольше всех пугачевцев. Он еще мстил за своих русских друзей, когда Пугачев и его соратники были уже казнены.
Лишь в ноябре 1775 года Салавата, после разгрома его отряда, настигли в лесу.
Настолько был популярен Салават-батыр среди народов Урала, что Екатерина II долго не решалась расправиться с ним. Но все же расправа совершилась. У Салавата и его отца выдрали ноздри, наложили на лица клейма и отправили на каторгу.
Салават Юлаев еще долго жил в неволе, до глубокой старости томясь в далеких от родины краях.
В памяти народов бесстрашный сын Башкортостана сохранился двадцатидвухлетним джигитом. Он, народный трибун, современник и ровесник Марата и Робеспьера, остался выразителем народных чаяний и спустя многие годы после восстания.
И сегодня мы видим Салавата только таким: бессмертный воин и поэт мчится на боевом коне с громогласным кличем: «Алга!», «Алга!»-значит «вперед!»

«Нам с русскими одна судьба дана…»

(посвящается 450-летию присоединения Башкортостана к России)

Одной дорогой мы идём всегда,
И друг без друга нам не весел пир,-
В дни грозных битв и мирного труда
Мы всюду вместе, русский и башкир.
Мустай Карим.

450 лет тому назад в 1557 году, вскоре после покорения Казани Иваном Грозным, Башкортостан добровольно присоединился к Русскому государству.
В глазах башкир Россия была силой, способной отразить нападения кочевников, сохранить самостоятельность Башкортостана. Одно за другим башкирские племена стали слать к Белому царю, как они прозвали Ивана Грозного, послов. Об этом говорят башкирские летописи. Например, такая. Вождь племени Тати-гасбий созвал людей.
- Согласны ли быть подданными Белого царя? - спросил он. Народ ответил:
-От всей души приветствуем и соглашаемся.
Народ обрел могучего друга и защитника - великий русский народ, с которым пришел к Октябрю. Путь этот был трудный и сложный.
В первый же год совместного существования башкирские конники участвовали в боях плечом к плечу с русскими воинами. На какую бы границу ни звала башкирских джигитов единая Родина-мать, они отзывались немедля. Против какого бы общего врага ни приходилось воевать: против ливонских немцев или крымского хана, польско-шведских интервентов или французского императора, - всадники с Урала вносили ощутимую лепту в победу России.
Особую славу заслужили башкиры в Отечественную войну 1812 года.
Французские генералы в своих мемуарах с ужасом вспоминали о бесстрашных наездниках, вооруженных луками и саблями, и называли их «северными амурами».
Прославленные герои Отечественной войны, Денис Давыдов, Сергей Глинка, Андрей Раевский и другие с уважением и признательностью вспоминали о своих башкирских соратниках по оружию. Многие башкиры были удостоены высоких наград за храбрость, среди награжденных были и женщины-башкирки.
А сами башкиры, возвращаясь домой, пели песни, обращенные к любимой родине:
Уничтожив врагов, точно диких зверей,
Мы с победой вернулись к тебе,
Да, славны боевые традиции уральских джигитов, чьи кони прогарцевали по мостовым поверженных европейских столиц - Берлина в 1760 году и Парижа в 1814 году.
Исподволь крепла дружба простых людей России и Башкортостана, та дружба, о которой мы и говорим сейчас. И те и другие научились видеть, что, помимо зарубежных врагов, есть у них самый страшный и беспощадный врат - русский царизм.
Неспроста так быстро поняли друг друга Салават и Пугачев.
Неспроста протянулись тысячи невидимых нитей между сердцами беглых русских крепостных и башкирских крестьян.
Башкиры многому научились у русских. Руки вчерашнего скотовода стиснули рукоять плуга, сработанного рязанским мужиком, и он узнал вкус хлеба.
Великий русский язык проник в башкирскую степь, - и дети темного в прошлом народа стали выходить к свету передовой культуры.
В Башкортостане много деревень не только башкирских и татарских, но и русских, украинских, мордовских, марийских, чувашских...
Ребята далеких башкирских аулов прочитали на родном языке стихи Пушкина. А школьники других национальностей с увлечением прочитали в переводе на русский язык книги башкирских писателей.
Одно солнце над головой, одна земля под ногами. И нет радости более великой, чем та, которая возникает от ощущения дружеских плеч народов всей нашей страны.
Да, верно сказал народный поэт Башкортостана Мустай Карим:
Нам с русскими одна судьба дана.
Четыре века в подвигах и славе
Сплелись корнями наши племена.

«Долгая жизнь и короткая старость»

Пока он ещё с нами, однако течение времени неостановимо, будут возникать новые проблемы, новые ситуации, требующие новых решений. Но верится, что и тогда мы, его друзья-читатели, коллеги по перу, будем обращаться к книгам Мустая Карима, писателя большого таланта, фронтовика, человека богатой и сложной судьбы, независимых суждений, высокого гражданского чувства, он не увёртывался от ударов судьбы, принимал их открыто. Особенно это выявилось в последние годы, во времена разлома, когда распадалась страна, когда вокруг (но не в нём!) рушились идеалы. В его записных книжках последних лет есть такая запись. «Подумал я и пришёл к мысли: оказывается, у меня был большой запас счастья, которым живу до сих пор.Моё творчество долгие годы накапливало счастье для меня, я радовался появлению каждой новой строки. Выходившие мои книги в течение более полстолетия, мои пьесы, которые в своё время шли в десятках, возможно, сотнях театров, умножали казну моего счастья. Это одно. Счастье Победы в 1945 году. Оно было отпущено на всю мою жизнь, нет дня, чтобы я его не ощущал. И ещё. Любил, был любим. Это, наверное, есть вершина счастья. Поздравляя меня с Новым годом, люди желают нового счастья. У меня его не будет. Я довольствуюсь моим старым, верным, испытанным счастьем. Оно меня всегда греет. Я берегу его, как старый солдат бережёт свою гимнастёрку, увешанную медалями. И вот это всё разве не есть счастье?»Вот что давало ему силы, давало опору даже в его немалые годы. С этим чувством он прожил свою «долгую жизнь и короткую старость».Об этом и говорят его друзья-писатели…

Чингиз АЙТМАТОВ

Прощай, Мустай Карим… Как трудно произносить эти скорбные слова. Я всю жизнь преклонялся перед этим человеком, который был мне не только близким другом, не только великим собратом на ниве литературного творчества нашей эпохи. Он был выдающейся личностью, воплощением гуманизма ХХ века. Он был достоин выступать от имени башкирского народа, от имени поэзии и культуры. Мустай Карим останется заветным ликом башкирского народа. И всё больше вглядываюсь я в заветную фотографию, дорогую, памятную, висящую у меня в рамке под стеклом, где мы втроём – Мустай Карим, Расул Гамзатов и я… Да, уходим вслед за нашим XX веком, как улетают птицы...Остаюсь пока один… Прощай, великий сын башкирских собратьев – Мустай Карим. Преклоняюсь и плачу!

Михаил АЛЕКСЕЕВ

Мы потеряли великого писателя и великого сына нашего народа. Ещё задолго до личной встречи наши дороги, фронтовые дороги, пошли рядом и в одном направлении. Сначала по Украине, потом по Румынии, Болгарии, Югославии, я войну закончил в Венгрии, он в Австрии, на берегах Линца. В литературе каждый пошёл своим путём – но опять же к единой цели. Пятьдесят лет мы прожили в литературе рядом, писали книги во славу нашей России, радовались успехам друг друга. У меня особое чувство любви к башкирскому народу, потому что однажды башкир Мустай в одном слове объединил нас, миллионы разных людей, в одной строчке слил наши чувства: «Не русский я, но – россиянин!». При встречах – «Миша!» – окликал он меня, – «Мустай!» – откликался, мы обнимались, как два брата. Тяжело думать, что никогда больше не обниму его, не почувствую, как совсем рядом бьётся его сердце. Он покинул меня в такое нелёгкое время… Прощай, Мустай, прощай, мой дружок!

Давид КУГУЛЬТИНОВ, народный поэт Калмыкии

Я получил правительственную телеграмму красного цвета из Уфы и, ещё не читая, вздрогнул, я уже знал её смысл. А когда прочитал, то оглянулся вокруг: все ходят, что-то делают, а я – один, вроде никого вокруг нет. Может, и на земле никого больше нет? И я понял: не стало Кайсына, не стало Расула, не стало Мустая... Я остался один, последний из четырёх колёс «поэтической телеги», как назвал нас когда-то великий русский поэт Ярослав Смеляков. Пусть же не сочтут за высокопарность, если я скажу, что не Мустая Карима не стало, но части неизмеримой души башкирского народа, ибо он не только был частью, но и создателем её. А без Башкирии сейчас немыслима Россия. Мустай Карим был великий поэт, писатель, побыв наедине с которым, ты потом ощущал себя мальчишкой, карманы которого добрый дядя наполнил сказочными сладостями. Он мог утешить, он мог убедить и, наконец, одарить крыльями. Заканчиваю это прощальное слово уверенностью, что выдающийся, смелый, умный башкирский народ, может быть, в какой-то степени в сегодняшнем виде созданный и Мустаем Каримом, воздаст ему достойно, как и все народы России. Ведь помнят же Салавата Юлаева. Столько же будут помнить и его.Вечная память другу моему!

Иосиф КОБЗОН

Я много раз посещал Башкирию, но впервые оказался там с печалью. В далёкой Японии есть такое понятие –национальное достояние. Нет званий «народный», «заслуженный», но есть это звание. Мустай был и остаётся национальным достоянием. Их было четыре вершины многонациональной российской поэзии, о которых так писал Ярослав Смеляков: Вы из аймаков и аулов
пришли в литературный край
все четверо – Кайсын с Расулом,
Давид и сдержанный Мустай.

Расул Гамзатов, Кайсын Кулиев, Давид Кугультинов и Мустай Карим – все четверо удивительно талантливы, и действительно – Мустай из них самый мудрый и сдержанный. Простите нас, Мустай Карим, наверное, суета мирская, наверное, жизнь разбрасывала нас по разным уголкам, наверное, мы мало уделяли вам внимания как человеку. А теперь жалеем об этом. Но, надеясь на то, что вы нас слышите и прощаете, я хочу вам сказать: спасибо за то, что вы были в нашей жизни, и спасибо за то, что остались в нашей памяти. Спасибо, простите и прощайте…

Ренат ХАРИС, народный поэт Татарстана

Я бросил горсточку осенней земли в залитую солнцем могилу своего литературного учителя, и, шагая по самой печальной из дорог, уводившей нас всё дальше и дальше от нового жилища крупнейшего поэта России и всего тюркского мира, я стал вспоминать его произведения. И сразу, как это не раз уже бывало, очутился… не в этом, не в нашем веке, а в каком-то другом, сжатом, плотном, как ядро атома, как метафора поэта, где нет ничего случайного, ничего второстепенного, только самое главное – как для Земли, так и для человека с его родиной, судьбой, любовью, ненавистью, честью, с его надеждами на будущее, разочарованиями, смехом и плачем, солнечной радостью и труднопреодолимой тоской.Интеллигентнейшая проза, глубоко философичная драматургия, многогранная, порой саблеострая, но всегда искренняя публицистика, профессорски основательная литературная критика и, наконец, блистательная поэзия! Там каждое слово защищает в человеке Человека, каждая строка борется с несправедливостью, ложью, унижением личности. Всё это в совокупности и есть то, что сделало его, прожившего долгую и до конца плодотворную жизнь, великим поэтом и великим россиянином. Он сам – гармоничный и вечно живой мир творчества, в котором продолжает делаться добро для многих поколений и в отсутствии самого творца.

Равиль БИКБАЕВ, народный поэт Башкортостана

В 1938 году Мустай Карим написал стихи о том, как «пуля бойцу восемнадцати лет пробила насквозь комсомольский билет и грудь молодую пробила». Через четыре года в августе 1942 года под городом Мценском осколок вражеской мины пробил самому поэту и грудь, и комсомольский билет, пройдя на вершок рядом с сердцем. Пятьдесят лет назад было написано знаменитое среди нас, башкир, стихотворение, всего восемь строк: Ты говоришь, чтоб я себя берёг
Для нашей жизни. Ты всегда в тревоге,
Но я всю жизнь, как конь, не чуя ног,
Скакал на скачках по степной дороге.

