Повести о начале Москвы. Во второй половине XVII в. историческая повесть постепенно утрачивает историзм, приобретая характер любовно-приключенческой новеллы, которая служит затем основой для развития авантюрно-приключенческого любовного романа. Главное внимание переносится на личную жизнь человека, возникает интерес к морально-этическим, бытовым вопросам.

Показательны в этом отношении повести о начале Москвы, которые С. К. Шамбинаго разделяет на три вида: хронографическую повесть, новеллу и сказку. Исторической основой этих повестей явилось сказание об убиении Андрея Боголюбского в 1174 г., переработанное в XVI в. при включении его в состав Никоновского летописного свода и Степенной книги. Здесь были усилены агиографическая характеристика князя и отрицательная оценка его убийц, «окаянных» Кучковичей.

Хронографическая повесть о начале Москвы еще сохраняет известную историчность: здесь основание Москвы связывается с Юрием Долгоруким, который создал город на месте сел убитого им боярина Степана Кучки, а его сыновей и дочь Улиту отослал во Владимир к сыну Андрею. Став женой Андрея, Улита, одержимая похотью, возглавляет заговор против благочестивого мужа и вместе со своими братьями убивает его.

Повесть-новелла уже полностью утрачивает историзм. Основание Москвы приписывается князю Андрею Александровичу и отнесено к 17 июня 1291 г. (указанием «точных» дат автор стремится подчеркнуть «историзм» своей повести). Основное внимание уделяется интриге, связанной с преступной любовью жены суздальского князя Даниила Александровича (в действительности младший сын Александра Невского был московским князем с 1272 по 1303 г.) Улиты к двум юным сыновьям боярина Кучки.

Изображение злой княгини Улиты, распаляемой «сотаниным навождением блудныя похоти», еще связано с традицией нравоучительной литературы о «злых женах». К агиографической традиции восходит стремление показать Даниила мучеником, который «прият мученическую смерть от прелюбодеев и жены своея», и даже в какой-то мере соотнести его с Борисом и Глебом.

Новым в повести-новелле является не только ее сюжет, построенный на любовной интриге, но и стремление показать психологическое состояние Кучковичей. Они пребывают «в сетовании и в печали и в скорби велицей» в связи с тем, что упустили князя Даниила «жива», и начинают раскаиваться в содеянном. Только вдохновленные Улитой, рассказавшей им тайны мужа, они, вновь «злого ума наполнишася», совершают убийство. В страхе и трепете бегут Кучковичи из Суздаля, узнав о походе на них Андрея.

В стиле повести тесно переплетаются традиции книжной и народно-сказовой манеры повествования. С последней связано наличие рифмованных фраз:

«Почему было бы на Москве царством быти

и кто знал, что Москве государством слыти».

Обращаясь к боярину Кучке, князь Даниил говорит:

«Аще не даси сыновей своих мне во двор,

И аз на тя войною прииду и тебе мечем побью,

а села твои красныя огнем пожгу».

В повести-сказке уже полностью отсутствуют какие-либо намеки на исторические события. Ее герой-Даниил Иванович, который основывает Крутицкий архиерейский дом.

Повесть об основании Тверского Отроча монастыря. Превращение исторической повести в любовно-приключенческую новеллу можно проследить на примере «Повести об основании Тверского Отроча монастыря». Ее герой - княжеский слуга отрок Григорий, уязвленный любовью к дочери пономаря Ксении. Заручившись согласием отца Ксении и князя на брак, Григорий радостно готовится к свадьбе, но «божиим изволением» настоящим женихом Ксении оказывается тверской князь Ярослав Ярославич, а Григорий всего-навсего его сватом. Потрясенный Григорий, «великою кручиною одержим бысть», снимает с себя «княжее платье и порты», переодевается в платье крестьянское и уходит в лес, где «хижу себе постави и часовню».

