«Мильон терзаний. Мильон терзаний

Критическую статью «Мильон терзаний» Гончаров написал в 1872 году. В ней автор проводит краткий анализ пьесы «Горе от ума», обозначает ее актуальность и значение в русской литературе.

В статье Гончаров пишет о том, что комедия «Горе от ума» держится особняком в литературе, отличается «моложавостью, свежестью и более крепкой живучестью» . Он сравнивает пьесу со столетним стариком, «около которого все, отжив по очереди свою пору, умирают и валятся, а он ходит, бодрый и свежий» .

Гончаров упоминает Пушкина, у которого «гораздо больше прав на долговечность» . Однако герои Пушкина «уже бледнеют и уходят в прошлое» , «становятся историей» . «Горе от ума» появилось раньше, чем «Евгений Онегин» и «Герой нашего времени», но при этом «пережило их» , пройдя даже гоголевский период и «переживет и еще много эпох и все не утратит своей жизненности» . Несмотря на то, что пьеса сразу разошлась на цитаты, от этого не опошлилась, а «сделалась как будто дороже для читателей» .

Гончаров называет «Горе от ума» картиной нравов, галереей живых типов, это «вечно острая, жгучая сатира, и вместе с тем и комедия» . «Полотно ее захватывает длинный период русской жизни – от Екатерины до императора Николая». В героях пьесы отразилась вся прежняя Москва, «тогдашний ее дух, исторический момент и нравы» .

Центральный персонаж пьесы «Горе от ума» Чацкий «положительно умен» , в его речи много остроумия, он «безукоризненно честен» . Гончаров считает, что как личность Чацкий выше и умнее Онегина и Печорина, так как готов к делу, «к активной роли» . При этом Чацкий не находит ни в ком из других героев «сочувствия живого» , поэтому и уезжает, увозя с собой «мильон терзаний» .

Гончаров размышляет над тем, что в пьесе Грибоедов показывает «два лагеря» – с одной стороны это «Фамусовы и вся братия» , а с другой – пылкий и отважный боец Чацкий. «Это борьба на жизнь и смерть, борьба за существование». Однако после бала Чацкий устает от этой борьбы. «Он, как раненый, собирает все силы, делает вызов толпе – и наносит удар всем, – но не хватило у него мощи против соединенного врага». Преувеличения, «нетрезвость речи» становятся причиной того, что его принимают за сумасшедшего. Чацкий даже не замечает, «что сам составляет спектакль на бале» .

Гончаров не оставляет без внимания и образ Софьи. Он подчеркивает, что она относится к тому типажу женщин, которые «почерпали житейскую мудрость из романов и повестей» , поэтому умели «только воображать и чувствовать и не учились мыслить и знать» . Гончаров сравнивает Софью с пушкинской Татьяной: «обе, как в лунатизме, бродят в увлечении с детской простотой» , считает, что в отношениях с Молчалиным Софьей двигало «влечение покровительствовать любимому человеку» .

Гончаров отмечает, что у Чацкого «роль страдательная» , но иначе не могло и быть. «Чацкий больше всего обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь» – «жизнь свободную» . Его идеал заключен в свободе ото «всех цепей рабства, которыми оковано общество» . «И Фамусов и другие про себя все согласны с ним, но борьба за существование мешает им уступить». При этом Гончаров считает, что «Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим» , поэтому комедия и остается актуальной.

Критик отмечает, что в книге «Горе от ума» две комедии «как будто вложены одна в другую» . Первая – частная «интрига любви» между Чацким, Софьей, Молчалиным и Лизой. «Когда первая прерывается, в промежутке является неожиданно другая, и действие завязывается снова, частная комедия разыгрывается в общую битву и связывается в один узел».

Гончаров считает, что при постановке «Горя от ума» артистам важно «прибегать к творчеству, к созданию идеалов» , а также стремиться к «художественному исполнению языка» .

Заключение

В статье «Мильон терзаний» Гончаров проводит параллель между героями пьесы «Горе от ума» и персонажами произведений Пушкина и Лермонтова. Автор приходит к выводу, что Онегин и Печорин «побледнели и обратились в каменные статуи» , Чацкий же «остается и останется в живых» .

Тест по статье

Проверьте запоминание краткого содержания тестом:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.8 . Всего получено оценок: 349.

В своем критическом этюде «Мильон терзаний» И.А. Гончаров описывал «Горе от ума», как живую острую сатиру, но в тоже время и комедию, в которой показаны нравы и исторические моменты Москвы и её жителей.

В пьесе Грибоедов затронул довольно важные вопросы такие как: воспитание, образование, гражданский долг, служба отечеству, крепостное право и поклонение всему иностранному. В произведении описывается огромный период жизни русского народа, от Екатерины до императора Николая, символизированного группой из 20 гостей на приеме у Фамусова, на который попадает Чацкий – главный герой комедии. Писатель показал борьбу прошлого и нынешнего в образах Чацкого ифамусовского общества.

Когда Чацкий приезжает в дом Фамусова к своей возлюбленной Софье, он сталкивается с людьми, живущими во лжи и лицемерии. Людьми, которым интересны только званые обеды и танцы, которые совсем не интересуются чем-то новым. Чацкий олицетворяет человека с новым строением ума и души, который воодушевлен новыми идеями и знаниями, который ищет новые горизонты. Ему претит служение Отечеству только ради чинов и богатств.

А что же Софья? Софья не любила Чацкого, изменила ему, выбрав недалёкого Молчалина, который знает где и кому прислужиться. Объявив Чацкого сумасшедшим, Софья примыкает к «мучителям»Чацкого, которые смеются и издеваются над ним.

В обществе Фамусова Чацкий остается непонятым. Он видит и понимает ужас крепостного права и то, что владеют этим миром те господа, которым абсолютно наплевать на проблемы простого народа и государства, их больше волнует свое собственное благо. В то же время Чацкий не понимает, как можно променять человека на собаку, или забрать ребенка у родителей, для удовлетворения воли барина.

К сожалению ни его речи, ни его страдания никого не волнуют и высказывая все, что у него накопилось, Чацкий еще больше настраивает всех против себя. А выступает он супротив людей, которые ценят власть и богатства, но очень боятся просвещения и правды. Он рассказывает о том, что прогресс общества связан с развитием личности, расцветом наук и просвещением. Но увы, это все чужое и чуждо обществу старой Москвы. Ему все время указывают на его предков, что нужно быть таким же. Чацкий очень умен и образован и не понимает, как можно не жить, а только играть свои роли. Осмеянный и никем не понятый он уезжает из дома Фамусова со своими неразрешенными терзаниями.

Гончаров считает, что Чацкий сломлен количеством старой силы, но в свою же очередь он нанес ей смертельный удар качеством силы новой, тем самым начиная новый век.

Бессмертное произведение известного классика Грибоедова «Горе от ума», по которому постоянно ставились и продолжают ставиться спектакли во многих театрах мира с течением времени актуальности не потеряло.