А смерть придёт – я смерть не обвиню.
Не первый я, и некуда мне деться.
Вот мне тогда упасть бы, как коню
На состязаньях, от разрыва сердца…
Перевод М. ДУДИНА

Он и умер от разрыва сердца. Есть что-то загадочное, что-то пугающее, нечто мистическое в том, как поэты предчувствуют свою судьбу. Ушёл поэт, творчество которого составило эпоху в башкирской литературе – эпоху Мустая Карима. Поэт ушёл, но эпоха остаётся. Будут жить его книги, будет жить школа Мустая-агая, где каждого, посвятившего себя литературе, строго предостерегают от суеты и мелочности, от небрежности в обращении со словом. Я горжусь, что принадлежу к этой школе. Прощай, агай, прощай, учитель!

Елена НИКОЛАЕВСКАЯ

Мустай, фронтовик, прошедший страшную войну, чудом воскресший после смертельных ранений, мудрый, нежный, благородный, одно присутствие которого давало силы, уверенность в себе, исцеляло, радовало, даровало труднейшие решения в вопросах бытия и быта, в полушутливом разговоре с Господом Богом замечает: И нет минуты лишней,
И каждый день, как чудо…
Здесь столько дел, Всевышний,
Что не уйти отсюда…

И всё-таки ушёл…

Ведать не ведаю, сколько осталось –
Дольше, чем нужно, не надобно мне…
Нам нужно было – чтобы дольше и дольше.
Мустай КАРИМ

***
Долгая жизнь и короткая старость…
Думалось, этого хватит вполне.
…Ведать не ведаю, сколько осталось –
Дольше, чем нужно, не надобно мне.

Мера важна. И бессмыслен избыток,
Коль через край наливаешь вино:
В землю уйдёт он, желанный напиток,
В землю уйдёт, пропадёт всё равно.

Жизнь через край… Нет, дожить до мгновенья
Я не хочу и на этом стою,
Чтоб от своей же шарахаться тени,
Чтобы о тень спотыкаться свою…
***
Ещё одна, щедра и благодатна,
Явилась осень – шумных свадеб срок,
Пора разлук: не повернёт обратно
Клин птичий над сплетением дорог.

И, как обычно, лет моих крупицы
За журавлями устремились вслед –
С той разницей, что возвратятся птицы
Весною… А годам возврата нет.

Прощаюсь я с заботами своими, –
Дней не вернуть мне, сколько б ни просил.
Но если вдруг… Боюсь, не справлюсь с ними,
Не хватит сил, боюсь, не хватит сил.
***
Друзья, я всё чаще терзаюсь, гадая:
Так что же оставлю вам – вас покидая?
Оставлю вам солнце без шрама и трещины
И землю, что тоже вам мною завещана.

Оставлю – и старым и малым в угоду –
Горячий огонь и текучую воду…
И землю, и солнце, и воду, и пламя, –
О прочем – извольте заботиться сами.

Этими тремя стихотворениями в переводе Елены Николаевской Мустай Карим заключил свою последнюю книгу «Долгая дорога».

«Слово Мустая – хрустальный родник»

Все завершил…

И вот с рассветными лучами

Птиц выпускаю из своей груди…

Свое творчество, сердце и душу посвятил народу, Родине

М.Карим

Вот уже который год и без того чудесный октябрь обильно украшают мустаевские строки, а с тех пор, как он нас покинул, еще и воспоминания о нем. И каждую осень терзает тревога: столько сказали, столько вспомнили, но не иссякает источник его мудрости. Не прерывается. Для всех тех, кто, как и я, открыл его для себя. В любом случае, мустаевская мощь и обаяние пленяют раз и на веки. Поэт покинул нас. Но мы мечтаем погреться у «Солнца без шрама и трещины», которое завещал нам в наследство Мустай Карим, возможно, не подозревая, что таким Солнцем способна стать для нас его поэзия.

Каждый октябрь был в его жизни неповторим. Не обязательно радостен, было и не очень-то сытое детство, война, ранения, тяжелая болезнь... Но случались и торжества: вечера в оперном театре и встречи на Девичьей горе... Нынешняя осень претендует на сборник Мустая Карима на русском языке под названием «Покатилось сердце мое...», в который вошли стихи о времени и любви. Кроме того, открылись новые сведения, еще раз обозначившие стойкие грани мустаевской натуры: верность, порядочность, деликатность.

В любви, даже счастливой, всегда таится печаль, а всякая печаль - от чувства уходящего времени. Оттого так тесно, порою даже трагически, они связаны - любовь и время. Одним и тем же кругом проходят они - весну, лето, осень и зиму. И разве нет у любви ясного доверчивого утра, жаркого полудня, переходящего в красный грустный закат, и не сменяет ли его ночь печальных воспоминаний или горьких терзаний?

Оттого и грустна книга «Покатилось сердце мое…», первый посмертный сборник лирики Мустая Карима. А ее он писал до последних своих дней.

Ты пишешь мне в печали и тревоге,

Что расстоянья очень далеки,

Что стали слишком коротки и строги

Исписанные наскоро листки…

Любимая, ты помнишь об Урале,

О синих далях, о весенних днях,

О том, как мы однажды любовались

Цветами, выросшими на камнях?

Покатилось сердце моё

Кругленького, кругленького, моего клубка не встретил ли, дяденька?

Из сказки

Я напасть надеялся на след

Той, которой краше в мире нет!

На дорогу бросил не клубок -

Сердце покатил средь ста дорог.

Не клубок катился впереди -

Сердце, что рванулось из груди.

Ты песнь любви по бревнышку,

как дом,

Не разбирай: не соберешь потом.

Да можно ли, годится ль вновь и вновь

Чинить и перекраивать любовь?

Пускай живет в биении сердец

Такой - как сотворил ее Творец.

А сейчас я…

Очищен от грехов и прегрешений,

И ангелы спят на плечах моих…

Правда, спрашивал себя иной раз: «Не грех ли это, старому человеку писать о любви?». И сам же себе отвечал: « Если и грех, то невелик. Говорят же: что в юности - глупости, то и в старости - дурости».

Однажды его разбудил соловей. Он вспомнил, как весной 1942 года, вот так же, на рассвете, лежал на дне окопа и, ожидая боя, слушал распевшегося вдруг соловья. Это про него через двадцать лет в поэме «Черные воды» он написал:

Проснулся я. Очнулся мир

В лучах рассвета

О, как ликует соловей

Здесь рядом где-то!

Поет самозабвенно он

На всю планету,

Как будто радостям его

Предела нету.

Прошло еще сорок лет, и вот он снова прилетел, тот соловей. О чем же пел он на этот раз?

Люди, не смотрите, что времена смутные, люди, не поддавайтесь! Я пою, всегда пою, чтобы не тускнел голос. Будьте стойки и вы! Я маленькая пташка, а вы - из могучего человеческого рода-племени. В вас - мудрость и сила любви!

Так говорил соловей.

Поэт и сам часто думал о маленьких певчих пташках: что бы ни творилось в человеческом мире, они все так же воспевают неугасимый дух, неувядаемую красоту, незатихающую мелодию, высокую поэзию. Только благородство, любовь и красота не клонят головы перед невзгодами.

И причем тут «старость-дурость», если поэзия соловьем льется с любого куста, ромашкой пробивается даже из кучи мусора? (У Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…»). Хотя так же верно и то, что поэзия, из какого бы «сора» ни росла, глазами все же тянется к тому, что над головой. Оттого в ней не только поют соловьи, но и сияют звезды. Ведь даже сами стихи чаще идут не под заголовками, их осеняют звездочки.

Мустай Карим тоже написал немало стихов о соловьях и звездах. И все же одного стихотворения он не написал. Стихотворения, которое можно было бы назвать «Семь звезд Большой Медведицы» или просто обозначить звездочками. Лишь раз мельком упомянул он это созвездие, но тогда еще не знал, что ожидает его. История только начиналась.

Над аулом Кляшево есть Дубковое взгорье, сюда мальчишки пригоняли коней в ночное, жгли костер, пекли картошку. Отсюда была видна Уфа - горстка далеких огней, висящих во тьме. Никто из мальчиков в городе еще не был, далеким, недосягаемым казался он. Гораздо ближе - мерцающие над головой семь звезд Большой Медведицы.

В пятнадцать лет Мустай уехал в Уфу, стал учиться на рабфаке, окончил институт, получил диплом учителя и отправился на войну. Вряд ли он в эти годы искал в небе Большую Медведицу, не до того было. Но в октябре 1944 года в болгарском городе Тырново, затосковав о родных краях, он написал стихи, которые начинались так:

Видно, мы не зря в степи когда-то

Дым костров любили голубой

И, насквозь пронизанный закатом,

Светлый ковш Медведицы Большой.

А вскоре война закончилась. Была поверженная, праздничная для победителей Вена. И случилась там удивительная любовь. Так он через пятьдесят пять лет и запишет: «удивительная».

Ее звали Хильгой. Она жила на Зибенштернштрассе - то есть на улице Семи звезд (Большой Медведицы). Больше о ней нам ничего не известно. Ничего. Вчитываясь в строки его послевоенных стихов, ищешь в них следы этой неведомой Хильги и не находишь. Вену он покинул внезапно, уже тяжело больной. Немецкий осколок, пробивший в 1942 году под Мценском легкое, вызвал вспышку туберкулеза. Думалось, он уезжает домой умирать…

Через пятьдесят пять лет он запишет: «Три женщины были в моей жизни. Одна из них - Хильга».

Опорой памяти был - сохранившийся среди давних рукописей ветхий, стершийся на сгибах лист - нижняя часть карты Вены на немецком языке. Там среди линий, черточек, россыпи множества мелких названий улиц, площадей, возможно, спряталась и Зибенштернштрассе. А еще, конечно, семь звезд Большой Медведицы, которые можно увидеть только ночью, но с любого места земли. Они были совсем близко, гораздо ближе, чем далекая, скрывшаяся среди многих венских улочек - Зибенштернштрассе.

Стихов «Семь звезд Большой Медведицы» он не написал. Но, вероятно, вместо этого он как-то вывел в дневнике: «Посеяв любовь, пожинаю тоску».

Его произведения - это искренние слова откровения, признания любви своей земле, народу. Это неиссякаемый родник добра, мудрости и благородства. Его родина – село Кляшево, что раскинулось у берегов красавицы Демы, подножия большого холма, напоминающего грудь башкирского богатыря. В тридцати километрах от Уфы, неподалеку от воспетой С. Т. Аксаковым речки Дёмы, на привольном склоне Девичьей Горы расположен аул Кляш.

При въезде на главную улицу - общественный колодец. Деревянный сруб, вал с цепью и ручкой, маленькая крыша, на крыше металлический флажок, а на флажке вырезаны слова: "Здесь источник поэзии Мустая Карима, не испив его, не проходите мимо!"

Колодец был испокон века, но надпись на нем появилась недавно - в день шестидесятилетия замечательного писателя, 20 октября 1979 года.

Ах, как хочется испить воды из этого колодца!

Его произведения зачаровывают гражданской смелостью, отзывчивой натуром, эрудицией, остроумием и тактом. Но он, поистине народный писатель, лауреат Государственной премии СССР, Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета РСФСР, стеснялся своей известности

Слово Мустая Карима имеет живительную силу. Любовь к Башкирии - одно из главных чувств Мустая Карима. Только острое зрение, чутье помогало ему видеть прекрасное, что рядом с ним.

"Береза - это Россия. Листве ее нет числа". От России идут в листик живительные соки, от нее - высота, непокоренность бурям и грозам. «Человек не выбирает мать или Отчизну, свое время или эпоху. Не от него зависит: от какой матери и на какой земле ему родиться. Но какой след оставишь на земле, для чего живешь на этом свете - все зависит от самой личности, определяется ее горением, неустанной работой ее ума и сердца».