Основной причиной, заставившей Григория бежать «в пустынные места» и основать там монастырь, является не благочестивое стремление посвятить себя богу, как это было ранее, а неразделенная любовь.

Ксения во многом напоминает Февронию: она такая же мудрая, вещая дева, наделенная чертами благочестия. «Узре ту девицу зело прекрасну», князь «возгореся бо сердцем и смятеся мыслию».

В повести широко представлена символика свадебных народных песен. Князь видит вещий сон: его любимый сокол поймал «голубицу красотою зело сияющу»; во время охоты князь пускает своих соколов, и любимый сокол приводит его в село Едимоново и садится на церковь Дмитрия Солунского, где должны были венчаться Ксения с Григорием, и теперь волею судеб место Григория занял князь.

Агиографические элементы, преобладающие в конце повести, не разрушают цельности ее содержания, основанного на художественном вымысле.

«Повесть о Сухане». В поисках новых образов, форм сюжетного повествования, связанного с героической темой защиты родины от внешних врагов, литература второй половины XVII в. обращается к народному эпосу. Результатом книжной обработки былинного сюжета явилась «Повесть о Сухане», сохранившаяся в единственном списке конца XVII в. Ее герой - богатырь - ведет борьбу с монголо-татарскими завоевателями, которые во главе с царем Азбуком Тавруевичем хотят пленить Русскую землю. Поэтизируя героический подвиг Сухана, автор высоко оценивает верную службу богатыря идеальному государю Мономаху Владимировичу. Только с помощью стенобитных орудий удается врагам смертельно ранить Сухана. Но и раненный, он бьется до тех пор, пока не перебил всех врагов. Царь хочет жаловать Сухана за верную службу городами и вотчинами, но умирающий богатырь просит только дать ему, «холопу», «жалованное слово и прощение». Весьма показательно, что отношения богатыря и государя отражают характер отношений служилого человека к московскому царю.

Таким образом, утратив историзм, жанры исторической литературы и XVII в. приобретают новые качества: в них развиваются художественный вымысел, занимательность, усиливается воздействие жанров устного народного творчества, а собственно история становится самостоятельной формой идеологии, постепенно превращаясь в науку.

Писателем, поставившим себе целью «оживить» русское прошлое, найти в нем, подобно декабристам, необыкновенные, героические характеры, которым нет равных в современности, проследить их драматическую, подчас роковую, но прекрасную своей исключительностью судьбу, был Н. А. Полевой. Таким героем у него является Святослав («Пир Святослава Игоревича, князя Киевского») – великий воин, воспринявший слова князя Олега из Велесовой песни о том времени, когда к воротам Цареградским «придет молодец» его, Олега, «удалее, возьмет, полонит он Царьгород», для себя пророческими.

Святослав решает продолжить начатое Олегом Вещим – «зачерпнуть шеломами воды Дуная широкого», отомстить за убитых товарищей. Поэтому никакие преграды не могут ему стать помехами в достижении судьбоносной цели. Когда-то Олег прошел море, «обернув свои ладьи цаплями долгоносыми», сушу – поставив ладьи на колеса, воинов «оборотил» «чайками белокрылыми», управляя «облаками небесными», «водой дождевой», погасил греков «огонь неугасимый». Подобно Олегу, Святослав – «исполин», «непобедимый» вождь – сможет достойно пройти путь своей судьбы.

Под стать русскому князю верный сын Новгорода Василий Буслаев. Подобно Святославу, которого воодушевляет, придает силы и уверенность в правоте выбора живущий в нем дух предков, Василия направляет звук вечевого колокола – «голос вольности Новгорода».