“МИЛЬОН ТЕРЗАНИЙ”

(критический этюд)

Комедия “Горе от ума” держится каким-то особняком в литературе и отличается моложавостью, свежестью и более крепкой живучестью от других произведений слова. Она как столетний старик, около которого все, отжив по очереди свою пору, умирают и валятся, а он ходит, бодрый и свежий, между могилами старых и колыбелями новых людей. И никому в голову не приходит, что настанет когда-нибудь и его черед.

Критика не трогала комедию с однажды занятого ею места, как будто затрудняясь, куда ее поместить. Изустная оценка опередила печатную, как сама пьеса задолго опередила печать. Но грамотная масса оценила ее фактически. Сразу поняв ее красоты и не найдя недостатков, она разнесла рукопись на клочья, на стихи, полустишья, развела всю соль и мудрость пьесы в разговорной речи, точно обратила миллион в гривенники, и до того испестрила грибоедовскими поговорками разговор, что буквально истаскала комедию до пресыщения.

Но пьеса выдержала и это испытание – не только не опошлилась, но сделалась как будто дороже для читателей, нашла себе в каждом из них покровителя, критика и друга, как басни Крылова, не утратившие своей литературной силы, перейдя из книги в живую речь.

Одни ценят в комедии картину московских нравов известной эпохи, создание живых типов и их искусную группировку. Вся пьеса представляется каким-то кругом знакомых читателю лиц, и притом таким определенным и замкнутым, как колода карт. Лица Фамусова, Молчалина, Скалозуба и другие врезались в память так же твердо, как короли, валеты и дамы в картах, и у всех сложилось более или менее согласное понятие о всех лицах, кроме одного – Чацкого. Так все они начертаны верно и строго и так примелькались всем. Только о Чацком многие недоумевают: что он такое? Он как будто пятьдесят третья какая – то загадочная карта в колоде. Если было мало разногласия в понимании других лиц, то о Чацком, напротив, разноречия не кончились до сих пор и, может быть, не кончатся еще долго.

Другие, отдавая справедливость картине нравов, верности типов, дорожат более эпиграммической солью языка, живой сатирой – моралью, которою пьеса до сих пор, как неистощимый колодезь, снабжает всякого на каждый обиходный шаг жизни.

Но и те и другие ценители почти обходят молчанием самую “комедию”, действие, и многие даже отказывают ей в условно сценическом движении.

Все эти разнообразные впечатления и на них основанная своя точка зрения у всех и у каждого служит лучшим определением пьесы, то есть что комедия “Горе от ума” есть и картина нравов, и галерея живых типов, и вечно острая, жгучая сатира, и вместе с тем и комедия и, скажем сами за себя, – больше всего комедия – какая едва ли найдется в других литературах, если принять совокупность всех прочих высказанных условий. Как картина, она, без сомнения, громадна. Полотно ее захватывает длинный период русской жизни – от Екатерины до императора Николая. В группе двадцати лиц отразилась, как луч света в капле воды, вся прежняя Москва, ее рисунок, тогдашний ее дух, исторический момент и нравы. И это с такою художественною, объективною законченностью и определенностью, какая далась у нас только Пушкину и Гоголю.

В картине, где нет ни одного бледного пятна, ни одного постороннего, лишнего штриха и звука, – зритель и читатель чувствуют себя и теперь, в нашу эпоху, среди живых людей. И общее и детали, все это не сочинено, а так целиком взято из московских гостиных и перенесено в книгу и на сцену, со всей теплотой и со всем “особым отпечатком” Москвы, – от Фамусова до мелких штрихов, до князя Тугоуховского и до лакея Петрушки, без которых картина была бы не полна.

Однако для нас она еще не вполне законченная историческая картина: мы не отодвинулись от эпохи на достаточное расстояние, чтобы между ею и нашим временем легла непроходимая бездна. Колорит не сгладился совсем; век не отделился от нашего, как отрезанный ломоть: мы кое-что оттуда унаследовали, хотя Фамусовы, Молчалины, Загорецкие и прочие видоизменились так, что не влезут уже в кожу грибоедовских типов. Резкие черты отжили, конечно: никакой Фамусов не станет теперь приглашать в шуты и ставить в пример Максима Петровича, по крайней мере так положительно и явно. Молчалин, даже перед горничной, втихомолку, не сознается теперь в тех заповедях, которые завещал ему отец; такой Скалозуб, такой Загорецкий невозможны даже в далеком захолустье. Но пока будет существовать стремление к почестям помимо заслуги, пока будут водиться мастера и охотники угодничать и “награждены! брать и весело пожить”, пока сплетни, безделье, пустота будут господствовать не как пороки, а как стихии общественной жизни, – до тех пор, конечно, будут мелькать и в современном обществе черты Фамусовых, Молчалиных и других, нужды нет, что с самой Москвы стерся тот “особый отпечаток”, которым гордился Фамусов.

Соль, эпиграмма, сатира, этот разговорный стих, кажется, никогда не умрут, как и сам рассыпанный в них острый и едкий, живой русский ум, который Грибоедов заключил, как волшебник духа какого-нибудь в свой замок, и он рассыпается там злобным смехом. Нельзя представить себе, чтоб могла явиться когда-нибудь другая, более естественная, простая, более взятая из жизни речь. Проза и стих слились здесь во что-то нераздельное, затем, кажется, чтобы их легче было удержать в памяти и пустить опять в оборот весь собранный автором ум, юмор, шутку и злость русского ума и языка. Этот язык так же дался автору, как далась группа этих лиц, как дался главный смысл комедии, как далось все вместе, будто вылилось разом, и все образовало необыкновенную комедию – и в тесном смысле, как сценическую пьесу, – и в обширном, как комедию жизни. Другим ничем, как комедией, она и не могла бы быть.

Давно привыкли говорить, что нет движения, то есть нет действия в пьесе. Как нет движения? Есть – живое, непрерывное, от первого появления Чацкого на сцене до последнего его слова: “Карету мне, карету!”

Это – тонкая, умная, изящная и страстная комедия, в тесном, техническом смысле, – верная в мелких психологических деталях, – но для зрителя почти неуловимая, потому что она замаскирована типичными лицами героев, гениальной рисовкой, колоритом места, эпохи, прелестью языка, всеми поэтическими силами, так обильно разлитыми в пьесе. Действие, то есть собственно интрига в ней, перед этими капитальными сторонами кажется бледным, лишним, почти ненужным.

Только при разъезде в сенях зритель точно пробуждается при неожиданной катастрофе, разразившейся между главными лицами, и вдруг припоминает комедию-интригу. Но и то не надолго. Перед ним уже вырастает громадный, настоящий смысл комедии.

Главная роль, конечно, – роль Чацкого, без которой не было бы комедии, а была бы, пожалуй, картина нравов.

Сам Грибоедов приписал горе Чацкого его уму, а Пушкин отказал ему вовсе в уме.

Можно бы было подумать, что Грибоедов, из отеческой любви к своему герою, польстил ему в заглавии, как будто предупредив читателя, что герой его умен, а все прочие около него не умны.