Я вспомнила первое знакомство с этим удивительным человеком.

Лето. Огромный шар солнца заходит за горизонт. Закончены все дела по дому. Я присаживаюсь на скамейку возле палисадника, где склонилась гроздь недозревшей черемухи. Тихий, ласковый вечер.

Бабушка, а что у тебя в руках?

Это книга великого человека.

И вот напевный говор льется из уст: «Человек должен вернуться к своей земле, любящими руками посеять в нее доброе зерно и свить гнездо…»

А как это посеять доброе зерно?

Это, внучка, оставить след на земле, память, как оставил частицу сердца в своих творениях мудрый сын башкирского народа – Мустай Карим.

Так он вошел в мою жизнь и стал для меня примером величайшего ума и доброты:

Я не случайный гость земли родной,

Я – сын ее, я – человеку брат.

«Людей роднит не язык и не богатство, а сердце, говорил Мустафа Сафич.- Оно принадлежит всем и всему, оно не может не любить, не творить. На земле чудес не бывает. Все вершится человеческими руками и разумом, вдохновением и мудростью».

В литературе Мустая Карима нашло отражение вечное движение жизни, непреходящие нравственные ценности. Дорог ему отчий дом, память о родителях. Родина - это «домик неприметный на тихом дальнем берегу».

В его стихах звучит тема памяти о родных местах, мудрости предков, запечатленных в песнях и сказаниях. По мнению поэта, беспамятство – самый тяжкий грех, как для отдельного человека, так и для всего человечества. “Талант - это золотой колокол, но без языка. И чтобы он зазвучал в полный голос, нужно много самоотверженно трудиться. Без этого он никогда не запоет в полную силу, хотя и золотой ”. И одно высказывание не противоречит другому. Творец работает всегда по зову души. Имя Мустая Карима, его творчество известно далеко за пределами нашей республики. Он стал символом культурной жизни России. Творчество народного поэта является национальным достоянием не только башкирского народа, но и других народов мира.

В своих книгах всегда воспевал дружбу между людьми, любовь к отчему краю. Мне посчастливилось поставить спектакль « Радость нашего дома». Действие разворачивается в воспоминаниях главного героя. Это трогательная история о славянской девочке Оксане, попавшей в годы войны с Украины в далекое башкирское село. Дружба детей искренняя, чистая. Они по – взрослому умеют сострадать, сопереживать и протягивать руку помощи каждому, кто в ней нуждается.

В творческом мире М. Карима отношения построены на очень высоких моральных категориях. В своих произведениях взвешивает каждую личность на весах совести. Учил видеть везде только прекрасное.

Всякое произведения большого поэта возвращает читателя к порогу родного дома, к тому уголку земли, который не только хлебом, но и духом питает человека. Об атмосфере деревенской жизни М. Карим напишет в повести «Долгое-долгое детство»: «Какое это блаженство полной грудью, привставая на цыпочках, вдыхать воздух аула».

Плакал зал, когда юные артисты вдохновенно сыграли отрывок из этой повести «Старшая мать прощается».

(Жаль, что тебя, Мустай, рановато покидаю. Крылья твои не окрепли. Бог тебе в помощь).

Мустай : «Эта смерть и меня наполовину убила. Впору по земле кататься; "рыдания душат - но заплакать не могу. Окаменел. Три дня Старшая Ma ть, на наших глазах игру со своей смертью вела, хотела, видно, чтобы свыклись мы, нашу волю укрепить хотела. Ночью ее не стало.

Я и сейчас плачу, удержаться не могу. Это не я, детство мое плачет. И не скоро ему выплакать все это. Но время брало свое. Блуждавшая душа к своему гнезду вернулась. Живу памятью».

И нет минуты лишней,
И каждый день, как чудо…
Здесь столько дел, Всевышний,
Что не уйти отсюда…

И всё-таки ушёл…
Ведать не ведаю, сколько осталось –
Дольше, чем нужно, не надобно мне…
Нам нужно было – чтобы дольше и дольше.

***
Долгая жизнь и короткая старость…
Думалось, этого хватит вполне.
…Ведать не ведаю, сколько осталось –
Дольше, чем нужно, не надобно мне.

Мера важна. И бессмыслен избыток,
Коль через край наливаешь вино:
В землю уйдёт он, желанный напиток,
В землю уйдёт, пропадёт всё равно.

Жизнь через край… Нет, дожить до мгновенья
Я не хочу и на этом стою,
Чтоб от своей же шарахаться тени,
Чтобы о тень спотыкаться свою…
***
Ещё одна, щедра и благодатна,
Явилась осень – шумных свадеб срок,
Пора разлук: не повернёт обратно
Клин птичий над сплетением дорог.

И, как обычно, лет моих крупицы
За журавлями устремились вслед –
С той разницей, что возвратятся птицы
Весною… А годам возврата нет.

Прощаюсь я с заботами своими, –
Дней не вернуть мне, сколько б ни просил.
Но если вдруг… Боюсь, не справлюсь с ними,
Не хватит сил, боюсь, не хватит сил.
***
Друзья, я всё чаще терзаюсь, гадая:
Так что же оставлю вам – вас покидая?
Оставлю вам солнце без шрама и трещины
И землю, что тоже вам мною завещана.

Оставлю – и старым и малым в угоду –
Горячий огонь и текучую воду…
И землю, и солнце, и воду, и пламя, –
О прочем – извольте заботиться сами.

Этими тремя стихотворениями в переводе Елены Николаевской Мустай Карим заключил свою последнюю книгу «Долгая дорога»

Мустай Карим

Переводы с башкирского

Народный поэт Башкирии.

Герой Социалистического Труда (1979).

Лауреат Ленинской премии (1984).

**************************************************************************************************************

Внимание, молодые поэты!

Если вы пишете стихи и(или) прозу, любите литературу - приглашаем вас на заседания уфимского литературного объединения "УФЛИ".

Уфлийцы активно участвуют в литературном процессе: постоянно обсуждают произведения молодых поэтов и прозаиков, публикуются в газете «Истоки», других местных, российских и зарубежных журналах, издают книги, участвуют во Всероссийских совещаниях писателей, выступают по радио и тв и так далее.

Хотите публиковаться? Хотите общаться с интересными людьми? Быть в курсе новостей литературной жизни Уфы и России? Войти в литературный процесс? Стать литератором?

Тогда приходите на заседания литературного объединения "УФЛИ". Мы собираемся каждую среду по адресу . Остановка транспорта «Гостиный двор».

Наши заседания каждую среду в 19-00.

Айдар Хусаинов,

поэт,

председатель литературного объединения "УФЛИ",

главный редактор газеты «Истоки»

****************************************************************************************************************************

Мустафа Сафич Каримов родился в ауле Кляш, Башкортостан.

На высоком берегу Дёмы, в поселке неподалеку от платформы Ключарево (назовем ее прежним именем, оно милее нынешнего), стоит дом Мустая Карима. Бывало, он выходил на балкончик мансарды и смотрел на родные просторы.Внизу, скрытая тополями, течет река Дёма, там переправа, а на другом берегу раскинулся большой луг - кляшевцы, его сородичи, называют его просто Тугай, то есть луг; через этот луг, оставляя слева тихое озеро Акманай, дорога идет к холмам, за которыми лежит его родной аул Кляш.

Там, на этой переправе, 22 июня 41 года он узнал, что началась война. Потом, через год, промозглой осенью, после тяжелого осколочного ранения в легкие шагал он под проливным дождем через Тугай, чтобы увидеть родных, недавно родившегося сына, которого еще не видел, и снова отправиться на фронт…

Сколько раз шел он этой дорогой от переправы. Туда - в нетерпении, удерживая шаг, стараясь не бежать; оттуда - порою оглядываясь на ходу: о, Кляш, ты уже за холмом!..

Холм этот называется Девичьей Горой. Много событий в его жизни связаны с этим красивым местом. Но два - самые памятные. Как-то июльской ночью двенадцатилетним мальчиком в поисках потерявшегося теленка он забрел туда, и мимо, не заметив его во тьме, прошел богатырь Марагим, неся на руках свою возлюбленную Ак-Йондоз. И потом всю жизнь не мог забыть их лиц - Марагима и Ак-Йондоз - освещенных звездами. Через семнадцать же лет, в 48-м году, такой же июльской ночью, они с Мишей Дудиным, бесценным другом и первым переводчиком, возвращались с Акманая. Вдали вспыхивали зарева, торопящие вызревание хлебов. Остановились на вершине. Миша сказал: «До приезда к тебе я написал поэму о войне, о нас. Не знаю, как ты примешь… Ее герой, поэт Карим, погибает. Есть такое поверье: если про живого человека пройдет слух, что он умер, значит, он будет жить долго. Вот и я хочу обмануть эту костлявую». - «Прочи-

тай…», - сказал Мустай. Дудин читал тихо, напряженно. То осколочное ранение перешло в смертельную болезнь, врачи уже отказались от него… «А что? Может, и впрямь удастся перехитрить костлявую!» - подумал он тогда. Вдруг вспыхнуло сухое зарево, и он неожиданно для себя обнял Дудина. Тот на миг растерялся, а потом тоже обнял его.

Более полувека прошло с того объятия на ночной дороге, почти десять лет нет самого Миши Дудина…

А за Девичьей Горой - Кляш…

В его повести «Деревенские адвокаты» учитель спрашивает: «Вот, дети, скажем, подхватил вихрь кого-то из вас и закинул в далекие страны, как вы найдете дорогу домой?» Сметливый мальчик Нурислам отвечает: «Первым делом я Россию спрошу. Даже если языка не знают, слово «Россия» поймут, направят, куда надо. Когда в Россию попаду, про Уфу спрошу. В Уфе мне дорогу в Кара-Якуповскую волость покажут, а из Кара-Якупова дорогу я и сам знаю». А ведь тот Нурислам

верно схватил: Россия, ее надо держаться, чтобы не потерять свое родное становье.

Через нее они, деревенские ребятишки, и друг друга нашли: Михаил Дудин из деревни Клевнево, Расул Гамзатов из аула Цада, Кайсын Кулиев из аула Верхний Чегем, Давид Кугультинов из хотона Абганер Гаханкин, он сам - из аула Кляш.

Об этом «Не русский я, но - россиянин!».

Стихи немножко громкие - дело даже не во времени, настроение было такое.

Но есть там строчки, которые этот пафос искупают, ради них всё и написано:

С башкиром русский - спутники в дороге,

Застольники - коль брага на столе,

Соратники - по воинской тревоге,

Навеки сомогильники - в земле.

Как точно перевел это место Миша Дудин, слово в слово!

…Кто-то идет через Тугай, еле различимая точка. Он вглядывается, пытается понять: старый или молодой, мужчина или женщина? Слишком далеко, сейчас путник уйдет в сень прибрежных деревьев и исчезнет. Так что если человек идет не к нему, он этого никогда не узнает. Однажды он вот так вглядывался в далекую точку и вдруг подумал: «А может, это смерть идет через Тугай?» И идет она к нему.

В тот же день он написал стихотворение о том, как перед старым певцом предстала прекрасная девушка и сказала, что она - его смерть.

И промолвил поэт:

И в ответ услышал:

Я не чья-нибудь смерть, а твоя,

Я - такая одна.

Не миновать, придет эта красавица и уведет его.

Там его спросят, откуда, дескать, прибыл, и он по-солдатски доложит: «Земля, Россия, Башкортостан, аул Кляш».

Понемногу они вновь найдут друг друга - спутники, застольники, соратники по воинской тревоге, теперь сомогильники - навеки.