Делая личность героя содержательным центром повествования, Полевой вместе с тем считает, что в исторической повести первостепенную роль играют, говоря словами писателя, «условия всеобщего бытия» – обстоятельства общезначимого характера, отношение к которым является определяющим в авторской оценке героя. Так, например, Симеон («Повесть о Симеоне, Суздальском князе») пытается восстановить право своего княжения в Новгороде в то время, когда разобщенная княжескими междоусобицами Русь оказалась перед угрозой нашествия Тимура и когда все личное должно быть подчинено общественному. Новгородец Буслай, не желающий разобраться в намерениях московского князя, становится невольным противником идеи централизованного русского государства, необходимого для борьбы с ордынскими завоевателями. Не отвечают надеждам Царьграда на приход великодушного, мудрого и справедливого правителя действия Иоанна Цимисхия – героя одноименной повести Полевого, пытающегося пробить себе дорогу к престолу мечом и обманом, «сметая» на пути всех, ему неугодных. Писатель осуждает «частные» воли героев, вступающих в противоречие с исторической необходимостью.

Погруженный в личные проблемы и интересы, суздальский князь Симеон не видит надвигающейся беды на Русь в лице Тимура. Для него главную опасность представляет Василий Дмитриевич, московский князь – главный противник его княжения в Суздале. Продолжая вести борьбу с Москвой, Симеон не только не способствует прекращению междоусобной войны, столь необходимому в обстоятельствах угрозы Тимурова нападения, а, напротив, разжигает эту войну, что, по мысли Полевого, и обрекает князя на роковую участь, о которой повествуют древние летописи: «добиваясь своей отчины. много труд подъя, и много напастей и бед потерпе, пристанища не имея, и не обретая покоя ногама своима, и не успе ничтожа, но яко всуе труждаясь».

В «Повести о Буслае Новгородце» герой, влюбленный в новгородскую вольницу, не желая склонить головы перед боярами московскими, почитая это за личное оскорбление, не оставляет тем самым для себя ни малейшей возможности осмыслить истинное положение дел на Руси. Духовная гордыня приводит Буслая к непредвиденным поступкам. Когда вече «определило» покориться Москве, он сжигает и грабит Ярославль, «за новгородцев» «жег», «опустошал» другие «селения и города» и «не каялся, что запятнал руки кровию христианскою», ибо, как говорит сам Буслай, «честным боем сражался я».

Однако у Полевого историческая правда оказывается на стороне московских князей Василия Дмитриевича и Димитрия Ивановича, которые стремятся, не исключая пути интриг («Мы видели, как посланник московского князя в Суздале Белевут успел усыпить князя Бориса, умел найти изменников в окружавших его вельможах и между тем узнал тайных сообщников Симеона»), грозя «огнем и мечом», «собрать воедино рассыпанное и совокупить разделенное». Именно они выступают защитниками общенациональных интересов, выразителями исторической неизбежности установления единодержавной власти как залога будущего величия России.

Изображая эпоху княжеских междоусобиц, страну, «сжигаемую пожарами», разграбленную и иссеченную «вражескими мечами», Полевой стремился к исторической точности событий, фактов, деталей. Тексты исторических повестей (особенно «Повесть о Симеоне…») свидетельствуют о серьезной, глубокой осведомленности автора в том, о чем он пишет. Например, изложение событий, связанных с нашествием «Тохтамыша окаянного», во многом опирается на летописные повести XV в. о Темир-Аксаке. В них Полевой почерпнул и сказание об иконе Владимирской Богоматери, которую писатель вслед за древнерусским автором расценивает как «благодать Божию», спасшую Москву «от гибели».

Установка на правдивое воспроизведение эпохи, следование историческим фактам, логике истории не помешала повествованию Полевого быть предельно личностным. Объяснение этому заключается в способе показа автором исторических событий: через отношение к ним героев, их личной точки зрения на происходящее, которая часто закрепляется у Полевого в эмоционально окрашенном слове, проливающем свет на характер героя. Так, например, Василий Дмитриевич, ощущая свою миссию на земле как избранническую, нацеленную на воплощение «великих идей», заложенных Богом, соответственно выстраивает и собственное поведение в решении вопроса централизации русских земель: не уступать «частным» волям, включая Симеона с его претензиями на княжение в Нижнем. Отсюда слова великого князя, с одной стороны, приобретают императивный характер («Не говорите мне, ни ты, владыко, ни ты, князь Владимир, – я не отдам Нижнего!»), с другой, говорит «сын судьбы, посланник провидения», и потому слова, произносимые им, звучат, как прорицание, в торжественно-возвышенной тональности: «Не на того падет гнев Божий, кто хочет собрать воедино рассыпанное и совокупить разделенное! Симеон и Борис противятся мне., и меч правосудия тяготеет над главами их! Так я думаю, так должны все думать».