Чацкий, как видно, напротив, готовился серьезно к деятельности “Он славно пишет, переводит”, – говорит о нем Фамусов, и все твердят о его высоком уме. Он, конечно, путешествовал недаром, учился, читал, принимался, как видно, за труд, был в сношениях с министрами и разошелся – не трудно догадаться, почему.

“Служить бы рад, – прислуживаться тошно”, – намекает он сам. О “тоскующей лени, о праздной скуке” и помину нет, а еще менее о “страсти нежной”, как о науке и о занятии. Он любит серьезно, видя в Софье будущую жену.

Между тем Чацкому досталось выпить до дна горькую чашу – не найдя ни в ком “сочувствия живого”, и уехать, увозя с собой только “миллион терзаний”.

Всякий шаг Чацкого, почти всякое слово в пьесе тесно связаны с игрой чувства его к Софье, раздраженного какою-то ложью в ее поступках, которую он и бьется разгадать до самого конца. Весь ум его и все силы уходят в эту борьбу: она и послужила мотивом, поводом к раздражениям, к тому “миллиону терзаний”, под влиянием которых он только и мог сыграть указанную ему Грибоедовым роль, роль гораздо большего, высшего значения, нежели неудачная любовь, словом, роль, для которой и родилась комедия.

Образовались два лагеря, или, с одной стороны, целый лагерь Фамусовых и всей братии “отцов и старших”, с другой – один пылкий и отважный боец, “враг исканий”. Это борьба на жизнь и смерть, борьба за существование, как новейшие натуралисты определяют естественную смену поколений в животном мире.

Чацкий рвется к “свободной жизни”, “к занятиям” наукой и искусством и требует “службы делу, а не лицам” и т. д. На чьей стороне победа? Комедия дает Чацкому только “миллион терзаний” и оставляет, по-видимому, в том же положении Фамусова и его братию, в каком они были, ничего не говоря о последствиях борьбы.

Теперь нам известны эти последствия. Они обнаружились с появлением комедии, еще в рукописи, в свет – и как эпидемия охватили всю Россию.

Между тем интрига любви идет своим чередом, правильно, с тонкой психологической верностью, которая во всякой другой пьесе, лишенной прочих колоссальных грибоедовских красот, могла бы сделать автору имя.

Комедия между ним и Софьей оборвалась; жгучее раздражение ревности унялось, и холод безнадежности пахнул ему в душу.

Ему оставалось уехать; но на сцену вторгается другая, живая, бойкая комедия, открывается разом несколько новых перспектив московской жизни, которые не только вытесняют из памяти зрителя интригу Чацкого, но и сам Чацкий как будто забывает о ней и мешается в толпу. Около него группируются и играют, каждое свою роль, новые лица. Это бал, со всей московской обстановкой, с рядом живых сценических очерков, в которых каждая группа образует свою отдельную комедию, с полной обрисовкой характеров, успевших в нескольких словах разыграться в законченное действие.

Разве не полную комедию разыгрывают Горичевы? Этот муж, недавно еще бодрый и живой человек, теперь опустившийся, облекшийся, как в халат, в московскую жизнь, барин, “муж – мальчик, муж-слуга, идеал московских мужей”, по меткому определению Чацкого, – под башмаком приторной, жеманной, светской супруги, московской дамы?

А эти шесть княжен и графиня-внучка – весь этот контингент невест, “умеющих, – по словам Фамусова, – принарядить себя тафтицей, бархатцем и дымкой”, “поющих верхние нотки и льнущих к военным людям”?

Эта Хлестова, остаток екатерининского века, с моськой, с арапкой-девочкой, – эта княгиня и князь Петр Ильич – без слова, но такая говорящая руина прошлого; Загорецкий, явный мошенник, спасающийся от тюрьмы в лучших гостиных и откупающийся угодливостью, вроде собачьих поносок, – и эти NN, и все толки их, и все занимающее их содержание!

Наплыв этих лиц так обилен, портреты их так рельефны, что зритель хладеет к интриге, не успевая ловить эти быстрые очерки новых лиц и вслушиваться в их оригинальный говор.

Чацкого уже нет на сцене. Но он до ухода дал обильную пищу той главной комедии, которая началась у него с Фамусовым, в первом акте, потом с Молчалиным, – той битве со всей Москвой, куда он, по целям автора, затем и приехал.

В кратких, даже мгновенных встречах с старыми знакомыми, он всех успел вооружить против себя едкими репликами и сарказмами. Его уже живо затрагивают всякие пустяки – и он дает волю языку. Рассердил старуху Хлестову, дал невпопад несколько советов Горячеву, резко оборвал графиню-внучку и опять задел Молчалина.

“Миллион терзаний” и “горе” – вот что он пожал за все, что успел посеять. До сих пор он был непобедим: ум его беспощадно поражал больные места врагов. Фамусов ничего не находит, как только зажать уши против его логики, и отстреливается общими местами старой морали. Молчалин смолкает, княжны, графини – пятятся прочь от него, обожженные крапивой его смеха, и прежний друг его, Софья, которую одну он щадит, лукавит, скользит и наносит ему главный удар втихомолку, объявив его под рукой, вскользь, сумасшедшим.

Он чувствовал свою силу и говорил уверенно. Но борьба его истомила. Он, очевидно, ослабел от этого “миллиона терзаний”, и расстройство обнаружилось в нем так заметно, что около него группируются все гости, как собирается толпа около всякого явления, выходящего из обыкновенного порядка вещей.

Он не только грустен, но и желчен, придирчив. Он, как раненый, собирает все силы, делает вызов толпе – и наносит удар всем, – но не хватило у него мощи против соединенного врага.

Он впадает в преувеличения, почти в нетрезвость речи, и подтверждает во мнении гостей распущенный Софьей слух о его сумасшествии. Слышится уже не острый, ядовитый сарказм, в который вставлена верная, определенная идея, правда, а какая-то горькая жалоба, как будто на личную обиду, на пустую, или, по его же словам, “незначащую встречу с французиком из Бордо”, которую он, в нормальном состоянии духа, едва ли бы заметил.

Он перестал владеть собой и даже не замечает, что он сам составляет спектакль на бале.

Он точно “сам не свой”, начиная с монолога “о французике из Бордо”, – и таким остается до конца пьесы. Впереди пополняется только “миллион терзаний”.

Пушкин, отказывая Чацкому в уме, вероятно, всего более имел в виду последнюю сцену 4-го акта, в сенях, при разъезде. Конечно, ни Онегин, ни Печорин, эти франты, не сделали бы того, что проделал в сенях Чацкий. Те были слишком дрессированы “в науке страсти нежной”, а Чацкий отличается, между прочим, искренностью и простотой, и не умеет и не хочет рисоваться. Он не франт, не лев. Здесь изменяет ему не только ум, но и здравый смысл, даже простое приличие. Таких пустяков наделал он!