Мустай Карии. Времени Своему

Переводы с башкирского

«на высоком берегу дёмы…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .261

Берега остаются. Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .263

«чтоб старые слова не устарели...» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . .264

Эту песню мать мне пела. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . .265

в трех образах вижу тебя. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . .267

«Мой край, возлюбленный навеки!..» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . .269

о березовом листе. Перевод М. Светлова. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .270

дождь. Перевод А. Недогонова. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .273

русская девочка. Перевод Г. Шафикова. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .275

луна. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .276

два бокала. Перевод Г. Шафикова. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .278

три дня подряд. Перевод М. Дудина. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .279

«Мне первые хлопья ложатся на плечи…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . .280

Цветы на камне. Перевод В. Тушновой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .281

вера. Перевод А. Тверского. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .282

«Я белый лист кладу перед собой…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . .283

«С моей любимой уплывает…» Перевод М. Дудина. . . . . . . . . . . . . . . .285

«всегда тревожно и несмело…» Перевод М. Дудина. . . . . . . . . . . . . . . .286

«три чуда пленили меня…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . .287

в краю моей любимой. Перевод М. Дудина. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .288

«Я немало тайн природы знаю…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . .290

«Я уехал, ты осталась…» Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . . . . . . . . .291

«Говорят, сотворил тебя некогда Бог…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . .292

Грустная песня. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .293

«Ко мне сквозь белый лес…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . .294

«влюбленные, в упреках пыл умерьте…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . .295

«Прервав свой путь, с тобою остаюсь…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . .296

Песня рассвета. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .297

«ночами разговаривают реки….» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . .298

«Первый снег так рано, так нежданно...» Перевод Н. Рыленкова. . . . . . . . .299

«она говорит…» Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .300

«давай, дорогая, уложим и скарб, и одежду…» Перевод И. Снеговой. . . . . . 301

«все было взбудоражено вокруг…» Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . . .303

«ты в этот раз вдоль моря шла ко мне…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . .305

«Какая нынче осень - загляденье!..» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . .306

«любовь моя! неистовой весной…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . .307

«до солнца я с тобой - не до зари…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . .308

из «Монологов Прометея». Переводы Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . .309

Когда грустно. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .309

Когда сгорела агазия. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .309

Пусть время не останавливается. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 310

«Подует ветер - и все больше листьев…» Перевод Е. Николаевской… . . . . . 311

«нам с совестью никак не сговориться…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . 312

«ты говоришь, чтоб я себя берег…» Перевод М. Дудина. . . . . . . . . . . . . 313

«Цвет горя черен, черен, как земля…» Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . 314

«а бывает в природе такая пора…» Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . . . 315

«Когда уйду, побегут, наверное….» Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . . . 316

Хасану туфану. Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 317

легенда. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 318

«в дороге - ноги. в песне - думы…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . 319

обещаний не давай. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . .320

Я с сабантуя возвращаюсь… Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . .323

Карусель все вертится… Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . .325

Хорошо, что я не гармонист. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . .327

девушки вышивают. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . .329

«Был близким горизонт тогда…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . 331

Птиц выпускаю… Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .333

не спеши, старость! Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . .334

«в паре черных…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . .335

«Когда-то на печи мой дед…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . .336

«Случались дни удачные…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . .337

«в начале дня встречает лай меня…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . .338

«земля, зеленая еще вчера…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . .339

«Стареют радости мои…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . .340

«…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . 341

«долгая жизнь и короткая старость…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . .343

«услышал я: "Буран на весь Кавказ..."» Перевод Н. Каримова и А. Хусаинова. .344

«друзья, я все чаще терзаюсь, гадая…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . .345

БЕРЕГА ОСТАЮТСЯ

По Белой, басистый и гордый,

Смешной пароходик чадит.

В лаптях,

В тюбетейке потертой

На палубе мальчик сидит.

Куда он - с тряпичной котомкой?

К чему направляет свой путь?

Лишь берега дымная кромка

Да Белой молочная муть

Вдали. И на воду большую

Глядит он и все не поймет:

Совсем неподвижно сижу я,

А круча, а берег плывет!..

Я - мальчик тот, я! И сквозь годы

Кричу ему: - Милый, не верь!

Плывем это мы, а не горы,

А берег все там и теперь!..

Кричу... А в лицо мое ветер,

А палубу набок кренит,

Корабль мой почти незаметен -

Вокруг него море кипит!

Стою... Волны мимо и мимо

Наскоком, галопом, подряд...

Стою... Словно кем-то гонимы,

Дни, месяцы, годы летят...

Сто-ой, дяденька! - вдруг через темень,

Сквозь воды, мне - с палубы той:

Плывем-то ведь мы, а не время,

А время, как берег крутой,

За нами осталось, за нами,

Другим - я не знаю кому...

А сам ты, влекомый волнами,

Что времени дал своему?

И эхо сквозь грохот и тьму

Все вторит и вторит ему:

«Вре-ме-ни-и сво-е-му-у,

Времени своему...»

Чтоб старые слова не устарели,

Я повторяю вновь

И в летний зной, и в зимние метели -

Хлеб, Родина, Любовь.

Беру ль оружье, песню ли слагаю

Иль вспахиваю новь,

Всегда, везде извечный ваш слуга я,

Хлеб, Родина, Любовь!

Не оскорби и малой крохи света,

Не вздорь, не суесловь,

Знай, проклянут тебя стократ за это

Хлеб, Родина, Любовь.

ЭТУ ПЕСНЮ МАТЬ МНЕ ПЕЛА

Эту песню мать мне пела,

На руках меня качая,

Эту песню мать мне пела,

В путь-дорогу провожая.

Мать мне пела эту песню -

Мы давно расстались с нею...

Тем звучит он все слышнее.

«Пламя вырастет из искры -

Знают люди,

Но коль искра улетает -

Пепел будет.

Если капля ляжет к капле -

Будет море.

Если ж капля одинока -

Сгинет вскоре.

Пролагают вместе люди

Путь широкий.

След травою зарастает

Одинокий.

Коль в полях цветы пестреют -

Хвалят люди.

А один цветок на тропке

Смятым будет.

Помни: слава - не находка

На дороге.

На ветру один потухнешь

Без подмоги.

Каплей будешь только в море

Ты живою...

Пусть твой след не зарастет

Глухой травою!»

Эту песню мать мне пела,

На руках меня качая,

Эту песню мать мне пела,

В путь-дорогу провожая...

В ТРЕХ ОБРАЗАХ ВИЖУ ТЕБЯ

Башкирия, я снова вдалеке

Где б ни был, у меня на языке

И в зимнюю таинственную ночь,

Как мать... Кто годы матери считает?..

Ей тысяча, а то и больше лет.

Меж Волгой и Тоболом обитают

Ее сыны, которым счету нет...

Бурлила кровь и страсть моя в душе

У прадеда в любви его и вере.

Да, в предках я существовал уже

Тысячелетие по меньшей мере...

В глазах моих костры отражены,

Что некогда горели на рассвете...

Как дикие степные табуны,

Несутся мысли сквозь тысячелетье.

Я спрашиваю мать: - Дай мне ответ:

Ты счастья не встречала ли в те годы?..

Я все видала... Все: и мрак, и свет,

И слезы, и лучи, огни и воды...

Вот мой ответ: на черноте земли

Начертан он - до твоего вопроса:

Полынью горькой беды поросли,

А радости - сладчайшим медоносом...

Все испытала. Все свершила я...

Оружие брала... Судьбу молила...

Распались горы, высохли моря.

Но племя сберегла я. Сохранила.

Мать. Тысяча ей лет...-

Теперь - к тебе,

Ровесница-жена: - Я жду ответа,

Ты счастлива? Какой ты счет судьбе

Предъявишь? Как ты прожила полвека?..

Я счастлива ль?.. Все время недосуг

Печаль и радость по местам расставить.

Сгущались тучи, чтоб исчезнуть вдруг,

Снега ложились, чтоб потом растаять...

Восходит солнце... И лучи я пью:

Вот утолить по свету жажду мне бы!..

Поднявшись из глубин, я мысль свою

Ввысь устремляю, к солнцу, к звездам, к небу...

Крылатая, витаю в облаках

Надежд, любви, что жизнь извечно красят.

Порой меня охватывает страх:

Вдруг жизнь мою глаза чужие сглазят...

Ну, дочь моя, скажи мне ты теперь:

Ты крепко ль держишь счастье - дар и чудо?

Как опознать мне счастье, коль потерь

И горестей не знала я покуда?!

Ты в спутники мне дай свои порывы

И выдержкой своею награди!

Сам говорил ты: «Счастье - впереди!»

И я спешу, я быть хочу счастливой...

Башкирия, я снова - вдалеке

От звезд твоих, но неразлучен с ними.

Где б ни был, у меня на языке

Всегда твое единственное имя...

И в зимнюю таинственную ночь,

Земля, ты не перестаешь мне сниться,

Являясь мне в трех образах, в трех лицах -

Как мать моя, жена моя и дочь...

Мой край, возлюбленный навеки!

За то, что часто я в пути,

Как ветер, мчусь, теку, как реки,-

Не осуди меня, прости.

Перед тобою виноватому -

Мне, сыну, не поставь в упрек,

Что на клубок Земли наматывал

Я нити длинные дорог...

Зато - как скоры здесь свиданья,

Как тесен мир дорог и встреч!

Нет, не сумели расстоянья

Разлукой между нами лечь,-

Все потому - что водопады

Твои в груди моей гудят.

Все потому - что звездопады

Твои в глазах моих горят!

Когда в чужих краях студеных

Из проруби я воду пил,

Я видел там, в глубинах темных,

Лик той, которую любил...

Знай, для корней моих ты - влага,

Для листьев - свет, суть бытия...

Я без тебя убог. Ты - благо,

Ты - сила! Без тебя - ни шага

Не сделать мне, земля моя!

О БЕРЕЗОВОМ ЛИСТЕ

Взгляни на глобус:

Вот он - шар земной,

На нем Башкирия

С березовый листок величиной.

Всего лишь навсего

Не больше

Обыкновенного листка,

Береза же - великая Россия -

Так зелена, так высока!

Веками тот листок

Сорвать с березы

Пытались и огонь,

И ливни, и морозы,

Заморские далекие ветра,

И заморозки

С самого утра.

И сколько гусениц

К ней прилипало встарь?

«Религия»,

«Покорность»,

«Государь!».

Но зеленел листок

Среди ветвей,

Питаясь соком

Матери своей.

Но, бури и ветра

Преодолев,

Крепчает листьев

Радостный напев.

Пускай на глобусе ты кажешься листком,

Горячим занесенным ветерком,-

Башкирия моя! Твой сын простой,

Я восхищен твоею широтой!

Родной моей, единственной, великой

Простерлась ты от Ика до Яика,

И у тебя такие горы есть:

Вершин достичь - орел сочтет за честь!..

Я с детства так люблю -

Твой сын -

И гордость гор, и красоту долин,

И золото земли,

И серебристость вод,

Но всех дороже мне

Родной народ!

На глобусе страна не велика -

Размер обыкновенного листка.

А если в глубь веков заглянешь ты -

Узришь народного величия черты.

По тропам нашей радостной земли

Чредою поколения прошли,

И славу их вздымал за веком век,

И горе их - на дне башкирских рек.

Они - история!

Они ушли в века,

И подпись их -

На скалах след клинка.

«Повинного не рубит сабля»,-

Так издревле в народе говорили,

Но наши предки в битвах не ослабли,

Ни перед кем колен не преклонили.

Народ мой не был рабски покорен,

Пусть был он нищ - не нищенствовал он,

Носил он саблю только потому,

Что не хотел надеть суму.

Носил он саблю с древнею резьбой.

Но не ходил к соседям на разбой.

Кто покорить хотел страну мою,

Тот падал сам, поверженный в бою.

Он у врагов не спрашивал имен,

Убить врага - таков у нас закон!

И все, что близко мне,-

Всю радость наших дней -

Завоевал народ богатырей!

Мальчишка бежал под летним дождем

С открытою головой.

Вровень с плакун-травой.

Вырос. И тысячный дождь оросил

Пашню в его труде.

С распахнутым воротом он стоял

Без шапки на борозде.

В годы засухи вместе с землей

Он жаждал испить дождя.

Каждое облачко он хотел

Жадно вдохнуть в себя.

И вот сегодня пашню его

Небо поит дождем:

Дышат поля, мокнет земля,

Ивы шумят над прудом.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Солдат на фронте дождю не рад:

Дьявольская беда!

Насквозь промокла его шинель,

По пояс в окопе вода.

«Заштопать бы чертову в небе дыру!» -

Но дождь проливной глух.