Совершенно иное отношение к происходящим событиям у Белевута. Он принимает сторону Василия Дмитриевича в спорах о судьбе Новгорода исключительно в целях извлечения личной выгоды. И, соответственно, речь Белевута «снижена» бытовым и «деловым» лексиконом: «уговорить», не «выпустить из рук», «попалось».

Несмотря на то, что Полевому удается создать выразительные бытовые характеры, писателя более привлекают герои исключительные, выламывающиеся из своего окружения, наделенные драматической судьбой, страстные, решительные, не изменяющие собственных убеждений и идеалов, – подлинно романтические герои. Таков Симеон – сильный, благородный человек, убежденный в личной правоте, не смиряющийся с несправедливым к себе отношением московского князя. Ощущая несбыточность притязаний на княжение, он, тем не менее, не позволит Василию Дмитриевичу распорядиться своей жизнью. Предпочтение собственного удела, нередко исполненного глубокого трагизма, – «родовая» черта героев исторических повестей Полевого, что придает всему повествованию романтически-возвышенную приподнятость.

Мастер исторической прозы Алексей Югов как-то воскликнул со страниц «Литературной газеты»:

«Смелый автор, смелое издательство! – подумалось мне, когда я раскрыл книжку Сергея Алексеева «Небывалое бывает». – Петр!.. Исполинская личность русской истории. И вдруг – для ребят, да еще «младшего школьного»! Посмотрим, посмотрим!..» И – зачитался…»

Я тоже зачитался историческими повестями Сергея Алексеева. Зачитался как мальчишка. И спасибо за это автору.

Сергей Михалков

В 1958 году в Детгизе выходит первая книга Сергея Алексеева «Небывалое бывает». Книгу заметили.

Следом, уже по заказу редакции, на одном дыхании – за три недели – он пишет повесть «История крепостного мальчика». И эта книга выходит в том же, 1958 году. Так сорок лет назад в литературу твердой поступью вошел новый автор – детский писатель Сергей Петрович Алексеев.

В одном из первых интервью Алексеев сказал о себе: «Биография моя ничем не примечательна. Отношусь к поколению тех, кто со школьной скамьи тут же шагнул в солдаты. Был военным летчиком, летчиком-инструктором. После демобилизации из армии работал редактором в детском издательстве. Затем попробовал сам написать книгу».

Тогда же, в 1959 году, в Детгизе решили переиздать «Небывалое бывает», и Лев Кассиль отметил в предназначенной для издательства так называемой «внутренней» рецензии, что «писателю удается… сочетать высокую познавательность с подлинной увлекательностью. Предельный лаконизм, живая легкость языка, точность находок, позволяющая по-своему, заново раскрыть перед ребятами очень важные моменты… ярчайших эпох в истории нашей Родины, – все это делает рассказы С. Алексеева… чрезвычайно ценными как с воспитательной, так и чисто литературной точки зрения. А умение передать своеобразие характеров… и великолепный, точный и образный язык придают произведениям Алексеева подлинную прелесть».

И дальше Лев Абрамович, напутствуя начинающего автора, сказал слова поистине пророческие. Он сказал, что рассказы «Сергея Алексеева являются определенным событием в нашей детской художественной исторической прозе». Что «они хрестоматийно просты и войдут в круг любимого чтения школьников, способствуя созданию у детей верных представлений о важных делах русской истории. И в то же время они доставляют настоящее удовольствие каждому, кто любит литературу умную, ясную, проникнутую веселым и свежим взглядом на жизнь, на историю».