Отделавшись от болтовни Репетилова и спрятавшись в швейцарскую в ожидании кареты, он подглядел свидание Софьи с Молчалиным и разыграл роль Отелло, не имея на то никаких прав. Он упрекает ее, зачем она его “надеждой завлекла”, зачем прямо не сказала, что прошлое забыто. Тут что ни слово – то неправда. Никакой надеждой она его не завлекала. Она только и делала, что уходила от него, едва говорила с ним, призналась в равнодушии, назвала какой-то старый детский роман и прятанье по углам “ребячеством” и даже намекнула, что “бог ее свел с Молчалиным”.

А он, потому только, что –

… так страстно и так низко

Был расточитель нежных слов, –

В ярости за собственное свое бесполезное унижение, за напущенный на себя добровольно самим собою обман, казнит всех, а ей бросает жестокое и несправедливое слово:

С вами я горжусь моим разрывом, –

Когда нечего было и разрывать! Наконец просто доходит до брани, изливая желчь:

На дочь, и на отца,

И на любовника глупца, –

И кипит бешенством на всех, “на мучителей толпу, предателей, нескладных умников, лукавых простаков, старух зловещих” и т. д. И уезжает из Москвы искать “уголка оскорбленному чувству”, произнося всему беспощадный суд и приговор!

Если б у него явилась одна здоровая минута, если бы не жег его “миллион терзаний”, он бы, конечно, сам сделал себе вопрос: “Зачем и за что наделал я всю эту кутерьму?” И, конечно, не нашел бы ответа.

За него отвечает Грибоедов, который неспроста кончил пьесу этой катастрофой. В ней, не только для Софьи, но и для Фамусова и всех его гостей, “ум” Чацкого, сверкавший, как луч света, в целой пьесе, разразился в конце в тот гром, при котором крестятся, по пословице, мужики.

От грома первая перекрестилась Софья, остававшаяся до самого появления Чацкого, когда Молчалин уже ползал у ног ее, все той же бессознательной Софьей Павловной, с той же ложью, в какой ее воспитал отец, в какой он прожил сам, весь его дом и весь круг. Еще не опомнившись от стыда и ужаса, когда маска упала с Молчалина, она прежде всего радуется, что “ночью все узнала, что нет укоряющих свидетелей в глазах!”

А нет свидетелей, следовательно, все шито да крыто, можно забыть, выйти замуж, пожалуй, за Скалозуба, а на прошлое смотреть…

Да никак не смотреть. Свое нравственное чувство стерпит, Лиза не проговорится, Молчалин пикнуть не смеет. А муж? Но какой же московский муж, “из жениных пажей”, станет озираться на прошлое!

Это и ее мораль, и мораль отца, и всего круга.

Чацкого роль – роль страдательная: оно иначе и быть не может. Такова роль всех Чацких, хотя она в то же время и всегда победительная. Но они не знают о своей победе, они сеют только, а пожинают другие – и в этом их главное страдание, то есть в безнадежности успеха.

Конечно, Павла Афанасьевича Фамусова он не образумил, не отрезвил и не исправил. Если бы у Фамусова при разъезде не было “укоряющих свидетелей”, то есть толпы лакеев и швейцара, – он легко справился бы со своим горем: дал бы головомойку дочери, выдрал бы за ухо Лизу и поторопился бы со свадьбой Софьи с Скалозубом. Но теперь нельзя: наутро, благодаря сцене с Чацким, вся Москва узнает – и пуще всех “княгиня Марья Алексеевна” Покой его возмутится со всех сторон – и поневоле заставит кое о чем подумать, что ему в голову не приходило.

Молчалин, после сцены в сенях – не может оставаться прежним Молчалиным. Маска сдернута, его узнали, и ему, как пойманному вору, надо прятаться в угол. Горичевы, Загорецкий, княжны – все попали под град его выстрелов, и эти выстрелы не останутся бесследны. Чацкий породил раскол, и если обманулся в своих личных целях, не нашел “прелести встреч, живого участия”, то брызнул сам на заглохшую почву живой водой – увезя с собой “миллион терзаний”, этот терновый венец Чацких – терзаний от всего: от “ума”, а еще более от “оскорбленного чувства”.

Роль и физиономия Чацких неизменна. Чацкий больше всего обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, “жизнь свободную”.

Он знает, за что он воюет и что должна принести ему эта жизнь. Он не теряет земли из-под ног и не верит в призрак, пока он не облекся в плоть и кровь, не осмыслился разумом, правдой, – словом, не очеловечился. Он очень положителен в своих требованиях и заявляет их в готовой программе, выработанной не им, а уже начатым веком. Он не гонит с юношескою запальчивостью со сцены всего, что уцелело, что, по законам разума и справедливости, как по естественным законам в природе физической, осталось доживать свой срок, что может и должно быть терпимо. Он требует места и свободы своему веку: просит дела, но не хочет прислуживаться, и клеймит позором низкопоклонство и шутовство. Он требует “службы делу, а не лицам”, не смешивает “веселья или дурачества с делом”, как Молчалин, – он тяготится среди пустой, праздной толпы “мучителей, предателей, зловещих старух, вздорных стариков”, отказываясь преклоняться перед их авторитетом дряхлости, чинолюбия и прочего. Его возмущают безобразные проявления крепостного права, безумная роскошь и отвратительные нравы “разливанья в пирах и мотовстве” – явления умственной и нравственной слепоты и растления.

Его идеал “свободной жизни” определителен: это свобода от всех этих исчисленных цепей рабства, которыми оковано общество, а потом свобода – “вперить в науки ум, алчущий познаний”, или беспрепятственно предаваться “искусствам творческим, высоким и прекрасным”, – свобода “служить или не служить”, “жить в деревне или путешествовать”, не слывя за то ни разбойником, ни зажигателем, и – ряд дальнейших очередных подобных шагов к свободе – от несвободы.

Чацкий сломлен количеством старой силы, нанеся ей в свою очередь смертельный удар качеством силы свежей.

Он вечный обличитель лжи, запрятавшейся в пословицу: “Один в поле не воин”. Нет, воин, если он Чацкий, и притом победитель, но передовой воин, застрельщик и – всегда жертва Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим Положение Чацких на общественной лестнице разнообразно, но роль и участь все одна, от крупных государственных и политических личностей, управляющих судьбами масс, до скромной доли в тесном кругу.

Кроме крупных и видных личностей, при резких переходах от одного века в другой, – Чацкие живут и не переводятся в обществе, повторяясь на каждом шагу, в каждом доме, где под одной кровлей уживается старое с молодым, где два века сходятся лицом к лицу в тесноте семейств, – все длится борьба свежего с отжившим, больного с здоровым, и все бьются в поединках, как Горации и Куриации, – миниатюрные Фамусовы и Чацкие.

Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого – и кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела – будет ли то новая идея, шаг в науке, в политике, в войне

– ни группировались люди, им никуда не уйти от двух главных мотивов борьбы: от совета “учиться, на старших глядя”, с одной стороны, и от жажды стремиться от рутины к “свободной жизни” вперед и вперед – с другой.