Солдат впервые за много лет

Выругал дождь вслух.

Вдруг треснула туча, и молний блеск

Прошел сквозь разрядов дым.

Солдату почудилось: свет такой

Он видел над полем родным.

Ему показалось: от слез дождя

На Белой волна дрожит.

А сын Ильгиз, как в детстве отец,

Сквозь дождь босиком бежит.

«Дома мне быть бы»,- подумал он...

А дождь по брустверу бьет...

Мокрой шинелью накрылся солдат:

«К лучшему! Пусть идет»

РУССКАЯ ДЕВОЧКА

Глотая пыль, глотая гнев и горечь,

В поту соленом, в гари и пыли,

На вспененных конях, с жарою споря,

Мчим на закат, пылающий вдали.

У дома, развороченного танком,

Чадит бревно последнее. И там

Стоит девчушка, черный чад глотая,

Взгляд устремив опустошенный к нам.

Вдруг встрепенулась: «Наши, наши, наши!..»

Махнула нам рукой издалека

И улыбнулась. Средь золы и сажи

Была улыбка детская горька.

Была душой России та девчушка,

Цветком, что никогда не отцветет.

Ее улыбка - днем была грядущим,

Который к нам через Берлин придет.

Памяти Сагита Мифтахова

Небеса и землю на ходу

Прожигая, шел огонь на запад.

Тишина настала, как в аду,

Темнота... Золы и гари запах...

Поле боя... Поздняя луна

Поднялась над битвою вчерашней.

Тьму пронзив, пытается она

Отыскать кого-то среди павших.

Комиссар седой в траве лежит.

И луна над мертвым задержалась.

Лик ее бесстрастие хранит,

Не присущи слезы ей и жалость.

Силясь что-то вспомнить, замерла

Над погибшим... А потом и скрылась...

Пеленою серой замела

След ее предутренняя сырость.

Комиссар... Он много лет назад

Был красивым, молодым, влюбленным...

Ночь была тогда... Расцветший сад...

И невеста в том саду бессонном.

Сад и нежность. Ночь - и рядом друг,

Нежностью дышал весенний воздух.

«Счастье... Счастье... Счастье...» - все вокруг

Повторяло: травы, птицы, звезды...

Протекла ли вечность - или миг?..

Времени исчезло ощущенье...

И сиял над ними лунный лик:

Что в нем? Одобренье? Восхищенье?..

Разгадать ли?! Вечно холодна,-

Что над полем брани, что над садом,-

На любовь и смерть глядит луна

Тем же самым тусклым, мертвым взглядом...

ДВА БОКАЛА

На стыке лет, в чаду горящих дней,

Нас двое на холодном дне окопа.

На трассы пуль, на сполохи огней

Взирая в небо воспаленным оком,

Бокалы дважды наливали мы -

По самой сладкой и по самой горькой.

И выпили до дна, заели коркой

Сухого хлеба из своей сумы.

Бокал мы первый пили за страну

И за любовь к земле благословенной,

За матерей, за их благословенье,

И за невесту каждый пил свою.

Второй бокал был горек, словно яд

Презрения и гнева к супостатам.

Мы выпили его за боль утрат,

За нашу месть, за скорую расплату.

Бокалы дважды поднимали в час,

Когда уходит старый год из жизни.

Мы дважды поклялись своей Отчизне

Быть беспощадными... И не сомкнули глаз.

ТРИ ДНЯ ПОДРЯД

Тяжелый снег идет три дня.

Три дня подряд,

Три дня подряд.

И ноет рана у меня -

Три дня подряд,

Три дня подряд.

Тяжелый снег идет три дня.

И рана ноет у меня.

А с ней осколок заодно,

Он превратился в боль давно.

Его сырой рудой нашли

В глубинных залежах земли.

Руду тяжелую купил

«Король», что ненависть копил,

Что в Руре мину отливал,

А на Днепре в меня стрелял.

Горячей кровью налитой,

Гремел рассвет. Потом затих.

И два осколка мины той

Попали в нас двоих.

Один в сержанте Фомине

(Лежит в могильной глубине),

Другой достался мне.

Двенадцать лет он жжет меня...

Тяжелый снег идет три дня.

Придет весна. Опять в снегу

Весной ручей заговорит.

Не стихнет ненависть к врагу -

Ведь кровь металл не растворит.

А раны старые горят.

В Париже третий день подряд

О новых войнах говорят.

И снег идет три дня подряд.

Мне первые хлопья ложатся на плечи,

Стою на чужом берегу

И вновь вспоминаю далекий тот вечер,

Черемуху в первом снегу.

В тот вечер к губам твоим липли снежинки

И я прикасался тайком.

Дорогою счастья бежала тропинка,

Покрытая первым снежком.

Мой путь был нелегок, далек и тревожен,

Немало прошел я дорог!

Но губ твоих жарких милей и дороже

Найти ничего я не мог...

ЦВЕТЫ НА КАМНЕ

Ты пишешь мне в печали и тревоге

Что расстоянья очень далеки,

Что стали слишком коротки и строги

Исписанные наскоро листки,

Что дни пусты, а ночи очень глухи

И по ночам раздумью нет конца,

Что, вероятно, в камень от разлуки

Мужские превращаются сердца.

Любимая, ты помнишь об Урале,

О синих далях, о весенних днях,

О том, как мы однажды любовались

Цветами, выросшими на камнях?

У них от зноя огрубели стебли,

Перевились в колючие жгуты,

Но, венчики пахучие колебля,

Цвели все лето нежные цветы.

Когда бы сердце впрямь окаменело

Среди боев без края и числа,

Моя любовь, которой нет предела,

Цветами бы на камне расцвела.

В день вашей свадьбы грянула война,

И, наскоро простясь, пошел он в бой,-

Тебе оставив только гору горя,

Но и надежд твоих не взяв с собой.

И ты ждала, и верила, и знала:

Уходит ночь - и будет вновь светло.

Весть о смерти получала,

На третий раз

Ты встретила его.

Я белый лист кладу перед собой

Бумаги чистой

И черный карандаш, что к ней судьбой

Навек причислен.

Карандаши придется очинить,

Берясь за дело.

Но не спеши, рука моя, чернить

Лист этот белый!

Бумага белая! Огонь ли, лед -

Что в ней таится?

Она - судьба ребенка, что вот-вот

Сейчас родится...

На белом - черный карандаш подряд

Чего ни чертит!..

Недаром - всё на свете, говорят,

Бумага стерпит.

И радостную весть, и всякий вздор,

И труд ученый...

На белом пишет смертный приговор

Тот стержень черный.

Мольбу о снисхожденье пишут здесь,

Отмену срока:

Помилованье в этом мире есть -

Не так жесток он...

Указ о мире. О войне приказ -

Все черным, тем же,

И смотрит мир, не отрывая глаз,

На кончик стержня...

Любимая!.. Здесь белый снег в тиши

Замел все снова...

По белому ты черным напиши

Одно лишь слово:

«Люблю...»

С моей любимой уплывает

По Белой белый пароход.

Он сердце больно разрезает,

А не волну вечерних вод.

Волна вскипела и умолкла,

И солнце скрылось за рекой.

Тот пароход увез надолго

Мою любовь и мой покой.

В тревожном, трепетном смятенье

Поют над Белой соловьи.

Не привыкай, душа, к терпенью

Ни в ненависти, ни в любви!

Степные сонные озера

Гниют без ветра в камыше.

Живая мысль потухнет скоро

Лишь только в дремлющей душе.

Застыли шорохи и шумы,

Растаял след. И тишина.

В моей душе вскипают думы,

Как в бурю белая волна.

Всегда тревожно и несмело,

Когда в дорогу провожать,

Ты говоришь, что не успела

Мне слово нужное сказать.

В нем все - горенье и надежда,

Любовь, согретая в груди,-

Все то, что было прежде,

И все, что будет впереди.

И я хочу, чтоб ты сказала

В последний час, в душе храня,

То, что несказанным осталось

И самым нужным для меня.

Три чуда пленили меня

Навсегда, без сомненья:

и женщина - третье чудо.

Три тайны ввергают

В раздумье меня и смятенье:

и женщина - третья тайна.

Но тайна земли вот уже на исходе...

Сдается -

И небо мелеет,

И дно уже видно его.

Лишь женщина

Непознанною остается -

Навеки - как высшее чудо

И как волшебство.

Сармасан - река в Башкирии.

В КРАЮ МОЕЙ ЛЮБИМОЙ

Я побывал в краю моей любимой.

Его весну я долго в сердце нес.

Здесь детство с милой пробегало мимо

Веселых подрастающих берез.

Быть может, я иду сейчас, ступая

В ее когда-то промелькнувший след.

Здороваясь с березами, не зная,

Что им, как ей, наверно, столько ж лет.

Земля в цвету. Седой дымок тумана

По берегам окутал валуны.

Спасибо вам, долины Сармасана

Цветы в лугах, свет солнца и луны.

Тебе, земля, и вам, поля и горы,

Сердечное спасибо и привет.

В ее душе - твои, земля, просторы.

В ее глазах - твои тепло и свет.

Ну, здравствуй, юность! Протяни мне руки,

Веди меня зеленою тропой,

Сквозь столько лет тревоги и разлуки

Я наконец-то встретился с тобой.

Как будто мне семнадцать. Я не чаял,

Какие грозы встретятся со мной,

Я не успел притронуться к печалям,

Я не коснулся радости земной.

Как будто я еще в воде не плавал,

Не умирал и не горел в огне.

Я как роса в лесу на переправе,

Я как птенец...

Хотя известно мне,

Что розовая мальва, как ни жаждет,

Цвести весною дважды не вольна,

Что ветер не воротится, что дважды

Одна не разбивается волна.

Я это знаю. А на склоне горном

Звенит ручей. Живой водой бежит.

И порослью, и дружной и упорной,

Подлесок под березами шумит.

И ласточки щебечут. Воздух светел,

Когда б умел, я ласточке ответил,

А девушки проходят, я заметил,

На берег Сармасана мимо ветел,-

Какие, чьи по ним горят сердца?

В моей груди огонь такой же властный.

Он не потухнет, если я горю.

Ну что же, здравствуй, юность!

Здравствуй,

Девичья юность мира! -

Я немало тайн природы знаю:

Как родится туча грозовая,

Как зерно, набухнув, прорастает,

Как металл к металлу прирастает.

Отчего синице не поется

За морем - не скрыто от меня,

Отчего влюбленным удается

Видеть звезды среди бела дня...

И поэтому с природой вместе

Плачу я и вместе с ней смеюсь...

Тайнами - по совести, по чести -

Я делюсь со всеми, не таюсь...

Но особой тайною отмечен

Человек... Я знаю, отчего

Род людской непреходящ и вечен,

В чем секрет бессмертия его,

И делюсь той тайной в тишине

Лишь с одной. И лишь наедине.

Я уехал, ты осталась,

И дорога далека.

Плачешь, верно? Ты ведь малость

На слезу у нас легка.

А ведь было - без печали,

Рядом мы, и ночь в упор;

Был я молод и отчаян

Всем громам наперекор.

От любви хмелел до дури,

Путал с полночью рассвет,

Не слыхал бы, если б буря

Расколола белый свет!

Я один. Не половина,

Лишь на четверть только я,

По колено вязну в глине,

Груз тоски своей неся.

В думах сердце оголилось!

Тень распалась на траве,

Тучка в небе разделилась,

И сквозь слезы вижу - две.

Я уехал, ты осталась,

Расстояний груз несу...

Вот и я, как оказалось,

Тоже легок на слезу...

Говорят, сотворил тебя некогда Бог

Из кривого ребра.

Говорят, у него не нашлось

Под рукою другого добра.

Ерунда! Это - я, я тебя сотворил

Из воды, из огня,

Из надежды, из песни печальной

Творил тебя день изо дня...

Только так, только так цену радости

Можно узнать на веку...

Дни, недели и годы... Всю жизнь

Я тебя создаю и творю,

Чем успешнее труд мой -

Тем крепче под власть подпадаю твою.

Чем твой облик и дух совершенней -

Тем робость сильнее моя.