Жизнь и талант Сергея Алексеева полностью подтвердили сказанные о нем авансом слова маститого писателя…

Однако Алексеев стал детским писателем не только потому, что однажды почувствовал потребность писать для детей. Он шел к этому больше тридцати лет. Через детство в Плискове, недалеко от Винницы, что на Украине, и отрочество в Москве, в доме своих тетушек-ученых. Через школу и аэроклуб. Через войну, и летное училище, и исторический факультет вечернего отделения Оренбургского пединститута. Через редакторскую, литературно-критическую, организационную работу в Детгизе и в Союзе писателей. Через создание школьного учебника истории СССР, который, пусть в самой отдаленной степени, был первым наброском-конспектом его будущих рассказов и повестей. Через большую школу жизни в детской литературе, являясь более тридцати лет главным редактором единственного в стране литературно-критического журнала «Детская литература», посвященного проблемам литературы и искусства для детей. И однажды настал момент, когда все пережитое, прочувствованное, понятое, все слышанное, и читанное, и сделанное слилось в одно большое, громадное целое, настоятельно потребовало выхода и вылилось в Слове.

Очевидно, что не каждый литературно одаренный человек способен написать хорошую книжку для маленьких. У С. Алексеева есть определенный, может быть даже врожденный, дар разговора с ребятами младшего возраста. И дар этот усилен глубоко осмысленным, сознательным подходом к своей работе. «Главное в детской книге, – считает С. Алексеев, – …не разъяснения, а динамика, действие, характер, вырастающий из поступка. Такой действенный характер ребенок быстро схватывает, чувствует его».

В двух частях этой книги собраны лучшие рассказы Сергея Петровича Алексеева о царе Петре I и о генералиссимусе Александре Васильевиче Суворове.

«Рассказы о Петре Первом, Нарве и о делах воинских» – это первая часть книги. Читатель знакомится здесь с преобразованиями Петра I, с тем, как стремился он увидеть просторы страны более обширными, а людей – образованными и просвещенными. Рассказы «Чему молодые бояре за границей учились», «Аз, буки, веди…» повествуют о молодом поколении, забота о котором – одно из первейших дел Петра. Суров он был к тем, кто не хотел детей своих отдавать учиться, и к тем молодым из дворян, которые, учась за границей, старались от наук отлынивать, перенимали лишь внешние признаки заграничной культуры, теряли уважение к собственному Отечеству или даже позволяли себе польститься на чужое. Радетель Отечества, воитель и труженик, Петр I хотел видеть будущие поколения достойными преемниками славы России.

Знакомство с героем первой части книги Алексеев начинает внешним портретом, динамичным и лапидарным. «Взглянули солдаты – капитан бомбардирской роты. Рост у капитана громадный, метра два, лицо круглое, глаза большие, на губе, словно наклеенные, черные как смоль усы». Это царь Петр.

Исподволь, от новеллы к новелле раскрывается секрет успешной деятельности Петра, его государственной мудрости. Это мудрость человеческого знания и опыта, которые Петр смолоду не гнушается перенимать отовсюду. Это мудрость народа.

При всем своем уме и демократизме Петр остается царем, владыкой крепостнической, боярской, дворянской империи. Он не может не защищать свой строй, не подавлять народное недовольство самыми жесточайшими методами, не перекладывать основную тяжесть предпринятых им великих государственных усилий на народные плечи. При этом Петр, без сомнения, патриот России, и вся устремленность его государственных деяний – патриотическая…

«Рассказы о Суворове и русских солдатах» тесно связаны с преемственностью военно-патриотических традиций и обрисовкой характера великого русского полководца Александра Васильевича Суворова. «Ешь, ешь, получай. Да впредь не брезгуй солдатским. Не брезгуй солдатским. Солдат – человек. Солдат мне себя дороже» – так говорит Суворов в рассказе «Суп и каша», обращаясь к генералам, брезгливо относящимся ко всему солдатскому, будь то пища или что-либо другое. Для Суворова единство с солдатами – залог успеха в достижении военного превосходства.