(No Ratings Yet)

А. С. Грибоедов И. А. Гончаров “Мильон терзаний” (статья написана в 1871 г.) О комедии в целом: “Нельзя представить себе, чтоб могла явиться когда-нибудь другая, более естественная, простая, более взятая...
Гончаров И. А “Мильон терзаний” (критический этюд) Комедия “Горе от ума” держится каким-то особняком в литературе и отличается моложавостью, свежестью и более крепкой живучестью от других произведений слова. Она как...
ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ГОНЧАРОВ (1812-1891) Родился в провинциальном городке на Волге в семье богатого купца. Отец послал мальчика учиться в московскую гимназию, потом в университет на филологическое отделение. Гончаров хотел стать...
“Обрыв” Последний роман Гончарова “Обрыв” менее других романов композиционно выстроен. На одном из наиболее ответственных этапов в работе над “Обрывом” Гончаров сделал в письме к А. Никитенко существенно важное признание....
“Обломов” Как только кончилось печатание романа в “Отечественных записках”, Л. Н. Толстой написал А. Дружинину: “Обломов – капитальнейшая вещь, какой давно, давно не было. Скажите Гончарову, что я в восторге...
Обыкновенная история. ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ГОНЧАРОВ (1812-1891) И. А. Гончаров происходил из старинного дворянского рода. Родился он в городе Симбирске, детство писателя прошло в богатой помещичьей усадьбе. С 1822 по 1830...
Согласны ли вы с мнением Д. С. Мережковского о романе “Обломов”: “Гончаров показывает нам не только влияние характера на среду, на все мелочи бытовой обстановки, но и обратно – влияние...
Как вы понимаете слова И. А. Гончарова: “Чацкие живут и не переводятся в обществе”? (по комедии А. С. Грибоедова “Горе от ума”) Они жили в самом начале XIX века… Рылеев,...
Пушкинскому Онегину свойственны разочарование в жизни, русская хандра, ощущение пустоты. Все это гнетет его, и он едет в деревню, дабы убежать от шумной городской жизни, так надоевшей. Но он забывает...
КЛАССИКА А. С. ГРИБОЕДОВ ЧТО СКРЫВАЕТСЯ ЗА НАЗВАНИЕМ КОМЕДИИ “ГОРЕ ОТ УМА” А. С. ГРИБОЕДОВА Комедия А. С. Грибоедова “Горе от ума” носит необычное, интригующее, прямо-таки из ряда вон выходящее...
А. С. Грибоедов написал комедию “Горе от ума” в 1824 году. В это время в России было крепостное право. Грибоедову была тяжела мысль, что народ находится в рабстве. Среди лучших...
А. С. Грибоедов вошел в русскую литературу как автор одного произведения. Его комедия “Горе от ума” останется актуальной, до тех пор пока из нашей жизни не исчезнут карьеризм, чинопочитание, сплетни,...
После победы России в Отечественной войне 1812 года, во время которой русская нация пережила необыкновенный подъем патриотического самосознания, единения всех слоев народа под знаменем освобождения Родины, в стране наступил период...
Прежде чем ответить на данный вопрос, мне хотелось бы ненадолго вернуться в прошлые события и посмотреть, как развивалось действие комедии до этого гневного и обличительного выступления Чацкого. Итак, Чацкий ясно...

четверти XIX

Гениальный драматург, талантливый поэт и выдающийся дипломат Александр Сергеевич Грибоедов своей комедией “Горе от ума” положил начало расцвету русской реалистической драматургии. В Московском университете Грибоедов сближается с будущими декабристами, страстно...
Роль знаний в жизни человека Для чего человеку знания, какова их роль в жизни человека? Вроде и простые вопросы, но иногда нужно отвечать на такие простенькие вопросы, чтобы лучше понимать...
Типология тем сочинений I. Темы аналитического характера Внутри этой широкой группы уместно выделить еще ряд подгрупп. Прежде всего стоит говорить о темах-характеристиках. Существуют сочинения-характеристики одного персонажа (например, “Трагедия Печорина” или...
Сколько рассказчиков в “Старухе Изергиль” и почему? В начале развернутого рассуждения уточните различия образов автора, повествователя и рассказчика в эпическом произведении (см. словарь литературоведческих терминов). Вспомните, какую роль выполняет рассказчик...
КЛАССИКА А. С. ГРИБОЕДОВ РОЛЬ ЭПИЗОДИЧЕСКИХ И ВНЕСЦЕНИЧЕСКИХ ГЕРОЕВ В КОМЕДИИ А. С. ГРИБОЕДОВА “ГОРЕ ОТ УМА” Комедия “Горе от ума” была написана Грибоедовым в канун решающего выступления революционеров-декабристов и...
Сюжет и композиция “Горя от ума”. Проблема жанра. Александр Сергеевич Грибоедов (1795-1829) Грибоедов – Личность уникальная. Один из самых ярких дипломатов своей эпохи (1828 год Туркменчайский договор). Талантливый драматург, блистательный...
I. “Настало время нужды в героическом” (Горький). Причины обращения Горького к романтической поэтике в период расцвета реализма. II. Вера в человека и противопоставление его героического порыва “томительно бедной жизни”. 1....
ДРАМА СОФЬИ И ЕЕ ПРИЧИНЫ (по комедии А. С. Грибоедова “Горе от ума”) Образ Софьи оценен критиками неоднозначно. Существует, по крайней мере, два противоположных толкования поведения главной героини грибоедовской пьесы,...
Александр Грибоедов, так же как и Пушкин, родился и вырос в Москве. Еще в давние времена народ говорил о Москве, что это не город, а целый мир. Чем стремительнее становится...

Гончаров И. А. “МИЛЬОН ТЕРЗАНИЙ”

«Горе от ума» Грибоедова . –

Бенефис Монахова, ноябрь, 1871 г.

Комедия «Горе от ума» держится каким-то особняком в литературе и отличается моложавостью, свежестью и более крепкой живучестью от других произведений слова. Она как столетний старик, около которого все, отжив по очереди свою пору, умирают и валятся, а он ходит, бодрый и свежий, между могилами старых и колыбелями новых людей. И никому в голову не приходит, что настанет когда-нибудь и его черед.

Все знаменитости первой величины, конечно, недаром поступили в так называемый «храм бессмертия». У всех у них много, а у иных, как, например, у Пушкина, гораздо более прав на долговечность, нежели у Грибоедова. Их нельзя близко и ставить одного с другим. Пушкин громаден, плодотворен, силен, богат. Он для русского искусства то же, что Ломоносов для русского просвещения вообще. Пушкин занял собою всю свою эпоху, сам создал другую, породил школы художников, – взял себе в эпохе все, кроме того, что успел взять Грибоедов и до чего не договорился Пушкин.

Несмотря на гений Пушкина, передовые его герои, как герои его века, уже бледнеют и уходят в прошлое. Гениальные создания его, продолжая служить образцами и источником искусству, – сами становятся историей. Мы изучили Онегина, его время и его среду, взвесили, определили значение этого типа, но не находим уже живых следов этой личности в современном веке, хотя создание этого типа останется неизгладимым в литературе. Даже позднейшие герои века, например, лермонтовский Печорин, представляя, как и Онегин, свою эпоху, каменеют, однако, в неподвижности, как статуи на могилах. Не говорим о явившихся позднее их более или менее ярких типах, которые при жизни авторов успели сойти в могилу, оставив по себе некоторые права на литературную память.