И в смятенье пред взором твоим я стою,

О пощаде моля...

Сотворил тебя я и тебе подчинил

Все свое существо.

Но, тебя одержимо творя,

Я творю и себя самого...

ГРУСТНАЯ ПЕСНЯ

Ты сгорела... Уж не оттого ли

Пепел лег на волосы мои?

Пепел лег на волосы мои,

И в душе моей все больше боли,

Горечью душа полным-полна,

Тайна в ней моя погребена,

Промолчать придется поневоле.

И в слезах моих все больше соли...

Рассказать о пепле горьком том

Не смогу: напрасная забота...

И об одиночестве своем

Рассказать - ведь тоже нужен кто-то.

Ко мне сквозь белый лес, сквозь белый дым

Ты шла... Цвел на ветвях весенний иней.

Каким невероятно молодым

Казалось солнце в выси светло-синей!

Ночь скрылась. И еще не родились

Под небесами ветры ранней ранью.

Я в этот час душой рванулся ввысь,

Я глянул ввысь, не пряча ликованья.

Какая синь! Какая глубина!..

И - вдруг смутился, увидав, как стыла

И угасала бледная луна,

Которую случайно ночь забыла.

Прошедшим днем иль нынешним - захочешь?

А ты - кто?

Солнце - зарожденье дня?

Или луна, отставшая от ночи?

Влюбленные, в упреках пыл умерьте,

Боль не несите сердцу и уму.

Запомните: размолвка - четверть смерти,

А испытанье смертью - ни к чему.

Смотрите, расстояниям не верьте

И времени - его известна прыть…

Разлука - это половина смерти,

Со смертью же - рискованно шутить.

И все ж вовек не разгуляться бедам,

Пока любовь горит и греет свет…

Умрет любовь - и мы погибнем следом.

От смерти ж - никакого средства нет.

Прервав свой путь, с тобою остаюсь

Я в эту ночь.

Заботы с сердца смел рукою: пусть

Уходят прочь...

Входя к тебе, оставил у ворот

Излишек лет.

Безумен, юн. Я - еще я, я - тот,-

Сомнений нет.

С тобой... Пускай дороги отдохнут

От ног моих.

Я остаюсь... Пусть звезды отдохнут

От глаз моих...

От зова моего покой степной

Отвыкнет пусть...

Пусть отдыхает тишина... С тобой

Я остаюсь.

Заря, своим явленьем не спеши

Рвать тишину...

Ты слышишь, как в безмолвье две души

Слились в одну?

Пусть разум, страх, не знающие сна,

Спят в этот час...

Пусть не смыкает лишь любовь одна

Сегодня глаз.

ПЕСНЯ РАССВЕТА

Ты спишь. Как спокоен твой сон и как тих

На раннем рассвете.

Огонь разгорается в жилах моих

На раннем рассвете…

В который уж раз не свожу с тебя глаз

На раннем рассвете.

Пишу тебе песню в который уж раз

На раннем рассвете.

Куда бы я ни был заброшен судьбой,

За что бы ни стал я в ответе,

Одной лишь тебе поклонюсь,

Преклонюсь пред тобой

На раннем рассвете,

На раннем рассвете,

На раннем рассвете.

Ночами разговаривают реки,

Когда на скалах тучи отдыхают,

И сердце с сердцем говорит ночами,

Когда шаги людские затихают.

Но почему!.. Ведь реки точно так же

И днем текут, спеша вперед в волненье.

Сердца людей и утром бьются так же,

Но утром мы не слышим их биенья.

Ты слышишь? Разговаривают реки,

Торопят волн взволнованных признанья.

Так, видно, повелось на белом свете,

Что ночь - пора любви у мирозданья.

Первый снег так рано, так нежданно

Выпал на поля.

Он сойдет, лишь улыбнется солнце,

Сердце веселя.

Ведь хранит еще дыханье лета

Теплая земля.

И меж нами снег порошей легкой

Выпал невпопад.

Чтобы он растаял, нужен только

Ласковый твой взгляд.

До зимы далеко. Два сердца,

Как одно, стучат.

Она говорит:

Ты все спешишь - беги, беги!

Ты все уходишь... Мимо, мимо...

Как вал морской, как ток реки,

Судьбой от берега гонимый.

Ты - от меня. А мне все ждать,

Оберегать огонь ночами...

Корабль уже в пути. Опять

Темно и пусто на причале.

Я говорю:

Да, я не заводь, а поток,

Вода, летящая под ветром...

Но нет потока, чтобы мог

Отринуть берег свой заветный.

И пусть я кораблям сродни

И, как они, кружу по свету,

Я, как они, включив огни,

Вхожу в свой порт в потоках света.

Иду. Сокровищ полон я

От верхней палубы до днища.

В них - вся любовь, тоска моя -

Нам хватит лет на тыщу!..

Давай, дорогая, уложим и скарб, и одежду,

Оставим наш город и этот ветшающий дом,

Где в красный наш угол уже не мечта и надежда -

Все чаще садится тоска и печаль о былом.

И время, как тень, все длиннее у нас за спиною,

Вся прошлая жизнь, где забот и обид - без конца,

Где столько могил за кладбищенской длинной стеною

И столько утрат захоронено в наши сердца.

Чем день истомленней, чем сумерки к вечеру ближе

И тени заметней - тем глуше и тише река,

Ведь к ночи и волны ленивей и медленней лижут

Прибрежный песок, не стремясь сокрушить берега.

Давай соберемся чуть свет и уедем отсюда

В какой-нибудь сказочный город - ведь есть города!

Клянусь, я веселым, я праздничным спутником буду,

Скажу: посмотри, нам сияет другая звезда!..

У нового города памяти нет и не будет,

Той памяти горькой, впитавшейся в вещи, в черты...

Пусть здесь остается без нас и о нас позабудет

То время, когда обо мне так печалилась ты.

Останется наше далекое, доброе детство

На кончике тропки лесной, где и солнце и тень.

И молодость наша останется с ним по соседству,

У старых ворот, там, где встретилась ты мне в тот день.

Послушай! Постой! Повтори, мне покуда не ясно -

Как ты говоришь? Мы уедем, и сменим жилье,

И молодость бросим, и в городе новом, прекрасном

Останемся жить? Только как же нам жить без нее?

Как жить без нее?.. Повторил я последнюю фразу,

И стало мне грустно, и стало мне холодно сразу.

Нет-нет, не теперь, мы еще поразмыслим над этим...

Наверное, мы никогда никуда не уедем.

Все было взбудоражено вокруг:

Весна, ручьи в их говоре, полете.

Мир ярок был. И жизни моей звук

Мужал на юной, на высокой ноте.

И я пришел к тебе, чтоб принести

Любовь мою. Сказать о ней хоть слово.

Рванулся - и не смог произнести,

«Кругом ручьи»,- всего лишь я сказал,

На эту новость и ушли все силы.

Ты засмеялась, глядя мне в глаза,

Ты голову в молчанье опустила...

Тянулись к солнцу сильных трав концы,

Окрепло лето, и плоды созрели.

Мужчиной стал я, жаркие рубцы

От многих ран на мне уже горели.

Слова другой судьбы и жизни новой,

И не сказал... Как вынес! Смог смолчать?

На чем во мне споткнулось это слово?

«Смотри, поспели ранние плоды»,-

Едва сумел произнести неясно.

С надеждой мне в лицо глядела ты,

И медленно надежда эта гасла.

Спалила лето изморозь. С собой

Последний лист пустой рассвет уносит,

И над моею жизнью и судьбой

Все холодней, все явственнее осень.

И я пришел к тебе, чтобы сказать

В прощальный час раскаянное слово...

Как хорошо, что я стерпел опять,

«Какой сегодня белый-белый дым,-

Я прошептал,- и в инее березы...»

Стою и вижу: по щекам твоим,

Белым-белы, дрожа, сползают слезы...

Ты в этот раз вдоль моря шла ко мне.

Пустынный берег будто не кончался.

Ты по песку ступала в тишине -

И в золото он тут же превращался.

И чайки свои сизые крыла

В тумане золотом в тот час купали.

Едва ракушки в руки ты брала,

Как сразу в них жемчужины сверкали.

Ты гривы волн движеньем легких рук

Ласкала тихо, наклонясь к прибою...

Вот ты коснулась их - и море вдруг

Все золотом зажглось перед тобою.

И солнце украшеньем золотым

Не в небе - на груди твоей горело...

Один лишь раз я видел мир таким.

Сон или явь?.. Кому какое дело!

От моря лесом уходила ты,

Вилась тропинка золотая следом...

Зажглись тоскою золота кусты...

Да, это осень... Нет сомненья в этом...

Какая нынче осень - загляденье!

Земле куда от зелени деваться?..

Шиповник вспыхнул во втором цветенье,

Любуешься - не можешь оторваться!

Нас восхищало необыкновенно

Природы всемогущей повеленье,

И даже песню славы вдохновенно

Сложил я в честь осеннего цветенья...

Той осенью от радости шалея,

Седой мужчина вдруг влюбился страстно.

Мы, умники, смеялись громогласно,

Юродивый рыдал, его жалея...

Любовь моя!.. Неистовой весной,

Когда кусты стояли в белом дыме,

Я на коре, манившей белизной,

Единственное

Нацарапал имя.

Горящим углем в бешеный мороз

Его на льду - не в озорстве - я выжег.

Его я ветром на море нанес

И высек молнией на скалах рыжих.

На белизне листа его пишу

Всегда - жизнь тяжела или легка мне...

О, только б мне - судьбу о том прошу!

Не написать его на черном камне...

«До солнца я с тобой - не до зари -

Останусь, что ты там ни говори...

И правды от тебя не утаю:

Я не уйду, пока не утолю

Любовной жажды, жгущей все сильней!..»

Так пел джигит возлюбленной своей.

Мне не грозите, беды и вражда,

И не стращайте, голод и нужда!

Болезнь, не торопи меня, поверь -

Уходят страхи, а не дни, теперь...

Не испугаюсь никаких я ран,

Ты плеть свою не заноси, обман!

Тщеславие, ты задержись в пути -

Мой разум сладким ядом не мути.

Достану, коль заставит жизнь меня,

Горящий уголь прямо из огня!..

В небытие тропы не проторю -

Пока я жажды жить не утолю...

* ИЗ «МОНОЛОГОВ ПРОМЕТЕЯ» *

КОГДА ГРУСТНО

Остановимся здесь, Агазия, хотя бы на малость.

Мы разложим костер и огонь разведем у реки.

Высечь пламя смогу: еще искра живая осталась,

Еще искра жива - испытаниям всем вопреки.

Не тревожься пока - я еще не дошел до предела,

Не устал, притомился немного, вот ноги гудят.

Да, по правде сказать, сам я бодр,- суета одолела,

Окружают интриги, сломить меня, видно, хотят.

Афродита ревнива - как будто сменила личину,

Зевс совсем измельчал, занимает его чепуха.

Сам - брюзгой становлюсь...

А Гефест - он все ищет причины

Прегрешений, чтоб сто оправданий найти для греха.

На людей я смотрю - и свои умножаю печали:

Позабыли и меру и честь, и, боюсь, навсегда.

Косят сено на кладбищах, свято хранимых вначале,

И на склоны Олимпа свои выпускают стада.

Остановимся здесь, Агазия, дождемся рассвета,

Мы разложим костер и огонь разведем среди тьмы.

У текущей воды мы с тобою испросим совета,

Наберемся ума у плывущего пламени мы.

КОГДА СГОРЕЛА АГАЗИЯ

Все глухо без тебя, темно и немо -

И рядом, и вдали.

Как будто вдруг земля лишилась неба,

А небеса - земли.

Сломались крылья дней... Угасло пламя...

Гнездо разорено...

И плачут звезды - небо их слезами

Теперь озарено.

Цепь моего терпенья - на пределе...

Взываю к небесам:

Молю, не плачьте, звезды!

Я сдерживаюсь сам.

ПУСТЬ ВРЕМЯ НЕ ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ

Остановись, мгновенье!..

Ты прекрасно...

Провидцем значусь и считаюсь богом...

Нет, я ребенок, ищущий дорогу.