В Суворове писатель ищет и отмечает прежде всего черты, которые позволяли ему одерживать победы с минимальной затратой человеческих сил и жизней. Эта суворовская наука эффективного руководства большими людскими массами может в значительной части быть воспринята сегодняшним читателем и как наука руководства вообще, как образец успешной государственной деятельности на основе безукоризненной компетентности и гуманистической заботы о непосредственных исполнителях.

Но, показывая суровую реальность, которая не разбирает, ребенок ли перед ней, взрослый ли, Алексеев как самый священный долг понимает обязанность взрослого оберегать детскую душу и детскую жизнь, хотя бы и ценой жизни собственной.

Исторические повести

Эволюция жанра исторической повести второй половины ХVII в. Повести о начале Москвы.

Новый этап развития древнерусской литературы начинается после церковной реформы Никона в 1653 г. и исторического воссоединения Украины с Россией в 1654 г. Следствием интенсивного сближения России со странами Западной Европы явилось проникновение в древнерусскую культуру многочисленных элементов культуры европейской.

Идет острая борьба сторонников византийско-греческой и латинско-польской образованности. Начинается процесс дифференциации художественной литературы, ее вычленения из письменности исторической и религиозно-дидактической.

Постепенно прекращают свое существование летописи, сохраняясь только на периферии («Сибирские летописи»), видоизменяются до неузнаваемости исторические повести, житие становится бытовой повестью и автобиографией.

Появляются бытовые повести с вымышленными сюжетами и героями, развивается демократическая сатира; возникают драма и театр, широкое развитие получает силлабическая поэзия; меняется характер переводной литературы.

Исторические повести

Показательны в этом отношении повести о начале Москвы , которые Сергей Константинович Шамбинаго разделяет на три вида: хронографическую повесть, новеллу и сказку. Исторической основой этих повестей явилось сказание об убиении Андрея Боголюбского в 1174 г., переработанное в XVI в. при включении его в состав Никоновского летописного свода и Степенной книги. Здесь были усилены агиографическая характеристика князя и отрицательная оценка его убийц, «окаянных» Кучковичей.

Хронографическая повесть о начале Москвы еще сохраняет известную историчность: здесь основание Москвы связывается с Юрием Долгоруким, который создал город на месте сел убитого им боярина Степана Кучки, а его сыновей и дочь Улиту отослал во Владимир к сыну Андрею. Став женой Андрея, Улита, одержимая похотью, возглавляет заговор против благочестивого мужа и вместе со своими братьями убивает его.

Повесть-новелла уже полностью утрачивает историзм . Основание Москвы приписывается князю Андрею Александровичу и отнесено к 17 июня 1291 г. (указанием «точных» дат автор стремится подчеркнуть «историзм» своей повести ). Основное внимание уделяется интриге, связанной с преступной любовью жены суздальского князя Даниила Александровича (в действительности младший сын Александра Невского был московским князем с 1272 по 1303 г.) Улиты к двум юным сыновьям боярина Кучки.

«Почему было бы на Москве царством быти

и кто знал, что Москве государством слыти».

Обращаясь к боярину Кучке, князь Даниил говорит:

«Аще не даси сыновей своих мне во двор,

И аз на тя войною прииду и тебе мечем побью,

а села твои красныя огнем пожгу».

В повести-сказке уже полностью отсутствуют какие-либо намеки на исторические события. Ее герой - Даниил Иванович, который основывает Крутицкий архиерейский дом.