Называли бессмертною комедиею «Недоросль» Фонвизина, – и основательно – ее живая, горячая пора продолжалась около полувека: это громадно для произведения слова. Но теперь нет ни одного намека в «Недоросле» на живую жизнь, и комедия, отслужив свою службу, обратилась в исторический памятник.

«Горе от ума» появилось раньше Онегина, Печорина, пережило их, прошло невредимо чрез гоголевский период, прожило эти полвека со времени своего появления и все живет своею нетленной жизнью, переживет и еще много эпох и все не утратит своей жизненности.

Отчего же это, и что такое вообще это «Горе от ума»?

Критика не трогала комедию с однажды занятого ею места, как будто затрудняясь, куда ее поместить. Изустная оценка опередила печатную, как сама пьеса задолго опередила печать. Но грамотная масса оценила ее фактически. Сразу поняв ее красоты и не найдя недостатков, она разнесла рукопись на клочья, на стихи, полустишья, развела всю соль и мудрость пьесы в разговорной речи, точно обратила мильон в гривенники, и до того испестрила грибоедовскими поговорками разговор, что буквально истаскала комедию до пресыщения.

Но пьеса выдержала и это испытание – и не только не опошлилась, но сделалась как будто дороже для читателей, нашла себе в каждом из них покровителя, критика и друга, как басни Крылова, не утратившие своей литературной силы, перейдя из книги в живую речь.

Печатная критика всегда относилась с большею или меньшею строгостью только к сценическому исполнению пьесы, мало касаясь самой комедии или высказываясь в отрывочных, неполных и разноречивых отзывах.

Решено раз всеми навсегда, что комедия образцовое произведение, – и на том все помирились.

Что делать актеру, вдумывающемуся в свою роль в этой пьесе? Положиться на один собственный суд – не достанет никакого самолюбия, а прислушаться за сорок лет к говору общественного мнения – нет возможности, не затерявшись в мелком анализе. Остается, из бесчисленного хора высказанных и высказывающихся мнений, остановиться на некоторых общих выводах, наичаще повторяемых, – и на них уже строить собственный план оценки.

Одни ценят в комедии картину московских нравов известной эпохи, создание живых типов и их искусную группировку. Вся пьеса представляется каким-то кругом знакомых читателю лиц, и притом таким определенным и замкнутым, как колода карт. Лица Фамусова, Молчалина, Скалозуба и другие врезались в память так же твердо, как короли, валеты и дамы в картах, и у всех сложилось более или менее согласное понятие о всех лицах, кроме одного – Чацкого. Так все они начертаны верно и строго и так примелькались всем. Только о Чацком многие недоумевают: что он такое? Он как будто пятьдесят третья какая-то загадочная карта в колоде. Если было мало разногласия в понимании других лиц, то о Чацком, напротив, разноречия не кончились до сих пор и, может быть, не кончатся еще долго.

Другие, отдавая справедливость картине нравов, верности типов, дорожат более эпиграмматической солью языка, живой сатирой – моралью, которою пьеса до сих пор, как неистощимый колодезь, снабжает всякого на каждый обиходный шаг жизни.

Но и те и другие ценители почти обходят молчанием самую «комедию», действие, и многие даже отказывают ей в условном сценическом движении.

Несмотря на то, всякий раз, однако, когда меняется персонал в ролях, и те и другие судьи идут в театр, и снова поднимаются оживленные толки об исполнении той или другой роли и о самых ролях, как будто в новой пьесе.

Все эти разнообразные впечатления и на них основанная своя точка зрения у всех и у каждого служат лучшим определением пьесы, то есть что комедия «Горе от ума» есть и картина нравов, и галерея живых типов, и вечно острая, жгучая сатира, и вместе с тем и комедия и, скажем сами за себя, – больше всего комедия – какая едва ли найдется в других литературах, если принять совокупность всех прочих высказанных условий. Как картина, она, без сомнения, громадна. Полотно ее захватывает длинный период русской жизни – от Екатерины до императора Николая. В группе двадцати лиц отразилась, как луч света в капле воды, вся прежняя Москва, ее рисунок, тогдашний ее дух, исторический момент и нравы. И это с такою художественною, объективною законченностью и определенностью, какая далась у нас только Пушкину и Гоголю.

В картине, где нет ни одного бледного пятна, ни одного постороннего, лишнего штриха и звука, – зритель и читатель чувствуют себя и теперь, в нашу эпоху, среди живых людей. И общее и детали, все это не сочинено, а так целиком взято из московских гостиных и перенесено в книгу и на сцену, со всей теплотой и со всем «особым отпечатком» Москвы, – от Фамусова до мелких штрихов, до князя Тугоуховского и до лакея Петрушки, без которых картина была бы не полна.

Однако для нас она еще не вполне законченная историческая картина: мы не отодвинулись от эпохи на достаточное расстояние, чтоб между нею и нашим временем легла непроходимая бездна. Колорит не сгладился совсем; век не отделился от нашего, как отрезанный ломоть: мы кое-что оттуда унаследовали, хотя Фамусовы, Молчалины, Загорецкие и прочие видоизменились так, что не влезут уже в кожу грибоедовских типов. Резкие черты отжили, конечно: никакой Фамусов не станет теперь приглашать в шуты и ставить в пример Максима Петровича, по крайней мере так положительно и явно. Молчалин, даже перед горничной, втихомолку, не сознается теперь в тех заповедях, которые завещал ему отец; такой Скалозуб, такой Загорецкий невозможны даже в далеком захолустье. Но пока будет существовать стремление к почестям помимо заслуги, пока будут водиться мастера и охотники угодничать и «награжденья брать и весело пожить», пока сплетни, безделье, пустота будут господствовать не как пороки, а как стихии общественной жизни, – до тех пор, конечно, будут мелькать и в современном обществе черты Фамусовых, Молчалиных и других, нужды нет, что с самой Москвы стерся тот «особый отпечаток», которым гордился Фамусов.

Общечеловеческие образцы, конечно, остаются всегда, хотя и те превращаются в неузнаваемые от временных перемен типы, так что, на смену старому, художникам иногда приходится обновлять, по прошествии долгих периодов, являвшиеся уже когда-то в образах основные черты нравов и вообще людской натуры, облекая их в новую плоть и кровь в духе своего времени. Тартюф, конечно, – вечный тип, Фальстаф – вечный характер, – но и тот и другой, и многие еще знаменитые подобные им первообразы страстей, пороков и прочее, исчезая сами в тумане старины, почти утратили живой образ и обратились в идею, в условное понятие, в нарицательное имя порока, и для нас служат уже не живым уроком, а портретом исторической галереи.

Это особенно можно отнести к грибоедовской комедии. В ней местный колорит слишком ярок и обозначение самых характеров так строго очерчено и обставлено такой реальностью деталей, что общечеловеческие черты едва выделяются из-под общественных положений, рангов, костюмов и т. п.