Перед рассветом, сбросив мрака бремя,

Поэту вняв, остановил я время -

На миг остановил, и ввысь я глянул

И глянул вниз - и в тот же миг отпрянул:

Там, скорчившись, вселенная застыла,

За миг лишь стала старой и бескрылой.

Мир безобразный был мной обнаружен,

Когда был ход, черед и лад нарушен.

Опасно вечности часы качнулись...

Но люди в ту секунду не очнулись;

Но люди крепко спали в утомленье

И не заметили того мгновенья...

Подует ветер - и все больше листьев,

Срываясь, улетает от ствола.

Проходят годы - и все меньше близких

Друзей сидит у моего стола.

Как ветры годы... И не жди пощады

От их хлопот: тревожное родство!..

Иные имена остаться б рады,

Да опадают с сердца моего.

Иные - сорок заморозков встретят,

Но, и замерзнув, не слетят с ветвей.

Как ни терзает ветер, как ни треплет -

Они к березе приросли своей...

Чем больше лет, чем больше лет проходит

Тем меньше за столом сидит друзей...

Быть может, солнце места не находит,

Скудея, смотрит в сторону зимы?

Или умнее делаемся мы,

Чем больше лет проходит?

Нам с совестью никак не сговориться,

Настроены мы с ней на разный лад:

Когда отважен я - она боится,

Встревожена - когда чему-то рад.

Свой счет ведет всему: казнит и лечит...

Ошибки и ответы, гнев и страх -

Чет у меня, а у нее - все нечет,

Все - разно: на часах и на весах...

Когда я не заносчив, моя совесть

Так гордо свою голову несет!

Когда я возгоржусь, она, расстроясь,

Беспомощная - места не найдет.

Я у вина, когда мы с ней в разладе,

Беру взаймы веселья забытье.

Иль на плече любимой, о расплате

Не думая, спасаюсь от нее.

А если день когда-нибудь настанет,

Что неизбежно все придет к концу?..

Судьба наедине меня оставит

Вдруг с совестью моей лицом к лицу -

Любимая уйдет, вино прольется...

Вот тут-то мне спасенья не дано:

Как отвечать мне по счетам придется?

Испить какую чашу суждено?..

Ты говоришь, чтоб я себя берег

Для нашей жизни. Ты всегда в тревоге,

Но я всю жизнь, как конь, не чуя ног,

Скакал на скачках по степной дороге.

А смерть придет - я смерть не обвиню.

Не первый я, и некуда мне деться.

Вот мне тогда упасть бы, как коню

На состязаньях, от разрыва сердца...

Цвет горя черен, черен, как земля,

Приходит, наши волосы беля.

Земля, она сама черным-черна,

Но белизну цветов поит она.

Коль одного тебя гнетет беда,

Не говори, что вся земля седа.

А бывает в природе такая пора -

Ветер стихнет, но листья трепещут,

Солнце сядет, вполнеба чернеет гора,

Но лучи отсеченные блещут.

Приоткрой мне, природа, секреты свои,

Чтоб потом, без меня - хоть вначале -

От меня отсеченные песни мои

Шелестели б, светили, звучали.

Когда уйду, побегут, наверное,

За мной стихи мои с причитаньем:

«Не оставляй нас!»

О дети верные,

Благодарю вас сейчас, заранее.

Мальчишкой, помню, едва завижу я,

Что запрягает отец,-

Лечу за ним и кричу обиженно:

«Возьми меня тоже, возьми с собою!»

Отец отъедет, и остановится,

И на колени подсадит - ладно!

И едем, едем... Но у околицы

Он скажет: «Хватит, беги обратно».

Стихи мои! Вас в ладью дубовую

Под поздний парус с собой возьму я,

Но у ворот кладбищенских снова я

Ссажу вас, верну вас в юдоль земную.

Безгрешны, безвинны вы, птицы певчие,

Судьба не дала мне заветней дара...

За все грехи свои сам отвечу я,

Один я, один. Одному и кара.

ХАСАНУ ТУФАНУ

К чему красота соловью,

Узоры и жар оперенья?

Затянет он песню свою,

И всех обожжет его пенье.

Поэту чины - для чего?

И кто с ним сравняется в чине,

Коль властные строки его

Владыки на память учили?

Перед старым певцом, когда песню слагал он, предстала

Вдруг прекрасная девушка... Взором его обняла...

Тонкий стан наклоня:

Я твоя,- она тихо сказала

И косынкою шелковой шею его обвила.

Ты явилась, когда отгремели мои водопады

И погасла заря моя... Кто ж ты, живая душа?

Не живая душа я, а смерть: приготовиться надо

Тебе в путь невозвратный,

Которым уйдем не спеша...

И промолвил поэт:

Смерть красивой такой быть не может!

В этом я убежден, жизнь узнавший сполна...-

И ответила девушка:

Зря тебя это тревожит,

Я - не чья-нибудь смерть, а твоя,

Я такая одна.

В дороге - ноги. В песне - думы... Хочешь,

Прислушайся!.. Я по земле иду.

И днем - по солнцу и по звездам - ночью

Свой путь определяю на ходу.

Обжег в пути мне губы встречный ветер,

И пыль годов я в волосах ношу.

В дверь постучав, вхожу в дома под вечер,

Но только тучи рано или поздно

Закроют солнце в серый день тоски,

И слепнут звезды,

Слепнут даже звезды,

И в мгле вселенской не видать ни зги...

Когда кусок пути, что мне назначен,

Тот, что зовется жизнью, прохожу,

В глаза людей, как в звезды, я гляжу

И слышу: так держать, и не иначе!..

И в ясный день, и вечером морозным,

Чернее сумрак или зной лютей,

Я путь определяю не по звездам,

А - как по звездам - по глазам людей,

По радостным, печальным и серьезным...

Гляжу в глаза, чтобы с пути не сбиться,

Чтоб в песне не солгать, не ошибиться.

ОБЕЩАНИЙ НЕ ДАВАЙ

Деревья спят, укутанные в иней.

Качнет их ветер - и на тьму волос

Слетает снег сыпучий, бело-синий.

И, как всегда, не медля, не спеша,

В свой срок на землю новый год приходит...

Глядим назад - и, замедляя шаг,

Глядим вперед - с надеждой, не дыша:

В свой срок на землю новый год приходит.

На площади, где елка до небес,-

Дворцы, мосты из льда блестят и светят...

По тем местам в мир сказок и чудес,

В мир волшебства проходят наши дети!

Мосты из льда! О, как блестят и светят

На площади, где елка до небес!

На ветке справа - высится звезда,

На ветке слева - примостилось солнце,

А с ветки рядом - погляди сюда! -

Вот-вот ракета в небо понесется.

Картонные здесь скачут кони. Серый

Проходит заяц, обнимая волка.

Смешалось все. Исчезло чувство меры -

Свои законы здесь диктует елка!

Потеха детям!..

Мне ж, по правде, жаль:

Дворцы растают. Облиняют кони.

Засохнет ель: на площади едва ль

Она свои пустить сумеет корни...

Мои мечты, как прежде, легкой стаей

Уж на картонных не летят конях!

О, я тогда лишь силу обретаю,

Когда не в снежных облаках витаю,

А землю ощущаю на корнях...

Все заковал, заколдовал мороз,

Деревья спят, и замер сумрак синий.

Дохнул мороз - на темноту волос

Ложится иней. Да, ложится иней.

Далекий друг! Жду пожеланий добрых

Я от тебя - сегодня, как вчера...

Ты знаешь, друг, как твой привет мне дорог!

Не обещай добра - желай добра.

Желай добра!.. Пускай ни до, ни после -

А точно в срок - дождь над полями льет.

Сын болен мой... Пусть все ему на пользу,

Пусть все на исцеление пойдет!

Будь добрым в пожеланиях... Но только

Меня ты обещаньями не тешь:

Та ель красива. Но ведь корни елки

В лесу, где пень еще на срезе свеж...

Не говори мне: в будущем году, мол,

Приеду, одолею даль и высь...

Не обещай! Но если ты задумал -

Нежданно и негаданно явись...

Настало время говорить об этом!

Ведь обещания давал и я

Своей земле, твердил, что будет спета

Однажды песня лучшая моя...

Но где ж она?.. Я не держал ответа

Пред родиной...

Любимую свою

Я тоже обещаньями окутал

И детям обещал, что подарю

Всем - по луне! Да, обещал, без шуток,

Но до сих пор под звездами стою

В таком же отдалении как будто...

Не обещай! Довольно обещаний!

Их запросто давали мы вчера:

Ведь обещанье часто - обнищанье

Души, когда ей действовать пора!

Мечты все наши, замыслы, надежды

Отныне больше - как бывало прежде -

Уж на картонных не летят конях...

Да, лишь тогда мы силу обретаем,

Когда не в смутных облаках витаем,

А землю ощущаем на корнях!

Я С САБАНТУЯ ВОЗВРАЩАЮСЬ...

Я с сабантуя возвращаюсь. Зной

Пошел на спад. И день идет к пределу.

Я невредим. И все мое - со мной,

Лишь где-то шапка с головы слетела.

Что шапка! Голова была б цела.

Все остальное - дело наживное...

Потешились мы за день - ну, дела! -

Над кем-то - я, а кто-то - надо мною.

На столб пытался влезть...

Не выйдет, друг, -

Сказала моей прыти моя сила.

Под «Барыню» - меня толкали в круг,

Под «Лапти» - сам плясал, хоть не просили.

Кто побойчей, тот на майдан спешил

С соперником схватиться... Я в запарке

С повязкой на глазах людей смешил -

Горшки крошил, размахивая палкой.

Науку понял важную весьма:

Себе под стать всяк друга подбирает,

Те - с браги набираются ума,

Те - пьют айран, последний ум теряют.

Я с сабантуя не спеша иду

Пешком домой - и удивляюсь встречным:

Все дружно поздравляют на ходу:

С прошедшим праздником тебя!

С прошедшим!..

И умный и дурак, и стар и млад -

Все поздравляют,

Местный и нездешний

С прошедшим праздником! - твердят

И вторят: - С сабантуем прошумевшим!

К лицу ли вам приличья нарушать?

Вы времени не тратьте бесполезно!

Минувшим счастьем можно ль утешать?

С прошедшей жизнью поздравлять уместно ль?

Нам радоваться ль радости былой?

На солнце, что зашло, уж не согреться,

Поздравьте с миновавшею бедой,

С утихнувшей, с прошедшей болью сердца...

Я возвращаюсь... Шапки нет как нет.

Что шапка! Мы о шапке не заплачем...

О, я еще на сабантуй чуть свет

Помчусь хоть раз на скакуне горячем!

КАРУСЕЛЬ ВСЕ ВЕРТИТСЯ...

Карусель все вертится и вертится...

Что-то там темнеет, что-то - светится...

Вертится - способна душу вытрясти:

Ползающий, скачущий, летающий -

Всякий - молчаливый и болтающий

Мчится на одной и той же скорости.

Жаба надувается от гордости.

Простаки застыли в удивленье:

Не отстать улитке от оленя!

Мышь и слон,- да это чудо просто,-

Гляньте - одинакового роста!

Все равно - кто толще или тоньше -

Мчится с быстротой одной и той же...

Что-то впереди готово вырасти.

Карусель построена на хитрости.

Мальчик скачет на коне - далеко ли?

Девочка сидит на быстром соколе.

Он коня подхлестывает прутиком,

Эй, кто там! Свидетелями будьте-ка,

Что вот-вот догонит он подругу!

Он уж ей протягивает руку...

Карусель спешит, бежит по кругу...

Девочка со смехом оборачивается,

Будто бы на веточке покачивается...

К взгляду взгляд, ладонь к ладони тянется...

Что-то с ними будет? Что-то станется?..

Два бутона рядышком вздуваются...

Шаг меж ними... Только все ль сбывается?

Только есть шаги такие в мире,

Что и моря-океана шире:

В них - дорога от земли до солнца,

Время в них, что вечностью зовется,

Коль летишь ты на коне крылатом,

А она на соколе куда-то...

Карусель ведь кружится и кружится,

Что-то возникает, что-то рушится.