Повесть об основании Тверского Отроча монастыря. Превращение исторической повести в любовно-приключенческую новеллу можно проследить на примере «Повести об основании Тверского Отроча монастыря». Ее герой - княжеский слуга отрок Григорий, уязвленный любовью к дочери пономаря Ксении. Заручившись согласием отца Ксении и князя на брак, Григорий радостно готовится к свадьбе, но «божиим изволением» настоящим женихом Ксении оказывается тверской князь Ярослав Ярославич, а Григорий всего-навсего его сватом. Потрясенный Григорий, «великою кручиною одержим бысть», снимает с себя «княжее платье и порты», переодевается в платье крестьянское и уходит в лес, где «хижу себе постави и часовню».

Результатом книжной обработки былинного сюжета явилась «Повесть о Сухане» , сохранившаяся в единственном списке конца XVII в. Ее герой - богатырь - ведет борьбу с монголо-татарскими завоевателями, которые во главе с царем Азбуком Тавруевичем хотят пленить Русскую землю. Поэтизируя героический подвиг Сухана, автор высоко оценивает верную службу богатыря идеальному государю Мономаху Владимировичу. Только с помощью стенобитных орудий удается врагам смертельно ранить Сухана. Но и раненный, он бьется до тех пор, пока не перебил всех врагов. Царь хочет жаловать Сухана за верную службу городами и вотчинами, но умирающий богатырь просит только дать ему, «холопу», «жалованное слово и прощение». Весьма показательно, что отношения богатыря и государя отражают характер отношений служилого человека к московскому царю.

Таким образом, утратив историзм, жанры исторической литературы и XVII в. приобретают новые качества: в них развиваются художественный вымысел, занимательность, усиливается воздействие жанров устного народного творчества, а собственно история становится самостоятельной формой идеологии, постепенно превращаясь в науку.

3. Проблема барокко в русской литературе. Термин "барокко" был введен сторонниками классицизма в XVIII в. для обозначения искусства грубого, безвкусного, "варварского" и первоначально связывался только с архитектурой и изобразительным искусством. В литературоведение этот термин ввел в 1888 г. Г. Вельфлин в работе "Ренессанс и барокко". Он сделал первую попытку определить признаки барокко, сведя их к живописности, глубине, открытости формы, т. е. чисто формальным признакам. Современный французский исследователь Жан Руссэ в работе "Литература века барокко во Франции" (1954) сводит барокко к выражению двух характерных мотивов: непостоянства и декоративности. По отношению к русской литературе термин "барокко" ввел Лев Васильевич Пумпянский.

Несмотря на значительные расхождения во взглядах на барокко в русской литературе, исследователи установили наиболее существенные формальные признаки этого стиля. Для него характерно эстетическое выражение преувеличенного пафоса, нарочитой парадности, церемониальности, внешней эмоциональности, избыточное нагромождение в одном произведении, казалось бы, несовместимых стилевых компонентов подвижных форм, аллегоричность, орнаментальность сюжета и языка.

Необходимо разграничивать два различных аспекта в содержании термина барокко: а) барокко как художественный метод и стиль, возникший и развивавшийся в определенную историческую эпоху; б) барокко как тип художественного творчества, проявлявшийся в разные исторические периоды.

Барокко как стиль сформировалось в России во второй половине XVII века, и обслуживал зарождающийся просвещенный абсолютизм. По своей социальной сущности стиль барокко был аристократическим явлением, противостоящим демократической литературе. Поскольку переход к барокко в русской литературе осуществляется не от Ренессанса, как на Западе, а непосредственно от средневековья, этот стиль был лишен мистико-пессимистических настроений и носил просветительский характер; его формирование шло путем секуляризации культуры, т. е. освобождения ее от опеки церкви.