Как картина современных нравов, комедия «Горе от ума» была отчасти анахронизмом и тогда, когда в тридцатых годах появилась на московской сцене. Уже Щепкин, Мочалов, Львова-Синецкая, Ленский, Орлов и Сабуров играли не с натуры, а по свежему преданию. И тогда стали исчезать резкие штрихи. Сам Чацкий гремит против «века минувшего», когда писалась комедия, а она писалась между 1815 и 1820 годами.

Как посравнить да посмотреть (говорит он)
Век нынешний и век минувший ,
Свежо предание, а верится с трудом,

а про свое время выражается так:

Теперь вольнее всякий дышит,

Бранил ваш век я беспощадно, -

говорит он Фамусову.

Следовательно, теперь остается только немногое от местного колорита: страсть к чинам, низкопоклонничество, пустота. Но с какими-нибудь реформами чины могут отойти, низкопоклонничество до степени лакейства молчалинского уже прячется и теперь в темноту, а поэзия фрунта уступила место строгому и рациональному направлению в военном деле.

Но все же еще кое-какие живые следы есть, и они пока мешают обратиться картине в законченный исторический барельеф. Эта будущность еще пока у ней далеко впереди.

Соль, эпиграмма, сатира, этот разговорный стих, кажется, никогда не умрут, как и сам рассыпанный в них острый и едкий, живой русский ум, который Грибоедов заключил, как волшебник духа какого-нибудь, в свой замок, и он рассыпается там злобным смехом. Нельзя представить себе, чтоб могла явиться когда-нибудь другая, более естественная, простая, более взятая из жизни речь. Проза и стих слились здесь во что-то нераздельное, затем, кажется, чтобы их легче было удержать в памяти и пустить опять в оборот весь собранный автором ум, юмор, шутку и злость русского ума и языка. Этот язык так же дался автору, как далась группа этих лиц, как дался главный смысл комедии, как далось все вместе, будто вылилось разом, и все образовало необыкновенную комедию – и в тесном смысле, как сценическую пьесу, – и в обширном, как комедию жизни. Другим ничем, как комедией, она и не могла бы быть.

Оставя две капитальные стороны пьесы, которые так явно говорят за себя и потому имеют большинство почитателей, – то есть картину эпохи, с группой живых портретов, и соль языка, – обратимся сначала к комедии как к сценической пьесе, потом как к комедии вообще, к ее общему смыслу, к главному разуму ее в общественном и литературном значении, наконец, скажем и об исполнении ее на сцене.

Только при разъезде в сенях зритель точно пробуждается при неожиданной катастрофе, разразившейся между главными лицами, и вдруг припоминает комедию-интригу. Но и то ненадолго. Перед ним уже вырастает громадный, настоящий смысл комедии.

Главная роль, конечно, – роль Чацкого, без которой не было бы комедии, а была бы, пожалуй, картина нравов.

Сам Грибоедов приписал горе Чацкого его уму, а Пушкин отказал ему вовсе в уме.

Но Чацкий не только умнее всех прочих лиц, но и положительно умен. Речь его кипит умом, остроумием.

И Онегин и Печорин оказались неспособны к делу, к активной роли, хотя оба смутно понимали, что около них все истлело. Они были даже «озлоблены», носили в себе и «недовольство» и бродили, как тени, с «тоскующей ленью». Но, презирая пустоту жизни, праздное барство, они поддавались ему и не подумали ни бороться с ним, ни бежать окончательно. Недовольство и озлобление не мешали Онегину франтить, «блестеть» и в театре, и на бале, и в модном ресторане, кокетничать с девицами и серьезно ухаживать за ними в замужестве, а Печорину блестеть интересной скукой и мыкать свою лень и озлобление между княжной Мери и Бэлой, а потом рисоваться равнодушием к ним перед тупым Максимом Максимычем: это равнодушие считалось квинтэссенцией донжуанства. Оба томились, задыхались в своей среде и не знали, чего хотеть. Онегин пробовал читать, но зевнул и бросил, потому что ему и Печорину была знакома одна наука «страсти нежной», а прочему всему они учились «чему-нибудь и как-нибудь» – и им нечего было делать.

Чацкий, как видно, напротив, готовился серьезно к деятельности. «Он славно пишет, переводит», – говорит о нем Фамусов, и все твердят о его высоком уме. Он, конечно, путешествовал недаром, учился, читал, принимался, как видно, за труд, был в сношениях с министрами и разошелся – не трудно догадаться, почему:

Служить бы рад, – прислуживаться тошно, -

намекает он сам. О «тоскующей лени, о праздной скуке» и помину нет, а еще менее о «страсти нежной», как о науке и о занятии. Он любит серьезно, видя в Софье будущую жену.

Между тем Чацкому досталось выпить до дна горькую чашу – не найдя ни в ком «сочувствия живого», и уехать, увозя с собой только «мильон терзаний».

Ни Онегин, ни Печорин не поступили бы так неумно вообще, в деле любви и сватовства особенно. Но зато они уже побледнели и обратились для нас в каменные статуи, а Чацкий остается и останется всегда в живых за эту свою «глупость».

Читатель помнит, конечно, все, что проделал Чацкий. Проследим слегка ход пьесы и постараемся выделить из нее драматический интерес комедии, то движение, которое идет через всю пьесу, как невидимая, но живая нить, связывающая все части и лица комедии между собою.

Чацкий вбегает к Софье, прямо из дорожного экипажа, не заезжая к себе, горячо целует у нее руку, глядит ей в глаза, радуется свиданию, в надежде найти ответ прежнему чувству – и не находит. Его поразили две перемены: она необыкновенно похорошела и охладела к нему – тоже необыкновенно.

Это его и озадачило, и огорчило, и немного раздражило. Напрасно он старается посыпа?ть солью юмора свой разговор, частию играя этой своей силой, чем, конечно, прежде нравился Софье, когда она его любила, – частию под влиянием досады и разочарования. Всем достается, всех перебрал он – от отца Софьи до Молчалина – и какими меткими чертами рисует он Москву – и сколько из этих стихов ушло в живую речь! Но все напрасно: нежные воспоминания, остроты – ничто не помогает. Он терпит от нее одни холодности , пока, едко задев Молчалина, он не задел за живое и ее. Она уже с скрытой злостью спрашивает его, случилось ли ему хоть нечаянно «добро о ком-нибудь сказать», и исчезает при входе отца, выдав последнему почти головой Чацкого, то есть объявив его героем рассказанного перед тем отцу сна.

С этой минуты между ею и Чацким завязался горячий поединок, самое живое действие, комедия в тесном смысле, в которой принимают близкое участие два лица, Молчалин и Лиза.

Всякий шаг Чацкого, почти всякое слово в пьесе тесно связаны с игрой чувства его к Софье, раздраженного какою-то ложью в ее поступках, которую он и бьется разгадать до самого конца. Весь ум его и все силы уходят в эту борьбу: она и послужила мотивом, поводом к раздражениям, к тому «мильону терзаний», под влиянием которых он только и мог сыграть указанную ему Грибоедовым роль, роль гораздо большего, высшего значения, нежели неудачная любовь, словом, роль, для которой и родилась вся комедия.