Ведь не все, как хочется, устроено:

Карусель на хитрости построена.

Стоп! Земля!.. Все остальное - мелочи:

Мальчик, дай скорее руку девочке

И держи!.. Пускай вам в счастье верится!..

Шар земной все вертится и вертится...

Ты смотри держи ее, не выпусти!

Шар земной построен ведь на хитрости...

ХОРОШО, ЧТО Я НЕ ГАРМОНИСТ

Дёма с Белой, заливая всходы,

Полою водой встречают май...

Буйство сердца, словно эти воды,

Перехлестывает через край.

Молодость пришла - с грозою вместе,

Молодость пришла в сиянье дня.

За лучи хватаясь, в поднебесье

Я взбираюсь - не достать меня!

А на горке пляшут - свету рады -

Девушки... Ну что за волшебство!

Что за счастье - быть достойным взгляда,

Девичьего взгляда одного!..

На крыле лебяжьем, на высоком,

Имя вывожу любви своей...

Я - могущественнее пророка,

Может, только Бог меня сильней!

Голубые звуки в небе чистом

Плавают, тревожа даль дорог...

Почему не стал я гармонистом?!

Я сыграл и спел бы, сколько смог,

Разбудив поля и даль дорог!..

Воды возвратились в берега.

Отгремели грозы... И по праву

Осень гонит листья, как пурга,-

Зеленеют лишь вторые травы...

В сумерках - деревья в серебре.

В очаге дымок струится тонкий...

Внукам сказки шепчут те девчонки,

Что вчера плясали на горе.

И уже привет не долетает

Из страны, что юностью зовем.

Ветер с крыльев лебедей сметает

Свой покинув водоем,

Лебеди скрываются за горкой.

«В добрый путь!» - кричу под ветра свист.

Хорошо, что я не гармонист.

Я б сыграл - да и заплакал горько.

ДЕВУШКИ ВЫШИВАЮТ

Вышивают по холсту под вечер девушки

На приданое узор красы невиданной...

Сватали сестру зимой... «Да где уж ей,-

Мы сказали,- молода еще...» - не выдали...

С первопутком, вот увидите, бедовые

Вновь объявятся назойливые сваты,

С языка их потекут слова медовые:

«Лебедь есть у вас, у нас - охотник знатный...»

Вышивают - над холстом они склоняются,

Песней шелковой узор течет по ткани,

С разноцветными узорами сплетается...

Медленно струится песня, сердце раня:

«Под мостом туман седою мглою стелется,

Погощу денек-другой, не дольше месяца,

Маленький еще совсем я... Я беспомощный...

Весь мой мир - полати низкие под кровлей.

И в том мире одиноко я до полночи

Все слезами обливался, сердце - кровью...

Тихо плакал я: вот-вот они появятся -

На конях, гуськом летящих, с колокольчиком.

В семь сторонок за красавицей красавицу

По одной умчат по снегу да по кочкам...

Тихо плакал:

Скоро вечер тот растает,

Эта песня не вернется тоже, значит...

Песню девушки поют...

И знать не знают

Соловьи, что мотылек так горько плачет...

Вечера не повторяются... Но, радуя

И печаля, песни в должный срок воскреснут.

Сколько гор я одолел, чтоб снова надвое

Мое сердце рассекла вдруг эта песня:

«Под мостом туман садится мглистым вечером...

Быть не буду я вам в тягость, добрым людям...

Может, я и загощусь, да не навечно же,

Загрустите - а меня уж и не будет...»

Я теперь совсем большой... Большой -

всё знающий,

Целым миром я владею - без границы.

Знаю верно я, не только вечер тающий,

Но и жизнь вся - никогда не повторится...

И не только тихо плакать бы теперь мне,

А причина есть - рыдать вовсю да мучиться.

Но не плачу я; есть у меня терпенье

И под стать терпенью - есть еще и мужество.

Я не плачу... Ясен мир неповторимый,

Росы блещут в ранних травах, полных света,

Жаворонок надо мной поет незримый,

На лучах зари покачиваясь где-то...

Был близким горизонт тогда,

И небо низким было...

Был снегом - снег,

Водой - вода,

Зима - зимою стыла.

И были четкими слова

И ясными - порывы.

И правда - что всегда права,

И ложь, что вечно лжива.

Огонь - огнем. И дымом - дым.

И все - не в половину:

И золотое - золотым,

И глина - только глиной.

И белым - белое... Спеша,

Зима листву снимала...

Что видели глаза - душа

На веру принимала.

Но ширятся день ото дня

Границы мирозданья:

Растут сомненья у меня,

Растет мое незнанье.

Бывает правда - неправа,

И есть неровность в круге,

И недосужие слова

Родятся на досуге...

Тяжел бывает снег сырой

С дождем наполовину,

И в чистом золоте порой

Тускнеют крохи глины...

Гляжу задумчивее я

В могучих рек теченье,

Постичь пытаясь бытия

И сущность, и значенье.

ПТИЦ ВЫПУСКАЮ...

Все завершил. Покончил с мелочами,

И суета осталась позади...

И вот сейчас с рассветными лучами

Птиц выпускаю из своей груди.

Идущие на бой во имя чести!

Вам - первый дар, всем прочим не в укор:

Для вас, взгляните, в дальнем поднебесье

Орел могучий крылья распростер.

Те, кто в пути! Вам - бодрым и усталым -

Шлю журавля сквозь ветер в ранний час.

Кукушку, чтобы долго куковала,

Больные, выпускаю я для вас.

Влюбленные! К вам соловей, неистов,

Рванулся - петь все ночи напролет.

Томящиеся врозь! Вам голубь чистый

К надеждам старым новые несет.

Отчаянных, и робких, и недужных -

Всех одарю я, всех вас птицы ждут...

Нет только ничего для равнодушных,

Пускай без птиц - как знают, так живут.

Всё завершил. Покончил с мелочами,

И суета осталась позади...

И каждый день с рассветными лучами

Птиц выпускаю из своей груди.

НЕ СПЕШИ, СТАРОСТЬ!

Еще не проглотил я первого глотка,

И первая стрела еще не долетела

До цели... Не расцвел орешник мой пока,

И свить гнездо моя кукушка не успела.

Ты, старость, не спеши! Еще одну спою

Я песнь любви... Еще нарадуюсь я вволю,

Еще я обречен рыдать от сладкой боли,

Кататься по земле и участь клясть свою.

Ты, старость, не спеши, ведь это же -не в бой!

Не рвись, чтобы потом не пожалеть об этом:

Еще я не готов поставить пред тобой

Из золота кувшин, наполненный шербетом.

Ты, старость, погоди, не надобно спешить!

Для встречи у меня еще не все готово:

Вот красный угол - в нем перины нет пуховой, -

И негде посадить, и нечем ублажить...

Ты, старость, не спеши, не торопись в мой дом,

Еще ведь предстоит мне, став мальчишкой снова,

Свой выбор совершив меж сердцем и умом,

Такое сотворить - в чем каяться потом.

О старость, не спеши, не торопись в мой дом, -

Поверь - оно к добру: не приходить без зова!

В паре черных

Кожаных сапог

Ох, как много

Я прошел дорог!

Путь завершив земной,

В окоп последний свой -

Пару черных

Кожаных сапог

Вы положите ног.

Вдруг случится,

Что когда-нибудь

И свой продолжу путь...

Когда-то на печи мой дед

Вздыхал: беда, - просвета нет!

О времена, о времена...

Теперь я сам, попав впросак,

На старом пне - ропщу, простак:

О времена, о времена...

Нет у тревог моих границ,

Пред думами - хоть падай ниц...

А внуки прыгают... У них

Пока нет жалоб никаких.

Случались дни удачные,

Не скрою:

Успех делам сопутствовал

Но если уж по правде,

Между нами, -

Мне более везло

С моими снами.

Я сны смотрел,

Не пряча наслажденья...

Но сладок сон,

Да горько пробужденье...

Я просыпался,

Радостью объятый,

Но в явь шагнуть

Бывало страшновато...

Ах, если б все

Наоборот случилось!

Проснувшись в страхе -

Встретить явь, как милость,

И, перейдя

Незримую границу,

Возрадоваться

Солнцу, травам, птицам!

В начале дня встречает лай меня

Собак остервенелых.

Меня терзают на исходе дня

Сомненья то и дело.

Счет не годам, а дням ведет моим

Кукушка в темной чаще.

Напоминает ворон - недвижим -

О смерти, всем грозящей.

Ну, что ж! Собаку палка или кость

Угомонить сумеет.

Сомненья же - надежда, редкий гость,

Глядишь, преодолеет.

Кукушка вдруг со счета средь ветвей,

Глядишь, собьется...

И ворон лишь над головой моей

Не шелохнется.

Расулу Гамзатову

Земля, зеленая еще вчера,

Вдруг пожелтела, постарев до срока.

Не говори - «прошла моя пора...»

Ну, что такое осень для пророка?

А тайна мирозданья велика,

Ее не разберем мы по крупицам...

Пусть в желтизне лишь одного листка

Сто красок неразгаданных таится...

Стареют радости мои,

И обновляются тревоги...

На изнурительной дороге,

Душа, об отдыхе моли!..

Добро, содеянное мной,

На дно уходит. А всплывают

Мои ошибки: так бывает

Нередко на тропе земной.

Мир косо на меня глядит:

Не задержался ль я на свете?

Меня обходит даже ветер,

Волос моих не шевелит,

А теребит ковыль в степи...

И это, старина, стерпи.

Альфие (в день ее рождения)

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я...

М. Лермонтов

Земля в дыму. А в небе раскаленном

На косогоре я лежал зеленом

Орловщины -

не чуя рук и ног.

Нет боли... Лишь в груди железо тлело.

Лежал я, оглушенный тишиной.

И колыбельную мне мама пела -

Ту, давнюю, - склоняясь надо мной.

Но песня прервалась. На небосклоне

Увидел тень я черного крыла:

Лоб гладя мой холодною ладонью,

Смерть мне шепнула: я к тебе пришла...

Земля в дыму. А в небе раскаленном

Катился солнца огненный клубок.

На косогоре я лежал зеленом,

Ни шелохнуться, ни вздохнуть не мог.

Но черных крыльев белый луч, нездешний,

Коснулся вдруг, густой прорезав дым.

И смерть моя пропала в мгле кромешной...

«Оставь его! Ведь ты распорядиться

Способна запросто его судьбой...

Ведь мне еще лишь предстоит родиться -

На свет явиться - стать самой собой...»

И отступила, вняв твоей мольбе...

Хоть лет с тех пор немало миновало -

Я все живу -

благодаря тебе.

Долгая жизнь и короткая старость...

Думалось, этого хватит вполне.

Ведать не ведаю, сколько осталось -

Дольше, чем нужно, не надобно мне.

Мера важна. И бессмыслен избыток,

Коль через край наливаешь вино:

В землю уйдет он, желанный напиток,

В землю уйдет, пропадет все равно...

Жизнь через край... Нет, дожить

до мгновенья

Я не хочу, и на этом стою,

Чтоб от своей же шарахаться тени,

Чтобы о тень спотыкаться свою...

Услышал я: «Буран на весь Кавказ...»

Снега могилы ваши застилают,

Кайсын, Расул...

Я думаю о вас

В полночный час моих воспоминаний.

Кайсын, ты старший брат, Расул, ты младший брат,

Я средний брат, но мне не быть меж вами,

Хотя и рвусь к вершинам, где лежат

Могильные два камня под снегами.

Кавказ далек. Не в силах все равно,

Не одолею страшной той метели...

И место мне готово уж давно

С любимой рядом над замерзшей Агиделью.

Она там ждет, она зовет меня.

И тихий снег пошел в начале дня.

Друзья, я все чаще терзаюсь, гадая:

Так что же оставлю вам - вас покидая?

Оставлю вам Солнце без шрама и трещины

И Землю, что тоже вам мною завещана.

Оставлю - и старым и малым в угоду -

Горячий огонь и текучую воду...

И Землю, и Солнце, и воду, и пламя -

О прочем - извольте заботиться сами.