Писатели русского барокко, однако, не отвергали полностью религиозных взглядов, но представляли мир усложненно, считали его таинственным непознаваемым, хотя и устанавливали причинно-следственные связи внешних явлений. Отходя от старого средневекового религиозного символизма, они пристально всматривались в дела мирские, живую жизнь земного человека и выдвигали требования "разумного" подхода к действительности, несмотря на признание идеи судьбы и воли бога в сочетании с дидактизмом. На этой системе взглядов строился вымысел, система аллегорий и символов, а также сложная, порой изощренная структура произведений.

Стиль барокко в русской литературе конца XVII - начала XVIII века подготовил появление русского классицизма. Он получил наиболее яркое воплощение в стиле виршевой поэзии, придворной и школьной драматургии.

Становление и развитие русской книжной поэзии. Одним из важных факторов истории русской литературы XVII в. было появление и развитие книжной поэзии. Вопрос об ее истоках, причинах возникновения занимал и занимает многих исследователей. Еще в прошлом столетии сложились две противоположные точки зрения. Алексей Иванович Соболевский считал, что силлабические стихи - вирши (от лат. versus - стих) возникли под влиянием украинской и польской поэзии. Л. Н. Майкоп утверждал, что "первые опыты рифмованных стихов явились, так сказать, сами собою и, во всяком случае, не как подражание западноевропейским силлабическим стихам с рифмами ".

Значительный вклад в изучение начального этапа развития русской поэзии внесен советскими исследователями А. В. Позднеевым, Л. И. Тимофеевым и А. М. Панченко.

Возникновение книжной поэзии относится к первой трети XVII в. и связано с усилением роли городов в культурной жизни страны и стремлением передовых слоев русского общества освоить достижения европейской культуры, а также, по мнению А. М. Панченко, ослаблением роли фольклора. Русский речевой стих опирается, с одной стороны, на декламационный стих скоморохов, а с другой - использует опыт украинско-польской силлабической поэзии.

В период борьбы русского народа с польской интервенцией, в связи с усилением в литературе эмоционально-публицистического элемента, появляются первые попытки дать образцы стихотворной речи . В "Сказании" Авраамия Палицына часто встречаем рифмованную организацию повествовательной речи. Рифмованными виршами завершается "Летописная книга", приписываемая Катыреву-Ростовскому. Как отмечает Леонид Иванович Тимофеев, стих в этих произведениях целиком основан на средствах речевой выразительности и не обращается к каким-либо элементам музыкальности. Однако речевая структура стиха давала некоторую возможность передать внутреннее состояние человека, его индивидуальные переживания. Стих еще не был упорядочен в ритмическом отношении: количество слогов в строке свободно менялось, на чередование ударений внимания не обращалось, рифма употреблялась преимущественно глагольная, мужская, женская, дактилическая и гипердактилическая. Эти так называемые досиллабические вирши начинают приобретать все большую популярность.

Однако наряду с досиллабическими виршами уже в первой трети XVII в. появляются силлабические стихи. Они утверждаются преимущественно в жанре послания. Так, в 1622 г. князь С. И. Шаховской "Послание к некоему другу зело полезно о божественных писаниих " завершает 36 рифмованными неравносложными строками.

Поп Иван Наседка заканчивает полемический трактат "Изложение на люторы" силлабическими стихами. "Многие укоризны", обличения пишет виршами князь И. А. Хворостинин. В конце своей жизни он создает полемический стихотворный трактат, направленный против еретиков,- "Предисловие изложено двоестрочным согласием, краестиховие по буквам" в 1000 стихотворных строк.

В первой половине XVII в. появляются сборники посланий, написанные силлабическим стихом. Один из таких сборников включает стихотворения "справщиков" Печатного двора с довольно разнообразной тематикой. Силлабические книжные песни создаются в начале 50-х годов XVII в. поэтами никоновской школы. Среди этих поэтов выделяется Герман, проявивший особую виртуозность в разработке акростиха, который можно читать справа налево и наоборот, снизу вверх и сверху вниз. Силлабические вирши начинают использоваться в описаниях гербов, в "Царском титулярнике" 1672 г., в надписях на иконах, лубочных картинках.