Чацкий почти не замечает Фамусова, холодно и рассеянно отвечает на его вопрос, где был? «Теперь мне до того ли?» – говорит он и, обещая приехать опять, уходит, проговаривая из того, что его поглощает:

Как Софья Павловна у вас похорошела!

Во втором посещении он начинает разговор опять о Софье Павловне. «Не больна ли она? не приключилось ли ей печали?» – и до такой степени охвачен и подогретым ее расцветшей красотой чувством и ее холодностью к нему, что на вопрос отца, не хочет ли он на ней жениться, в рассеянности спрашивает: «А вам на что?» И потом равнодушно, только из приличия, дополняет:

Пусть я посватаюсь, вы что бы мне сказали?

И почти не слушая ответа, вяло замечает на совет «послужить»:

Служить бы рад, – прислуживаться тошно!

Он и в Москву и к Фамусову приехал, очевидно, для Софьи и к одной Софье. До других ему дела нет; ему и теперь досадно, что он, вместо нее, нашел одного Фамусова. «Как здесь бы ей не быть?» – задается он вопросом, припоминая прежнюю юношескую свою любовь, которую в нем «ни даль не охладила, ни развлечение, ни перемена мест», – и мучается ее холодностью.

Ему скучно и говорить с Фамусовым – и только положительный вызов Фамусова на спор выводит Чацкого из его сосредоточенности.

Вот то-то, все вы гордецы:
Смотрели бы, как делали отцы,

говорит Фамусов и затем чертит такой грубый и уродливый рисунок раболепства, что Чацкий не вытерпел и в свою очередь сделал параллель века «минувшего» с веком «нынешним».

Но все еще раздражение его сдержанно: он как будто совестится за себя, что вздумал отрезвлять Фамусова от его понятий; он спешит вставить, что «не о дядюшке его говорит», которого привел в пример Фамусов, и даже предлагает последнему побранить и свой век, наконец, всячески старается замять разговор, видя, как Фамусов заткнул уши, – успокаивает его, почти извиняется.

Длить споры не мое желанье, -

говорит он. Он готов опять войти в себя. Но его будит неожиданный намек Фамусова на слух о сватовстве Скалозуба.

Вот будто женится на Софьюшке… и т. д.

Чацкий навострил уши.

Как суетится, что за прыть!

«А Софья? Нет ли впрямь тут жениха какого?» – говорит он, и хотя потом прибавляет:

Ах – тот скажи любви конец,
Кто на три года вдаль уедет! -

но сам еще не верит этому, по примеру всех влюбленных, пока эта любовная аксиома не разыгралась над ним до конца.

Фамусов подтверждает свой намек о женитьбе Скалозуба, навязывая последнему мысль «о генеральше», и почти явно вызывает на сватовство.

Эти намеки на женитьбу возбудили подозрения Чацкого о причинах перемены к нему Софьи. Он даже согласился было на просьбу Фамусова бросить «завиральные идеи» и помолчать при госте. Но раздражение уже шло crescendo1
Нарастая (итал .).

И он вмешался в разговор, пока небрежно, а потом, раздосадованный неловкой похвалой Фамусова его уму и прочее, возвышает тон и разрешается резким монологом:

«А судьи кто?» и т. д. Тут уже завязывается другая борьба, важная и серьезная, целая битва. Здесь в нескольких словах раздается, как в увертюре опер, главный мотив, намекается на истинный смысл и цель комедии. Оба, Фамусов и Чацкий, бросили друг другу перчатку:

Смотрели бы, как делали отцы,
Учились бы, на старших глядя! -

раздался военный клик Фамусова. А кто эти старшие и «судьи»?

В своем критическом этюде “Мильон терзаний” И. А. Гончаров описывал “Горе от ума”, как живую острую сатиру, но в тоже время и комедию, в которой показаны нравы и исторические моменты Москвы и ее жителей.

А что же Софья? Софья не любила Чацкого, изменила ему, выбрав недалекого Молчалина, который знает где и кому прислужиться. Объявив Чацкого сумасшедшим, Софья примыкает к “мучителям”Чацкого, которые смеются и издеваются над ним.

Бессмертное произведение известного классика Грибоедова “Горе от ума”, по которому постоянно ставились и продолжают ставиться спектакли во многих театрах мира с течением времени актуальности не потеряло.

(Пока оценок нет)

Другие сочинения:

Мильон терзаний Комедия “Горе от ума” держится каким-то особняком в литературе и отличается моложавостью, свежестью и более крепкой живучестью от других произведений слова. Она, как столетний старик, около которого все, отжив по очереди свою пору, умирают и валятся, а он Read More ......
Конфликт пьесы Грибоедова “Горе от ума” представляет собой единство двух начал: общественного и личного. Будучи человеком честным, благородным, прогрессивно мыслящим, свободолюбивым, главный герой Чацкий противостоит фамусовскому обществу. Его драма усугубляется чувством пылкой, но безответной любви к дочери Фамусова Софье. Еще Read More ......
А. С. Грибоедов вошел в русскую литературу как автор одного произведения. Его комедию “Горе от ума” нельзя поставить в один ряд с бессмертным творением А. С. Пушкина “Евгением Онегиным”, так как “Евгений Онегин” стал для нас уже историей, энциклопедией жизни Read More ......
Новаторство А. С. Грибоедова при создании пьесы “Горе от ума” проявилось в органическом слиянии трагического и комического. Поэтому это произведение исследователи творчества Грибоедова называют “высокой комедией” или трагикомедией. Среди главных действующих лиц нет положительных и отрицательных героев в “чистом виде”. Read More ......
Вообще к Софье Павловне трудно отнестись не симпатично: в ней есть сильные задатки недюжинной натуры, живого ума, страстности и женской мягкости. И. А. Гончаров А. С. Грибоедов вошел в историю русской и мировой литературы как создатель гениальной комедии “Горе от Read More ......
Единственный персонаж, задуманный и исполненный в комедии “Горе от ума”, как близкий Чацкому, – это Софья Павловна Фамусова. Грибоедов писал о ней: “Девушка сама не глупая предпочитает дурака умному человеку:” В этом персонаже воплощен характер сложный, автор ушел здесь от Read More ......
Горе от ума Ранним утром служанка Лиза стучится в спальню к барышне. Софья откликается не сразу: она всю ночь беседовала со своим возлюбленным, секретарем отца Молчалиным, живущим в этом же доме. Неслышно появившийся отец Софьи, Павел Афанасьевич Фамусов, заигрывает с Read More ......
Главным героем комедии Грибоедова “Горе от ума” является молодой дворянин Александр Андреевич Чацкий. Этот человек испытывает в произведении “мильон терзаний”. Пробыв долгое время за границей, он возвращается домой – в Москву. И сразу же Чацкий приезжает в дом к своей Read More ......